За любовь не судят - Григорий Терещенко

Быстро наловили рыбы.

Зоя сварила уху. И хотя уха была без специй, все равно получилась она вкусной и ароматной. Обед вышел на славу. И зачерствевший немного хлеб, и бычки в томате, и уха, и терпковатый портвейн — все казалось необычайно вкусным.

Потом, когда Остап снова закинул удочки, Самохвал сел в лодку и позвал:

— Зоя, садись — промчимся с ветерком!

Весело смеясь, не предполагая, какое несчастье их ожидает, она опустилась на теплую крашеную скамью, и Самохвал запустил мотор.

— Осторожно! — крикнул Остап. — Смотрите, не долго!

— Ревнует, — поморщился Самохвал. — Считает, что ты уже его собственность... Но пока что права у нас с ним на тебя одинаковые...

Зоя засмеялась и ничего не ответила, поскольку знала, что любит Остапа, одного его, единственного на всем свете. Самохвал же был ей совсем безразличен, и ее потешало, что этот нескладный, с плоским блинообразным лицом парень так настойчиво добивается ее взаимности.

Сначала плыли медленно. Потом Яков прибавил газ, и лодка быстро полетела по голубому простору Днепра.

— Хочешь, Зойка, научу управлять лодкой? — предложил вдруг Самохвал. — Садись сюда. Это совсем не трудно.

И он подвинулся, освобождая место для нее.

— Хочу, — обрадовалась она и села рядом.

Сначала не получалось. Мотор чихал, дымил. Но вскоре она приноровилась.

Некоторое время держались на середине реки. Затем повернули к берегу. Зоя была довольна, ощущая, как лодка слушается малейшего ее движения. Она даже не замечала, что рука Самохвала, которой он придерживал руль, подстраховывая ее действия, все крепче и крепче обнимает ее талию.

Все произошло внезапно. Как выстрел.

Сначала Зоя ничего не поняла. Только почувствовала мягкий удар, будто лодка скользнула по мели. Но в тот же миг увидела за кормой женскую голову. И кровь...

Она не поверила своим глазам. Женщина медленно опускалась в прозрачную воду, беспомощно раскинув тонкие белые руки. Над ней поднималось красное облачко.

— Женщину убили! — вскрикнула в отчаянии Зоя и бросила руль.

Мотор чихнул раз, другой и заглох. Лодку стало сносить течением.

— Молчи! — не своим голосом крикнул Самохвал, зажимая ей рот ладонью. — Никого нет! Никто не видел! Поняла?

Зоя оттолкнула его и снова закричала:

— Женщина тонет! Спасите!

— Молчи, дура! — обозлился Самохвал. — Надо сматываться, потом поздно будет!

Торопливо стал заводить мотор.

Но Зоя опередила его — сильно оттолкнувшись, прыгнула туда, где расплывалось на воде красноватое пятно. Самохвал выругался и вывалился из лодки за ней. От берега плыл Остап.

К ним отовсюду спешили лодки. Одна, вторая, третья...

Зоя скоро обессилела, и ее, еле живую, испуганную, втащили в катер и отвезли на берег. Другие лодки долго еще кружили на том месте, где пошла ко дну женщина, но ее так и не нашли.

Зоя сидела у самой воды и безутешно плакала. Самохвал, с пепельно-серым лицом, поникшей головой, нервно потирал мокрые руки.

— Что вы наделали? — сурово спросил Остап, выходя из воды. — Это же тюрьма!

Зоя заплакала громче. Сразу представила себя на суде. Сотни глаз смотрят на нее, убийцу. По бокам — милиционеры. Потом — серая тюремная камера...

Самохвал, возбужденно взмахивая руками, стал вдруг выкрикивать:

— Это не я! Не я!.. Это она!.. У меня старая, больная мать!.. Кто будет ей помогать? Кто?..

Остап выругался:

— Женщину утопил, подлюка, а сам — в кусты?

— Не я! Ей-богу, не я!..

— Ты!

Подплыл милицейский катер. Лейтенант на ходу стал расстегивать планшет с бумагами.

— Это не я! Не я! — продолжал, как завороженный, выкрикивать Самохвал. — Это она! Она!..

— Молчи, собака! — прошипел Остап. — Запомни — на лодке были мы с тобой. Я и ты! Зои не было! Слышишь, Зоя?.. Я все беру на себя!

— Остап! — вскрикнула девушка. — Любимый!.. Зачем?

— Молчи! Ни слова!

Подошел лейтенант.

— Чья лодка?

— Моя, — глухо ответил Остап.

— Ваши права!

— Пожалуйста. — Остап достал из кармана маленькую книжечку.

— Кто управлял лодкой, когда случилось несчастье?

— Я, Остап Вавилович Белошапка.

Лейтенант записал.

— Кто с вами был в лодке?

Зоя вскочила на ноги, обняла Остапа.

