Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

Когда мне было одиннадцать, мне очень польстило, что отец, без малейшего намека на иронию, представил меня великому гению как «мальчика, которого растят, чтобы он пошел по стопам предков». Доктор Лэнд в ответ пробормотал себе под нос «пошел по стопам, да, пошел». Затем он обратился ко мне: «Скажи-ка мне, малыш, ты готов создать невозможное, ты готов, Фицрой Фостер, сделать пять тысяч шагов, прежде чем достигнешь этого?» Я ответил, что готов сделать столько шагов, сколько потребуется, и, видимо, ответ ему понравился, поскольку уже на следующий день он собственноручно черкнул мне пару строк про эти пять тысяч шагов. Никто из нас и не догадывался, что наступит день, когда его совет пригодится.

В моем вопросе «А как же я?» не было осуждения, я просто поинтересовался. Как бы меня ни учили ставить интересы компании выше собственных желаний, я все же имел право знать, что меня ждало.

Как и у любого превосходного маркетолога, у отца имелись ответы на все вопросы.

— Ты, Рой? Это все ради твоей защиты. Даже шепотом проболтаешься об этой заразе — и правительство тебя изолирует, тебя будут разбирать по косточкам бюрократы, исследователи и медики и выставлять как уродца до конца твоих дней. Господи, они могут даже запереть всю семью неизвестно на сколько. Мы с мамой заботимся исключительно о твоих интересах. Скажи ему, Маргаретта!

— Итак, по-твоему, — сказала мама, — что дальше?

Спокойствие в голосе указывало на то, что она, похоже, готова подчиниться ему, по крайней мере сейчас.

— Во-первых, нужно исследовать это… явление. Не привлекая внимания. Протестируем все имеющееся фотооборудование и попробуем снять на видео, конечно же на Super-8. У «Полароида» есть модели всех камер. Мы можем пробраться в нерабочее время.

— Разве не безответственно никого не предупредить? — настаивала мама.

— Если заразился еще хоть один ребенок или взрослый, мы скоро узнаем…

— Нет, если все решат утаить случившееся, как и мы…

— И нам нужно будет отследить обе ветви семьи, — продолжил папа, игнорируя возражения мамы, — не слышал ли кто-то о какой-либо аномалии, связанной с фотографированием.

— А фотографии? С ними что делать?

— Уничтожить. Сжечь эту дрянь. До последнего снимка. Никаких компрометирующих улик. Нельзя, чтобы «Кодаку» достался хоть один образец. Чтобы никто не посмел обвинить нашу семью в падении империи «Полароид».

Я задавался вопросом, может ли его тяга к аутодафе проистекать из чего-то большего, чем просто тактика защиты компании. Могло ли это сверхъестественное, необъяснимое знамение зажать моего мучительно рационального родителя, верующего лишь в науку, в тиски суеверий? Неужели мой отец действительно верил, что обращение злодея в пепел избавит нас от его преступлений и грехов?

Как бы то ни было, мама не собиралась возрождать инквизицию в собственном доме. Теперь настал ее черед проявить твердость. Она намерена была сложить все фото до единого, собирать архив, день за днем и час за часом, документируя процесс заражения, точно так же, как она хранила в коробке школьные табели, прививочные сертификаты, истории болезни трех своих сыновей, как она измеряла рост и вес, и все, что там можно намерить, создавая своего рода семейный антиальбом, чтобы, когда Фицрой поправится, она смогла показать источник болезни, продемонстрировать стадии ее развития и зафиксировать окончательный разгром и поражение. И тогда…

Папа яростно затряс головой: и что тогда? Передать прессе, чтоб нас обвинили в сокрытии чего-то столь взрывоопасного и угрожающего? Я понял, к чему все ведет, решил оставить их наедине и поднялся в свою комнату.

