Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

class="p">Ноги мои бесшумно ступали по хвое, потом я по­чуял, что слева потянуло дымком, и пошел на запах. Вскоре деревья расступились, только чтобы показать такой же заросший флигель с поваленным крыльцом и заколоченными окнами.

«С половину версты будет до дворца,— подумал я.— Если, скажем, хозяев надумают резать — тут не услышат, хоть из пушки стреляй».

Возле самых окон стоял на двух кирпичах чугунок, и какая-то седая горбатая женщина помешивала в нем ложкой. Наверное, во флигеле дымили печи, и поэтому хозяева до поздней осени стряпали на све­жем воздухе.

И снова зеленый мрак аллеи. Я очень долго шел по ней, пока не добрался до того места, через которое мы попали в парк. Тут видны были свежие следы на­шего возка, и ограда, чугунная, витая, исключительно тонкой работы, была повалена, разбита на куски и оттащена в стороны. Сквозь ее завитки проросли до­вольно большие березки. А за оградой (тут аллея сво­рачивала налево и тянулась неизвестно куда) лежала бурая необозримая равнина с искореженными ред­кими деревцами, зелеными окнами (в одно из них мы, видимо, вчера едва не угодили, и я задним чис­лом похолодел от ужаса), редкими большущими кам­нями.

Одинокая ворона кружилась над этим гиблым ме­стом.

...Когда я под вечер явился домой из починка, я был так измучен этим сумрачным местом, что едва взял себя в руки. Мне начинало казаться, что это на­всегда, эти бурые равнины, трясина, полуживые от лихорадки люди, вымирающий от старости парк — вся эта безнадежная и все-таки родная земля, над которой днем тучи, а ночью светит волчье солнце или льет бесконечный ливень.

Надея Яновская ждала меня в той же комнате, и опять были то же странное выражение на ее искрив­ленном лице и та же невнимательность к одежде. Лишь на столе, где стоял поздний обед, были измене­ния.

Обед был весьма скромен и не стоил хозяйке ни гроша, так как все блюда были из деревенских продуктов. Только на середине стола стояла бутылка вина, да и то, видимо, было своим, из своих подвалов. Но все другое было прямо фейерверком цветов и форм. Посе­редине стояла серебряная ваза для цветов, и в ней две желтые веточки клена, рядом с нею, но, видимо, из другого сервиза, большая, тоже серебряная, супница, серебряная солонка, тарелки, блюда. Но удивило меня не это, тем более что все эти вещи были разрознен­ными, темными от старости, кое-где немного помя­тыми. Удивило меня то, что эти вещи были давней местной работы.

Вы, конечно, знаете, что века два-три назад се­ребряная и золотая посуда в Беларуси была преиму­щественно немецкой работы, вывезена из пруссов. Эти предметы, богато украшенные различными из­воротами, рельефными фигурками святых и ангелов, были слащавыми и красивенькими до того, что хоте­лось блевать, но что поделаешь, такая была мода.

А это было свое: неуклюжие, немного приземи­стые фигурки на вазе, характерный орнамент. И даже у женщины на солонке было простое, широковатое здешнее лицо.

И среди этого стояли два бокала из радужного ста­ринного стекла, которого сейчас на вес золота не най­дешь (один бокал, перед нею, был немного надбит сверху).

Как на грех, единственный за весь день и послед­ний луч солнца пробился в окно и заиграл на стекле, зажег в нем десятки разноцветных огоньков.

Хозяйка, наверное, заметила мой взгляд и пояс­нила:

— Это все последнее из тех трех наборов, которые остались от предка, Романа Жись-Яновского. Но ходит нелепое предание, будто это подарок ему... от короля Стаха.

Правда, сегодня она как-то стала живее, казалась даже не такой некрасивой, по-видимому, ей нрави­лась новая роль.

Мы выпили вина и поели, почти все время бесе­дуя. Вино было красным, как гранат, и необычайно хорошим. Я совсем развеселился, смешил хозяйку, и у нее даже появились на щеках два не очень здоровых розовых пятна.

— А почему вы прибавили к фамилии вашего предка этот придомок [11] «жись»?

— Давняя история,— вновь мрачно продолжила она.— Дело как будто было на охоте. К глуховатому королю со спины бежал зубр, и завидел это один Ро­ман. Он крикнул ему: «Жись!» — это по-нашему, местному, значит «стережись!», «стерегись!»; король повернулся, но, отбегая в сторону, упал. Тогда Роман, с риском убить короля, выстрелом попал зубру в глаз, и тот упал рядом с королем. После этого в наш герб добавили пищаль, а к фамилии — придомок «жись».

— Такие случаи могли быть в те времена,— под­твердил я.— Простите, я профан в геральдике. Янов­ские, мне кажется, ведутся на нашей земле с двена­дцатого века?

— С тринадцатого,— уточнила она.— И лучше бы они не велись. Эти законы рода полная чепуха, но против них не пойдешь. Эти камины, это правило обязательно жить в этом доме кому-либо из наследников, запрет продавать его. А, между прочим, мы нищие. И дом этот — ужасный дом. И на нас как будто проклятие какое-то лежит. Дважды лишали герба, травили. Почти никто из предков не умер естественной смертью. Вот этого в красном плаще живь­ем отпели в церкви, вот эта женщина с неприят­ным лицом, наша дальняя свояченица, Достоевская (между прочим, один из предков знаменитого писа­теля), убила мужа и едва не уничтожила пасынка, ее осудили на смертную казнь. Что поделаешь, потом­кам за все это надо платить, и на мне род Яновских погибнет. А как мне хочется порой на теплое солнце, под сень настоящих деревьев, которые тут не растут. Мне порой снятся они — молодые, огромные, пыш­ные, как зеленое облако. И воды, такие светлые, такие полные, что дух захватывает, что останавливается от счастья сердце. А тут эти противные ели, трясина, сумрак...

Пламя камина сделало ее лицо розовым. За окнами уже залегла глубокая черная ночь и, видимо, опять начался ливень.

— Ах, пан Белорецкий, я так счастлива, что вы тут, что есть рядом человек. Обычно я в такие вечера громко пою, но я и песен хороших не знаю, все ста­рые, из рукописных книг, собранных дедом. И там ужасы: человек тянет по росянке красный след, зву­чит под землею утонувший колокол...

Приходят дни, и уходят дни...—

запела она глубоким дрожащим голосом.

Приходят дни, и уходят дни,

И на свет наплывает тень,

Бьется Сказко с Кирдяем Пацуком,

Бьется и ночь и день.

Кровь из ногтей от усилий бежит,

Сабли панов исторгают огни,

И упал Сказко, и окликнул он:

«Где ж вы, други?» Не слышат они.

Любка Юрьевна голос признала его,

Собрала свой могучий род.

И «побегли есмо» на конях они

До далеких рудых