— Не он! Не он!.. Остап, что же ты?.. Опомнись, родненький ты мой!

— В чем дело, гражданка? — строго спросил лейтенант. — Не мешайте!

— Зоенька, успокойся, — прошептал Остап. — Все будет хорошо...

— Остап! — вскрикнула Зоя. — Что ты делаешь?!

...Вспоминая сейчас события тех дней и последовавшие за ними мучительные годы, Зоя разрыдалась. Она, только она виновата во всем! Ведь клялась дождаться его...

Остапа осудили на пять лет. Самохвал остался ни при чем. Пять лет ожидания для нее — девятнадцатилетней — казались вечностью. Но она решила ждать, как обещала. А потом... Писем все не было и не было. Как она ждала их!.. Но вот ей уже двадцать третий пошел... Яков Самохвал все не отступал, не давал ей проходу. Подстерегал вечерами, нашептывал: «Выходи за меня, Зойка! На руках носить тебя буду... Когда еще Остап вернется! А придет — ты уже старой девой будешь. Он и не взглянет на тебя — вон сколько вокруг молоденьких и хорошеньких подрастает».

Самохвала она все же отвадила. Но поползли слухи о досрочном освобождении Остапа и его женитьбе... В это время, как на грех, подвернулся Комашко. Вышла за него замуж. Прямо говоря, соблазнилась тем, что ее мужем будет инженер. И не простой, а главный!.. Так и не сберегла она верность Остапу. Чем она теперь может оправдаться? Слухам поверила... Что же она, глупая, наделала!..

Зоя, понурив голову, смотрела на темно-синие воды Днепра и чувствовала себя совершенно опустошенной. Стояла неподвижно, и по ее лицу текли горькие, обильные слезы... 

Глава третья

1

Заместитель начальника отдела карьеров Марк Соловушкин вышел из кабинета начальника главка с испорченным настроением. За окном шумела весенняя Москва, а у него на душе было по-осеннему серо и мрачно.

Действительно, что мог сказать Соловушкин в свое оправдание? Чем объяснить систематическое отставание Днепровского комбината? Его поездка ничего толком не дала. Он настоял тогда, чтобы комбинат перешел на трехсменную работу. Ну и что? Всем ясно, что за три смены камнедробильный завод должен дать больше щебня, чем за две. Но не идет план. Не идет, да и только!

«Будут теперь валить на меня, а ведь виноват во всем начальник главка Шер, — думает Соловушкин. — Надо было еще в прошлом году передать этот комбинат республиканскому министерству. Как раз подходящий момент был. Я же настаивал! Приводил факты! Так нет, Шер уперся! А почему, спрашивается? В Днепровске тяжелые условия работы. Одного грунта лежит над гранитом двадцать метров! Попробуй-ка его вывезти или размыть! Прошлый год дорого нам обошелся — двести тысяч убытка. Да и в этом году картина будет не лучше... Одни неприятности. Вот теперь и приходится стоять как мальчишке, выслушивать нравоучения...»

Ну, чем он мог оправдаться сегодня? Три смены по дроблению организованы... Назначен новый директор, говорят, толковый человек. С прежнего места работы характеристика, если верить ей, неплохая. Но Соловушкин в душе не очень надеялся, чтобы новому директору удалось добиться чего-то существенного. Надо было Арнольда Ивановича назначить. Инженер! Все с полуслова понимает. Но его, Соловушкина, в главке не послушали. Теперь, видите ли, с него же и спрашивают. Ведь он закреплен за этим комбинатом!.. Выход один — уменьшить план комбинату. Но что подумает Комашко? Когда он надрывался, тянул директорские обязанности, этого не делали, а новому директору сразу план срезали... Правда, главный инженер тоже за план отвечает... Впрочем, другого выхода нет. Да, надо план снимать! Тысяч тридцать передать Плявинскому комбинату. Там доломит, легко дробится... И тысяч десять — Клесову, он идет с опережением графика... Но когда наконец Шер поедет в командировку? Это надо делать в его отсутствие,— заместитель быстрее подпишет перераспределение плана.

— Командировка начальнику главка не предвидится? — спросил Соловушкин у секретаря.

— Что, консультантом думаете с ним проехаться?

— Хотя бы и так.

— Через несколько дней уезжает за рубеж.

— О, загранкомандировка!.. Не подходит. Денег еще не поднакопил.

Настроение у Соловушкина сразу улучшилось. Он озорно подмигнул девушке, даже на комплимент не поскупился и вышел в широкий светлый коридор.

2

Водитель автомашины «ГАЗ-69» хорошо знал квартиру, вернее, дом, где одну половину занимало семейство Комашко, а другую — бывший директор комбината. Домик государственный, не свой. Но архитектурой отличался от соседних. Облицован керамической плиткой. Белоснежный, аккуратный, как игрушка.