Там меня невозмутимо ждало все, от чего я сбежал всего несколько часов назад: все мои подушки, плакаты, книги, каждый предмет одежды, рисунки и математические уравнения на моем столе. И великолепное фото Кэм, сделанное ее отцом, который так же безумно любит фотографировать, как и мой. «Раз уж мои родители решили назвать меня Кэмерон, — шутил он, — то как еще я мог назвать свою дочь, как не Камилла, да? Обязательно позаботься о ней, Фиц, или я щелкну что-нибудь или тебя лично чем-нибудь посильнее фотоаппарата, понял?» О, если бы он знал, чем мы занимались в ее спальне накануне вечером. А еще на простынях виднелась обложка альбома Питера Гэбриэла, с записью той самой песни, с которой все это началось сегодня утром. Я влюбился в эту обложку «Гипнозис», как только увидел ее в магазине, и полюбил еще сильнее, поскольку она ужасно не понравилась отцу. Дизайнеры использовали снимок певца на Полароиде, чтобы деформировать его лицо, буквально расплавив половину. Я решил, что это круто, а реакция Камиллы была такой: «Пугающее совершенство». Но теперь, когда я стал чудовищем, а песня «Игры без границ» отныне всегда будет ассоциироваться с этой заразой, я испытывал отвращение, интуитивно ощущая, что сам навлек на себя проклятие, не только половым актом в одиночестве, но и тем, что еще до этого акта я купался в этом очаровании чудовищности, не полностью понимая, что за ней стоит, что я позволил себе быть пойманным в чем-то, что оказалось отнюдь не игрой, что я перешел границу, обнаружил, что, если бы взглядом можно было убить, так, наверное, и было бы…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Меня стошнило на обложку. Желудок был почти пуст, но даже желчи хватило, чтобы измазать целую и невредимую сторону лица Питера Гэбриэла, и я сразу понял, что это неправильно и певец не имеет никакого отношения к произошедшему со мной катаклизму. Мне нужно цепляться за что-то из моей прошлой жизни, я не мог разрушить все, что мне дорого, как хотел захватчик. Но чего, чего конкретно он хотел?!

Я отнес обложку в ванную, где восемнадцать часов назад разрушил свою невинность и вошел в мир взрослой жизни с радостью, которой больше не испытывал. Я очистил обложку, отмыл лицо Питера Гэбриэла безупречно и вернул альбом на почетное место в комнате.

И во второй раз в тот роковой день рождения спустился по лестнице.

Папа и мама заключили перемирие.

Мама согласилась, что публичность не нужна. А папа согласился отвести меня к нашему семейному врачу, наврав, что у меня начались внезапные головные боли, чтобы мне назначили миллион анализов. Странно, как родители решали мою судьбу, предопределяли следующие десятилетия моей жизни, не посоветовавшись со мной, и относились ко мне скорее как к пленнику, а не как к несовершеннолетнему. Мама выиграла еще одну битву: она спасла все эти оскорбительные фотографии от сжигания и сохранила под замком на чердаке, и, кроме того, отец разрешил ей тайно исследовать возможную личность этого беса, который явился нарушить покой и тишину счастливой и законопослушной американской семьи.

Следующие дни продемонстрировали, какой отныне будет моя жизнь.

Когда тебя постоянно зондируют всякие аппараты, вот какой.

Это были всевозможные медицинские приборы, включая, конечно, рентген. Хотя дикарь, казалось, облюбовал мою кожу, мы опасались, что его настоящая пещерная среда обитания находится глубоко внутри меня, что он каким-то образом проник в мой мозг, выглядывая из черепа или живота, и прячется в каком-то злокачественном новообразовании. Результаты рентгена оказались нормальными, вот только это было единственной нормой в моей жизни, в моем несчастном теле.

Я стал одним из первых людей, которых просканировали на аппарате МРТ, еще не доступном для всех желающих. Но Кэмерон Вуд был связующим звеном между «Полароидом» и «Дженерал Электрик» по нескольким военным проектам, и когда мой отец сообщил, что я заболел, он ответил, что с радостью устроит мне обследование в медицинском центре в Скенектади, штат Нью-Йорк, и добавил: «Вот почему Кэм так подавлена в последнее время». Опять же, волны сонаров не выявили проблем. Другие медицинские тесты оказались столь же неинформативными. Мне измерили каждую конечность и выпуклость, длину пальцев, рук, бедер, осмотрели череп, нос, рот, а также проверили кровь на сахар, холестерин, содержание минералов, функцию печени, уровень триглицеридов и возможное употребление наркотиков. Мои клетки проанализировали в чашках Петри, электрокардиограммы мониторили мое сердце, обследования казались бесконечными, но все результаты были отрицательными, каждое обследование сообщало правду о моем здоровье — для моего состояния не было видимой причины. Неудивительно, поскольку мы врали о том, что меня действительно беспокоит, настаивая в разговоре с медперсоналом, врачами и страховой компанией, что меня так и мучают не-прекращающиеся головные боли, нагромождая еще более грандиозную ложь, чтобы обеспечить дальнейшее обследование, изобретая галлюцинации, из-за которых мне якобы мерещились вместо людей обезьяны. Пока врачи наконец не сдались, заверив меня в прекрасном физическом здоровье и рекомендовав психиатрию. Что, если они правы? Я просто свихнулся? Нет. Чудище, чье появление мне запретили разглашать миру, вот кто был сумасшедшим, безумным от гнева, зависти, мстительности.