Коля-Коля-Николай - Петр Сосновский

написал заявление на отпуск и понес его к начальнику. Он знал о болезни моей дочери, поэтому ничего не стал говорить о том, что моя очередь еще не подошла, тут же подписал мне бумагу.

Отпуск я собирался провести вместе со Светиком в доме родителей. Они были на пенсии и могли уделить нам достаточно времени. Я хотел, чтобы девочка привыкла к новой обстановке, и затем намеревался оставить ее на все лето в селе. Дочка, за лето должна была окрепнуть. А уж осенью в сентябре-октябре ее можно было отправить в детский садик.

4

Мать, когда я, предварительно связавшись по телефону, сообщил ей о своих планах, была несказанно рада:

— Молодец, Сеня, что ты, наконец, решился приехать, осчастливишь нас. Я у вас не так давно была, а вот твой отец нет. Он, во что бы то ни стало, желает увидеть свою внучку, так что приезжай. Мы, ждем, — сказала она и быстро положила трубку. В глубине души мать боялась — вдруг я передумаю, и поэтому мне нельзя было обмануть ожидания родителей. И дочери требовался отдых. В детском саду, в городе, летом плохо.

После разговора с матерью я сообщил Елене:

— Собирай нас в дорогу. Я со Светиком поеду в село к родителям. Мне дали отпуск.

Я видел, как жена, укладывая вещи в чемодан, с опаской посматривала на меня. Все складывалось хорошо, но одно ее беспокоило: в селе я мог случайно увидеться с Людмилой.

Для того чтобы снять напряжение я ненароком, вскользь сказал Елене о том, что в последнем письме Анна сообщила мне, будто ее подруга Шувара этим летом в село не приедет — много работы. Не знаю, на сколько серьезно прозвучали мои слова, но ей, как я заметил, от моей лжи стало несколько легче.

Сборы заняли у нас немного времени. Дорога также. Вечером, сев в поезд и устроившись в купе, мы утром уже были на месте.

На вокзале меня со Светиком встретил брат Василий на своем «Жигуленке».

Он пожал мне руку, опустившись на корточки подхватил Светика, поцеловал ее, затем, поставив на ноги, вдруг сообщил:

— Сеня, ты новость слышал? Месяца два назад пропал Григорий. Он заядлый рыбак: в любое время года, независимо от погоды, ловил рыбу. Лед еще не сошел, а он на велосипеде отправился на реку. Наверное, провалился… Велосипед нашли, его нет.

Григорий был наш друг и брат Людмилы Шувары. Мне было жалко товарища. В детстве он ничем не отличался от нас. Однако, когда Григория призвали в армию, у него обнаружилась падучая, его комиссовали. Чувство ущербности, которое он испытал там в армии преследовало парня и дома. Григорий так и не сумел найти свое место в жизни.

Не знаю, сколько бы времени мы стояли у машины, вспоминая о прошлом, но моя дочка отвлекла нас своим криком:

— Папа, папа я хочу на машинке прокатиться.

— Ладно, поехали! — сказал брат.

Светик была в том возрасте, когда возня с детьми вызывает лишь радость. Больших забот уход за ней не требовал. Она уже умела говорить. Речь ее хотя и была не всегда связной, однако, вполне понятной. В случае, если ей все же не удавалось что-то выразить словами, она пускала в ход мимику и жесты.

Ночь в поезде дочка провела спокойно: спала как сурок, а вот днем, когда мы ехали в автомобиле среди полей и лесов, Светик буквально досаждала нас всякими вопросами. Я отвлекся от мыслей о гибели Григория и уже не думал о нем. Василий тоже, он едва успевал отвечать на вопросы моей дочки, которые она задавала. Ему, как я заметил, нравилось ее лепетание. Василий даже пытался ей подражать, коверкая свой язык.

Когда брат подрулил к большому каменному дому, из калитки на шум двигателя вышли мать и отец. Мы открыли двери и стали выбираться из «Жигуленка».

Светик первой бросилась навстречу к бабушке. Она подняла внучку на руки и принялась ее тискать. Дочка залилась смехом. Как ни была весела Светик, она выглядела болезненно. Мой отец Владимир Иванович не удержался и тут же это отметил:

— Ничего Света! — сказал он. — Здесь у нас всего много, особенно солнца, воздуха и свободы. Через неделю, другую, твой папа тебя не узнает, — и отец, перехватив внучку у жены Надежды Кондратьевны, понес ее в дом.

Я надеялся, что так оно и будет. Для себя я ничего не ждал, хотя «сельская идиллия» должна быть благотворной и для меня: за время болезни дочери я стал дерганым, не похожим на того парня, которым был раньше. Мне требовалась спокойная обстановка.

Светик быстро привыкла к новым для нее условиям. Это меня устраивало. Бабушка и дедушка в ней души не чаяли.

Поселившись вместе со Светиком у родителей, я был уверен, что жена немного отдохнет. Мне, конечно, досталось там, в городе, но Елене пришлось еще тяжелее: во время болезни дочери она вымоталась.

В доме родителей я стремился почувствовать себя моложе, чем был. Однако окунуться, как в воду лесной речки, где я раньше с друзьями купался, — в детство было уже невозможно. Мой взгляд искал и не находил того, что мне было памятно в окружающем ландшафте новой, незнакомой мне теперь жизни. Многое в селе изменилось. Я нервничал, видя эти странные несовпадения, разительно бросавшиеся в глаза. Мне необходимо было к ним привыкнуть. Асфальт, заменивший грунтовые уличные дороги, менял, казалось, даже статус села. Дом родителей у черной ленты — дороги казался мне незнакомым. Правда, он и раньше не был мне особенно близким. Я вырос в другом жилище — бревенчатой избе, которой уже не было, в ней прошло, все мое детство.

Дом, в котором я поселился вместе с дочкой, был каменным, мой отец построил его незадолго до того, как мне уйти на службу в армию. В нем я почти не жил. Натянув на себя солдатскую форму и отмаршировав два года в сапогах с автоматом за плечами, я после увольнения со службы, навестил родителей, а затем уехал в Москву. Так там и остался.

Я не знаю, наверное, в бревенчатой избе вздохи матери, видно недомогание, которое она почувствовала, еще раньше, сидя с внучкой в городе, не прошло, — были бы не так заметны. Все плохое в ее стенах переносилось легче. Так я считал, возможно, правильно, просто время тогда было другое. Природа дерева мне была ближе, чем камня, железобетона, асфальта — атрибуты города не хотелось видеть в селе. И я их старался не видеть.

В центр