Миасская долина - Владислав Гравишкис

— Яички портятся, перебирал, — начал оправдываться Василий Федорович, но Семен Семеныч не дал и слова сказать: разом поднял к плечам розовые мягкие ладони и по-воробьиному склонил голову набок:

— Обожди, голубок, твое дело маленькое! — Он значительно посмотрел на завхоза. — Вот что, голубок: Шупелов приехал… — Заглянул в настольный блокнот и еще значительней добавил: — Игнатий Дмитрич…

— Шупелов? — повторил Василий Федорович, соображая, добро или худо несет приезд какого-то там Шупелова.

— В общем, начальство. Принять надо как следует — пригодится. Свой человек в высших сферах. Понятно тебе?

— Понятно! — Василий Федорович оживился — похоже, что сегодня головомойки не будет. — Так, так, так!

— Ступай сюда! — кивнул Семен Семеныч. — Повезем его в дом отдыха. Должен быть полный порядок. Понятно?

Семен Семеныч загнул мизинец.

— Так, — подтвердил Василий Федорович и тоже загнул мизинец.

— Покатаемся по озеру на катере. Так? — Председатель загнул безымянный палец.

— Так, — ответил Василий Федорович и тоже загнул безымянный.

— Заедем к рыбакам и рыбки купим. Так? — Средний палец принял соответствующее положение.

— Так, — ответил Василий Федорович, но пальца загибать не стал.

— На острове Надежды остановимся и сварим ушицу. Так?

— Так, — механически сказал Василий Федорович и стал разглядывать большой письменный прибор на столе.

— Ну, а к ухе для аппетиту… Так? — Семен Семеныч прикрыл большим пальцем кулак и посмотрел на завхоза. — Тебе все понятно?

— Понятно, — ответил тот, о чем-то раздумывая.

— Вот и отлично — договорились. Исполняй! Будь здоров, голубок!

Василий Федорович повернулся и зашагал к двери. Чем ближе он к ней подходил, тем медленней двигались его ноги. Наконец он остановился и повернул обратно.

— А ведь денег-то у меня нету, — сказал он, как бы сам удивляясь неожиданному обстоятельству.

— Денег? Эх, горе ты мое, а не завхоз! — Семен Семеныч подумал. — Деньги-то с директора надо бы, его гость. Ну да ладно — иди в бухгалтерию, оформляй под отчет пятьсот рублей. Да коньячок и наливочки чтобы были — черт его знает, что он пьет…

Гость, признаться, не понравился Василию Федоровичу. Высокий, костистый, очень тощий, в сером просторном костюме из дорогой материи, с длинной прямой трубкой в зубах, он равнодушно и даже как-то брезгливо осматривал подернутые синеватой дымкой уральские хребты, со всех сторон замкнувшие светлое лесное озеро.

Пока Василий Федорович и водитель катера Петя готовили уху, на небольшом пляжике шли разговоры. Семен Семеныч и директор занимали гостя. Они на все лады расхваливали живописные окрестности дома отдыха.

Гость изрекал неопределенные междометия и только один раз высказал замечание, что в Карловых Варах все устроено по-другому. «Ах, Европа, Европа!» — покачал он головой и принялся нещадно сосать трубку. Все уважительно помолчали…

Потом беседа перешла на другие темы. Прислушиваясь, Василий Федорович понял, что пикник затеян не директором, а одним Семеном Семенычем и директор тут тоже только гость. «Ах, пес!» — сказал про себя Василий Федорович.

«Пес» тем временем то и дело упоминал какой-то завод, на котором имелась вакантная должность директора. Помянув, начинал рассуждать о том, что ему приелась профсоюзная работа и что хотелось бы попробовать силенку на хозяйственной.

«Ишь, куда подбирается!» — размышлял Василий Федорович. Гость опять издавал междометия, и Василий Федорович понял, что прямой и серьезный разговор об этом должен состояться тогда, когда подвыпьют. «Вот ведь как дела делаются!» — сокрушался Василий Федорович и крутил головой.

Ел гость много и жадно, а еще больше и жаднее пил. «Видно, пока ехал сюда, крошки в рот не брал — дармовщины дождался…» — непочтительно думал Василий Федорович, со стороны наблюдая, как ходуном ходит кадык на горле у гостя, когда он стопку за стопкой опрокидывает в себя коньяк.

После ухи искупались, улеглись на песке и запели «Ермака». Получилось довольно красиво — у директора оказался сочный, сильный баритон, у моториста Пети — заливистый, звонкий тенорок, а Семен Семеныч и Василий Федорович подпевали теми обычными голосами, о которых даже не скажешь — тенор это или баритон.

