Татуированная кожа - Данил Корецкий

– Да какая разница, как сказать... – растерянно пробормотал Володя.

– Какая разница?! Да от того, как ты скажешь, тамвся твоя жизнь зависит! За лишнее или неправильное слово вмиг офоршмачат!

– Ну ладно...

Фильков успокоился так же внезапно, как и разозлился.

– Ты пацан правильный, просто молодой еще. Я тебя жизни научу. Бери в четверг «блинчики» и подваливай ко мне в общагу...

– Зачем?

– Мы с местными машемся. Общага на Нахаловке, все приезжие, местная шпана приходит «деревенских» бить. А какие мы деревенские? Я уже три года в Тиходонске живу! Собрал ребят, и даем им просраться... Приходи, почувствуешь настоящую драку... Без канатов, рефери, гонга... Тут настоящая опасность, риск, азарт! Это совсем не то, что на ринге.

Володя замешкался. До него доходили глухие слухи, что Фильков, Зуб и некоторые другие боксеры, надев «блинчики», чтобы не повредить руки, выходят на вечерние улицы и отрабатывают удары на случайных прохожих. Рывкин за такие штуки немедленно выгонит из секции. А поймает милиция, можно и срок получить. Сейчас Фильков предлагал почти то же самое. «Влипнуть в сомнительную историю» – вот как это называется. Именно от этого его всегда предостерегал отец. Хотя, глядя по сторонам, Володя многократно убеждался, что большинство сверстников, да и людей постарше, живут как живется, не отягощая себя раздумьями, в какую историю можно влипнуть.

– В четверг я не могу, мы с отцом в баню идем, – брякнул он первое, что пришло в голову. И хотя это была чистая правда, ему показалось, что Фильков высмеет его за смехотворность повода.

Но тот отнесся к сказанному с полным пониманием.

– Ну тогда в другой раз.

Они шли по тиходонскому Бродвею, или просто Броду. Здесь вечером многолюдно – характерный признак провинции. В основном, молодежь, съехавшаяся со всего города. Середина семидесятых, развлечений мало: четыре танцплощадки, с десяток кинотеатров – и все. Везде забито под завязку. В кафе и рестораны тоже не попадешь, да и денег таких у обычных людей нет... Остается Брод – тут и места всем хватит, и бесплатно. Здесь назначают встречи, здесь тусуются, смотрят людей, показывают себя, снимают девчонок, покупают из-под полы дешевое крепленое вино, хохочут, ссорятся, дерутся. Четыре квартала на левой стороне Магистрального проспекта. На правой уже не Брод, а Гапкенштрассе. Да и настоящий Брод для тех, кто понимает, это не все четыре квартала, а только два – именно здесь народу невпроворот, на третьем толпа значительно редеет, а до четвертого завсегдатаи практически не доходят.

На Броду всегда встретишь знакомых. Вон катит Витька Розенблит с каким-то толстяком, радостно скалится, машет рукой. Вот Валерий Иванович Лапин гордо несет свой греческий профиль в окружении спортивных поклонников. Вот Колька Шерстобитов со старшим братом, увидел Вольфа и отвернул рожу... Ничего, пусть знает, что он с блатными взросляками ходит...

–Здоров...

–Здоров...

Фильков без особой охоты протягивает руку кряжистому губастому парню. На правой щеке, под глазом, у того короткий белый шрам.

– Как дела?

– Да как... В летное не берут, в шоферы тоже, я уже и Брежневу писал – бесполезно! Пенсию платят сорок рэ, так надо переосвидетельствоваться каждый раз, в очередях целыми днями торчать. Будто у меня новый глаз вырастет!

Теперь Володя заметил над шрамом мертвый блеск стекла.

– А меня в армию не взяли, теперь и в институт не возьмут! Всю жизнь в ментовке на учете, да слесарить на автобазе за семьдесят рэ...

–Ну пока...

– Пока...

Вялое рукопожатие, и они идут дальше.

– Вот как раз то, про что ты базарил, – хмуро процедил Фильков. – Это за него я зону топтал...

– Так это ты ему глаз выбил?!

– Ну. Что я, хотел, что ли? Случайно вышло, по пьяни... – Фильков сплюнул. – Вишь, он до сих пор недоволен... А я доволен? Четыре года отмотал, на взросляке полтора! Хотя на малолетке еще хуже... А теперь судимость на всю жизнь. Так чего мне радоваться? Я за его глаз уже десять раз расплатился...

Володю покоробило, интерес к Филькову мгновенно пропал. Малограмотный кугут без человеческих чувств. И ботинки у него никогда не чищены... Хотелось повернуться и уйти, но без повода было неудобно. Надо дойти до конца Брода и там сесть в троллейбус...

Настроение у Филькова тоже испортилось. Они шли молча. Володя рассматривал гуляющих. Много придурков в выходящих из моды расклешенных брюках. Некоторые сделали еще и встречную складку от колена, а самые дурные повшивали туда всякую фигню – пуговицы, блестящие кружки, бубенчики. Один даже разноцветные лампочки из гирлянды вставил, батарейку к яйцам привязал, что ли?

Девчонки в коротких юбках, некоторые в облегающих икры тонких сапогах из глянцевой клеенки. Говорят, они дорогие... Да и не достанешь нигде. Как и джинсы. Не перешитые рабочие штаны с блестящими заклепками – «техасы», а настоящие американские ковбойские джинсы. Он хотел себе такие, но Погодин сказал, что у спекулянтов они стоят под две сотни!

– Гля, Иранец! – Фильков, оживившись, показал на смуглого худощавого человека лет сорока пяти. – Его в Иране приговорили к расстрелу, а он к нам сбежал. Квартиру сразу дали, «Волгу», пенсию хорошую...

Человек выглядел весьма импозантно: явно импортные темные очки, безукоризненно сидящий костюм, белая сорочка с расстегнутым воротником, аккуратный ежик седых волос, уверенная неторопливость, с которой он осматривал всех вокруг. В его облике действительно было что-то «ненашенское».

– Он тут молодых чувих снимает, лет по шестнадцать. Ведет в кабак, поит допьяна, потом тащит домой, дает проблеваться, сажает в ванну, купает, а потом в койку на всю ночь... А на другой день – новую, – Фильков восторженно хехекнул. – А чего, бабки есть...

Вольф хотел спросить, за что иностранца приговорили на родине и почему ему так вольготно живется здесь, но его отвлек громкий взрыв визгливого смеха. Облокотившись на полосатый парапет, два парня в клетчатых, расстегнутых до пояса рубахах корчились от хохота.

– Ты сам видел? – вытирая слезящиеся глаза, спросил один, и Володя рассмотрел, что это не просто парень, а известный всему городу король центровой шпаны по кличке Кент.

– Зуб даю, – бился в коликах второй. – Рядом стоял...

– Здорово, Иван, – Фильков протянул Кенту руку, как равный равному. Почти как равный.

– Филек, ты сейчас обоссышься, – простонал Кент и глубоко втянул воздух, успокаиваясь. – Ирку Приму знаешь?

– Ну?

– Ее сейчас какой-то цыган драл на Индустриальной! Прям на улице, на лоток от мороженого нагнул... А кругом толпа стоит и смотрит, вот Мотря стоял...

Он снова зареготал, но тут же надсадно закашлялся.

– А она чего? – ухмыльнулся Фильков.

– Она в полном умате, – сквозь смеховую истерику отмахнулся Мотря. – Потом юбку опустила и пошла, как ни в чем не бывало... Только кто-то ментов вызвал, ее через квартал повязали...

Резкий сухой хлопок оборвал смех – Мотря взвыл и резво вскочил с парапета, обеими руками схватившись за ягодицы.

– Я тебе покажу «ментов»! – молодой сержант чуть потряхивал раскладной дубинкой. Черный набалдашник угрожающе подрагивал.

– Ты что?! Там же стержень железный, у меня кожа лопнула! – голос Мотри дрожал от боли и возмущения.

– А ты не садись на ограду! – отрезал сержант и строго осмотрел всю компанию. – Быстро валите отсюда, а то всем навешаю!

– Уже уходим, начальник! – Кент ловко подхватил стоящую на земле сумку и дернул Мотрю за локоть. – Не спорь с милицией! Слышал, что тебе сказали? Быстро идем... – И, удалившись на некоторое расстояние, добавил: – Чего выступаешь? Чтоб повязали? Забыл, что мы не пустые? – Потом он подмигнул Филькову. – Сейчас выпьем, у нас есть бутылка. Одно дело надо обмыть...

Они завернули за угол и вышли на плохо освещенную Индустриальную.

– Вон на том лотке, да, Мотря? – снова развеселился Кент, но его приятель озабоченно приспустил штаны и, изогнувшись, рассматривал белую, перечеркнутую красным рубцом задницу.

– Вот сука! Ты посмотри, что он сделал!

– Садись на плечи, – неожиданно сказал Кент Володе и нагнулся. – Стакан достанешь...

Стакан был припрятан наверху высоченной, наглухо забитой двери, пропахшей пылью и шершавящейся облупившейся краской. Если верить матери, то на нем должны были кишеть мириады опаснейших микробов. Но Кента это не заботило. Он быстро откупорил бутылку «Агдама» и нетерпеливо плеснул первую порцию.

– На, пей! – Кент протянул стакан Володе.

Он попятился.

– Не-е-а... Я не пью.

– Точно не пьет? – спросил Кент у Филькова, протягивая стакан ему.

– Точно. Молодой еще. Давай ты, мне потом чуть-чуть нальешь...

– Гля-я-д-и-и, какие гордые! Ну, нам и лучше – больше достанется...

Кент и все еще мрачный Мотря мгновенно опустошили бутылку, Фильков приложился для компании.