Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

Мама, в глубине души испытавшая облегчение, что нам не нужно волноваться по поводу доктора Бека, не стала гневаться на такое неподобающее поведение. Бедный старик. Она была с ним груба, тогда как он щедро предоставил настоящие подсказки относительно личности нашего захватчика. И следующие несколько лет она будет усердно искать отгадки.

Маргаретте Фостер пришлось бросить учебу в Бостонском колледже, чтобы стать опорой мужу, пока тот оканчивал Гарвардскую школу бизнеса. Теперь я дал матери повод вернуться к ее нереализованному призванию. Странные пируэты иногда делает судьба: чудовище разрушило мою жизнь, но зато придало новый смысл ее существованию. Мама с головой погрузилась в историю и географию, религиозные и культурные обычаи индейцев Амазонки, быстро вычеркнув из списка подозреваемых сибирских кетов, — решила, что это ложный след и пустая трата времени.

В течение первого года того, что мама, не осознавая иронии, именовала путешествием в мир открытий, она раз в неделю, а конкретно после очередной фотосессии, которую мне пришлось переживать снова и снова и которая неизменно заканчивалась появлением того же лица, приляпанного на мое тело, отчитывалась о своих находках. Однако постепенно ее рассказы, которые сначала звучали как отстраненные комментарии, нейтральные по голосу и тону, стали окрашиваться страстью, перекочевывая в разговоры за обедом, все чаще приправляясь фразами на португальском — языке, который она начала изучать с неистовым энтузиазмом.

И я понял, что она возобновила свой путь не только для моего спасения. Мама заодно спасала и себя саму, стирая необъяснимую вину, таившуюся внутри. Проходил еще один день, а я так и не излечивался, она все сильнее чувствовала — о, мама всегда принимала все слишком близко к сердцу, — что, должно быть, виновата в моем состоянии, сделала что-то не так и теперь наказана. Участие в этом исследовании приносило облегчение, даровало уверенность в том, что она сможет добраться до сути произошедшего.

— Ну должно же где-то быть изображение, — твердила мама после вылазки в библиотеку.

В девятнадцатом веке Амазонку исследовали вдоль и поперек многочисленные путешественники, и мама, казалось, изучала их самих, всех и каждого, с одинаковой решимостью. Она не собиралась сдаваться, какой бы непроглядной ни становилась чаща библиотечных ссылок. Когда среди очевидных вариантов, а именно рисунков Генри Бейтса и фотографий Луи Агассиса («Агассис мог сделать фото, он приехал из Бостона, взяв с собой жену Элизабет Кэри, — видите, женщины тоже исследовали реки!»), не нашлось никого, напоминавшего моего визитера, мама провела несколько недель, цепляясь за ниточку: а что, если коллекция Альфреда Рассела Уоллеса, натуралиста, еще до Дарвина предположившего эволюционное происхождение видов, на самом деле не утрачена и не сгорела вместе с его кораблем на обратном пути в Англию? Когда этот след, как и многие другие, завел в тупик, мама переключилась на двадцатый век, обращалась к Перси Фосетту и его поискам Эльдорадо, а затем к экспедициям Эуклидиса да Кунья, братьев Виллас-Боас и прочим, но казавшиеся бесконечными поиски так ни к чему и не привели.

— Может, надо сосредоточиться не на исследователях, — сказала мама, — а на мертвых.

Смысл этой загадочной фразы постепенно прояснился в течение следующих двух лет, когда она с головой ушла в изучение хищнической эксплуатации несчастных жителей Амазонки, того, как многие поколения конкистадоров, а затем и охотники за drogas do sertão (так называемых пряностей глубинки) лишили их земли и привычных условий существования. Знали ли мы, что индейцев заставляли добывать гвоздику, корицу, ваниль, какао, аралию и всевозможные семена на экспорт, а еще вывозили в промышленных масштабах орехи пекан и копайский бальзам. Индейцам приходилось вырубать деревья на земле, где жили, охотились, трудились их предки, потому что их женщин и детей держали в заложниках в грязных лагерях, порабощенных каучуковыми баронами, железорудными компаниями и алмазными магнатами, а также всяким мелким ворьем и миссионерами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Миссионеры! У мамы чуть ли не пена изо рта начинала идти, когда она выплевывала это слово. Эти были хуже всех — разрушали культуру аборигенов под предлогом спасения душ. А индейцы в итоге становились жертвами эпидемий, оспы, кори, туберкулеза, гриппа, венерических заболеваний. Она рассказывала нам о все новых и новых ужасах. «Переселения», «выкупы» и «справедливые войны» стали для нас такими же привычными словами, как «кукурузные хлопья» и «картофель фри». «Черепашье масло!» — восклицала мама за ужином, передавая обычное сливочное масло, чтобы полить кукурузные початки на наших тарелках или добавить в макароны, сваренные альденте. Ее глаза блестели: индейцы вынуждены были делать масло из черепах, своих друзей-рептилий.