Спели «Ермака», и Семен Семеныч затеял было разговор о вакантной должности директора, но гость сделал вид, что не слышит его, и потребовал еще песен. Сам он не пел, а как-то по-детски заглядывал в рты поющим и ни с того и ни с сего начинал хохотать. Это немного смущало, но в общем пикник проходил довольно весело.

Потом гость исчез. Из деликатности, — мало ли куда понадобилось отлучиться человеку, — искать не стали. Внезапно из глубины острова донесся крик, неясное бормотание, треск ломающихся сучьев. Все кинулись туда.

Гость висел в воздухе, судорожно вцепившись в вершины двух полусогнутых берез и отчаянно болтал длинными ногами. Выяснилось, что он, вообразив себя невесть кем, взобрался на березу, раскачал ее и вознамерился переметнуться на соседнее дерево. Ему удалось ухватиться за вершину росшей неподалеку березки, но отпустить вторую руку не хватило смелости. Березы распяли его, он повис между ними, глядя на землю округлившимися глазами. Дымящая трубка торчала из плотно сомкнутого рта.

— А вы левую ручку отпустите! — закричал гостю Василий Федорович в то время, когда остальные изумленно созерцали барахтающееся в воздухе начальство. — За одну березку держитесь!

Совет был услышан. Гость переметнулся обратно на старую березу, но операция обошлась недешево: содержимое трубки высыпалось ему за шиворот. Словно ужаленный, гость заорал дурным голосом и кулем свалился вниз.

Загоревшийся костюм благополучно потушили и по этому случаю допили остатки коньяка. Гость совсем обеспамятел, и его вчетвером кое-как погрузили на дно катера. Толстый Семен Семеныч во время возни совсем запыхался и довольно-таки крепко пнул ногой бесчувственное тело:

— Перепил, дрянь такая!

Василий Федорович даже пожалел гостя: «Сами напоили человека и еще пинков надавали!» Директор сделал вид, что ничего не заметил. Петя сидел за рулем катера и не отрывал глаз от воды…

Через два месяца Семен Семеныч вновь вызвал к себе завхоза.

— Ты что же это, голубок? — ворчливо сказал он. — Социалистическая собственность тебе нипочем? Под отчет берешь, а отчитываться не хочешь?

— То есть как? — не понял Василий Федорович.

— А вот так! — Семен Семеныч показал на лежавший перед ним лист бумаги. — Бухгалтер дал. Пятьсот рубликов за тобой. Когда заплатишь?

Долго молчал Василий Федорович. Всего он мог ждать от Семена, но только не этого. Неужели дошел до такой подлости?

— Тут мне платить нечего, — сказал он наконец.

Белесые брови председателя выгнулись в вопросительные знаки:

— Как так? Ты что, голубок, — сдурел?

— А чего ради мне платить? Гость-то ведь ваш был — вы и платите.

Взгляды их скрестились. Решимость Василия Федоровича проступала так отчетливо, что Семен Семеныч отвел глаза первым.

— Гость? Во-он что! Теперь вспомнил — еще на березе повис, дурень.

С минуту длилось тяжелое молчание.

— Так-то оно так — гость. А все-таки… Ну, а как быть? Ты мне это скажи, завхоз!

Василий Федорович ничего не ответил. Откуда ему знать — как быть? Об этом раньше надо было думать.

— Ты, голубок, может, авансовый отчет оформишь? — спросил Семен Семеныч и оживился, обрадованный тем, что нашел выход из положения. — Нет, верно, а? Накатай авансовый отчет, а я подмахну. Ты — завхоз, должен знать, как делается это самое… — Он пощелкал пальцами, отыскивая слово, которым можно было бы назвать такую операцию. Ничего подходящего не нашел и договорил: — …чики-брики. А я твое чики-брики подпишу — порядок. Не свои же платить за такого борова, в самом-то деле!

Василий Федорович сморщился и взялся за голову.

— Эк тебя карежит! — поджал губы Семен Семеныч. — А ты не трусь — мне, может, похуже твоего приходится, да я не унываю. Ты тоже не нервная барышня, а завхоз, снабженец. Ступай, делай свое чики-брики, не откладывай — бухгалтер ругается…

Когда завхоз ушел, Семен Семеныч оторвал свое тяжелое тело от глубокого покойного кресла, грузно пошагал по кабинету, остановился у окна и оглядел величественную панораму работающего завода. Светясь тысячами огней, вздымались громадные корпуса, над трубами вились пересыпанные искрами седые дымы, жемчужными цепями висели над главной магистралью гирлянды плафонов. Раньше его волновал вид завода. Помнится, он даже с какой-то гордостью показывал его посетителям. А теперь… Теперь все умерло, потускнело, примелькалось, ко всему он стал равнодушен. Больше думалось о себе, о том, как выпутаться из неприятностей, которые обступили со всех сторон.