Но по-настоящему я осознал, насколько радикальными были перемены, когда мама перестала называть моего посетителя извергом, вурдалаком, дикарем, варваром, демоном. Он превратился в «того бедного мальчика».

Ее рассказы о притеснении вместо того, чтобы смягчить мое отношение к чужаку, вызвали у меня еще большее отторжение: он похитил мое лицо, а теперь отнимал и мать. Мне жаль, что его племя истребили, но я-то при чем? Разве я вторгся на территорию Амазонки, как он вторгся на мою? Почему он не выбрал потомка конкистадоров или, еще правильнее, современного черного лесоруба, который и так злодей; почему не остановился на ком-то, разоряющем тропический лес? Почему я? Я всегда возвращался к этому вопросу.

К нему прибавился еще один, уже сузившийся до пределов семьи. Почему не кто-то из моих братьев? Или не оба? Я с нетерпением ждал, когда Хью и Вик достигнут половой зрелости. Даже не просто ждал. Я подстрекал их мастурбировать, подначивал, подсовывая журналы «Плейбой» и порнографические фотографии, в ход шли грязные шутки и похабные намеки, все, что могло побудить моего посетителя наведаться к ним, как он пришел ко мне, пусть в них поселится тот же чужак или один из его братьев, если они у него были, — сгодится любой вариант. Они должны были скрасить мое одиночество, вступить в клуб, фактически превратить его в организацию, в которой пока состоял лишь один человек. Но вот им стукнуло тринадцать, а потом и четырнадцать, они предавались утехам, от которых я отказался, но при этом не проявляли никаких признаков заражения, ничего необычного, разве что у них появились банальные прыщи, ломающийся голос и понимающая ухмылка.

Итак, все ясно, проклятие поражает первенца. Мне придется нести эту ношу одному.

Нет, не совсем одному. Мама тоже приговорена. В меня мой посетитель вселился внезапно, но в ее случае стоило подготовиться к надвигающейся катастрофе. Признаки были очевидны, они проявились однажды вечером, сразу после того, как она подала каждому из нас привычно щедрую порцию десерта.

— Ванилин и корица, — она произнесла эти слова словно ругательства. — Вы вчетвером обожаете ванилин и корицу, как и я раньше, да?

Мы уставились на хлебный пудинг, такой же вкусный, как и всегда.

— Я приготовила его из «Чудо-хлеба», — сказала мама. — Но нет ничего чудесного в том, что эти люди бежали в леса вверх по течению. Нет ничего чудесного, — выдыхала она каждое слово, тыкая пальцем в хлебный пудинг, — что они захотели отомстить. Неудивительно, что они направили своего гонца в наш комфортный мирок, который жирует на их каучуке и кислороде, жует их орехи, поедает их мясо, посыпает свой десерт их ванилью и корицей. Нет в этом ни-че-го чудесного.

После этой тирады на несколько минут повисла тишина, а потом мой отец заговорил от имени четырех мужчин своего племени:

— Ты встаешь на его сторону. После всего, что он нам сделал.

А мама в ответ поделилась тем, что ее озадачило, причем таким тоном, будто отец не выдвинул никакого обвинения, а я не смотрел на нее с удивлением. Эти мародеры были голландцами и испанцами, бразильцами и португальцами, без какой-либо примеси французской или немецкой кровей, как у них с отцом, так почему же юноша выбрал именно их старшего сына, чтобы отомстить, почему Рой, почему наша семья? И только потом добавила: