Давайте все убьем Констанцию - Рэй Брэдбери

– «Кинг-Конг»! С той самой поры! Тридцать второй год! Фэй Рэй поцеловала меня в щеку.

– Елки-палки. – Крамли включил автомобильное радио.

«…В полдень… – сказал голос. – На горе Лоу…»

– Слушай! – В животе у меня похолодело.

Голос продолжал: «Смерть… полиция… Кларенс Раттиган… жертва… – Статический разряд. – Нелепый случай… жертва раздавлена, раздавлена старыми газетами. Помните братьев из Бронкса? Как накопленные штабеля газет обрушились и похоронили их под собой? Газеты…»

– Выключи.

Крамли выключил радио.

– Бедная заблудшая душа, – сказал я.

– Такая ли заблудшая?

– Заблудшая, не пропащая же.

– Хочешь завернуть туда?

– Ага, – выдавил я из себя, шмыгая носом.

– Ты совсем его не знал, – проговорил Крамли. – Что ты так раскис?

Место происшествия покидал последний полицейский автомобиль. Фургон из морга давно уже отъехал. У подножия Маунт-Лоу стоял единственный мотоцикл с полицейским. Крамли высунулся из окошка.

– Наверх нельзя?

– Пока я здесь – нельзя. Но я уже уезжаю, – отозвался полисмен.

– Репортеры были?

– Нет, не стоит того.

– Ага, – кивнул я и снова шмыгнул носом.

– Ладно, ладно, – проворчал Крамли, – погоди, пока я поставлю, как надо, автомобиль, а потом хоть наизнанку выворачивайся.

Я подождал и молча выпал в осадок.

Полицейский на мотоцикле уехал, день уже клонился к вечеру, началось медленное восхождение к руинам Карнакского храма и Долины Царей, к потерянному Каиру – так я назвал это по дороге.

– Лорд Карнарвон отрыл царя, а мы царя хороним. От такой могилы и я бы не отказался.

– Булл Монтана, – сказал Крамли. – Он был ковбой-борец. Булл.

На вершине холма обнаружились не руины, а гигантская пирамида из газет, которую ворошил бульдозер с каким-то невеждой за рулем. Парень, оседлавший колесный агрегат, не имел понятия о том, какой собирает урожай: протесты Херста[34] в двадцать девятом, излияния Маккормика в «Чикаго трибьюн»[35] за тридцать второй. Рузвельт, Гитлер, Бэби Розмари[36], Мари Дресслер[37], Эйми Семпл Макферсон[38] погребены заново и никогда уже не заговорят. Я выругался.

Крамли пришлось схватить меня за рукав, чтобы я не выпрыгнул наружу за «ПОБЕДОЙ В ЕВРОПЕ, или ГИТЛЕР НАЙДЕН МЕРТВЫМ В БУНКЕРЕ» или «ЭЙМИ ВОЗВРАЩАЕТСЯ С МОРЯ».

– Не дергайся! – пробормотал Крамли.

– Да ты посмотри, что он творит с этими бесценными сокровищами! Пусти, чтоб тебя!

Я ринулся к куче и схватил две или три первые полосы.

На одной Рузвельт победил на выборах, на другой он скончался, на третьей его выбрали снова, и еще были Перл-Харбор и Хиросима в самом начале.

– Господи Иисусе, – прошептал я, прижимая к ребрам офигенную находку.

Крамли подобрал «Я ВЕРНУСЬ, ГОВОРИТ МАКАРТУР»[39].

– Понял тебя, – кивнул он. – Пусть он был ублюдок, но лучшего императора Япония не знала.

Водитель беспощадного жатвенного агрегата остановил его и уставился на нас, словно обнаружил новую кучу хлама.

Мы с Крамли отпрыгнули назад. Водитель пропахал борозду к грузовику, где уже были навалены «МУССОЛИНИ БОМБИТ ЭФИОПИЮ», «СМЕРТЬ ЭЛА ДЖОЛСОНА[40]», «СВАДЬБА ДЖАНЕТТ МАКДОНАЛЬД».

– Пожароопасно! – выкрикнул он.

Я наблюдал, как низвергается в мусорку поток времени – пятьдесят лет.

– Сухая трава и газетная бумага – легковоспламеняющиеся материалы, – задумался я. – Боже мой, боже, что, если…

– Что если что?

– Когда-нибудь в будущем люди станут использовать газеты или книги, чтобы разжечь огонь?

– Уже используют, – фыркнул Крамли. – Мой отец, бывало, подпихнет под угли в печке газету и подожжет спичкой.

– Хорошо, а насчет книг?

– Только идиоту придет в голову воспользоваться для этого книгой. Погоди. Эта твоя мина значит обычно, что ты задумал сочинить десятитонную энциклопедию.

– Нет, – заверил я. – Может, историю с героем, от которого пахнет керосином.

– Тот еще герой.

Мы прошли через убийственное поле с рассыпанной по нему половиной столетия: дни, ночи, годы. Газеты хрустели под ногами, как сухой корм.

– Иерихон, – заметил я.

– Кто-то явился с трубой и сотряс воздух?

– Трубой или воплем. Воплей в последнее время хватало. И у царицы Калифии, и здесь, у царя Тута.

– А еще этот священник, Раттиган, – проговорил Крамли. – Разве Констанция не постаралась обрушить криком его церковь? Но, черт, гляди, мы стоим на Омаха-Бич, в Нормандии, под ногами у нас черчиллевский театр военных действий, а в руках окаянный зонтик Чемберлена[41]. Впитываешь это в себя?

– Погрузился по самые уши. Интересно, что чувствовал старик Раттиган в последнюю секунду, утопая в этом потоке. Фалангисты Франко, гитлерюгенд, сталинисты, беспорядки в Детройте, мэр Лагуардиа[42], читающий воскресные комиксы, – ну и смерть!

– Плюнь на это. Гляди.

Из подобия кошачьего туалета (куча «БИРЖЕВЫХ КРАХОВ» И «ЗАКРЫТИЙ БАНКА») торчал остаток смертного одра Кларенса Раттигана. Я подобрал последний макулатурный листок. На театральной страничке танцевал Нижинский.

– Пара психов, – сказал Крамли. – Нижинский и старый Раттиган, который сберег эту рецензию!

– Потрогай свои глаза.

Крамли коснулся пальцем влажного века.

– Черт, – воскликнул он. – Это кладбище. Валим отсюда!

Я схватил «ТОКИО ЗАПРОСИЛ МИРА…».

Потом я направился к побережью.

Крамли подвез меня к моему старому обиталищу на берегу, но тут вновь хлынул дождь, и, поглядев на грозный океан, я представил себе, как в полночь в мою дверь постучится шторм, неся с собой мертвую Констанцию и другого Раттигана, тоже неживого, и сокрушит мою постель потоком дождя и водорослей. Черт! Я сдернул со стены газеты Кларенса Раттигана.

Крамли отвез меня обратно в мой пустой стандартный домик в коттеджном поселке, вдали от бурного океана, водрузил на столик у изголовья водку (эликсир Крамли), оставил включенным свет, пообещал, что позднее позвонит проверить, как я себя веду, и уехал.

По крыше барабанила дробь. Кто-то заколачивал крышку гроба. Я позвонил, и с той стороны дождевого материка до меня донесся голос Мэгги. «Похоже, кто-то плачет?» – спросила она.

Глава 17

Поздно вечером зазвонил телефон.

– Знаешь, который уже час? – спросил Крамли.

– Боже правый, ночь!

– Как ты болезненно реагируешь на покойников. Отрыдал уже свое? Терпеть не могу истеричек с глазами на мокром месте и недоносков с «клинексом»[43] наготове.

– Ты, что ли, меня вынашивал?

– В душ давай, зубы чисти и не забудь газету взять с веранды. Я звонил, но ты не отзывался. Царица Калифия предсказала тебе судьбу? О своей бы лучше позаботилась.

– Она?..

– Ровно в полвосьмого я отчаливаю на Банкер-Хилл. Выходи с мытой шеей, в свежей рубашке и при зонтике.

Я вышел с мытой шеей, в свежей рубашке и при зонтике в семь двадцать девять. В машине Крамли поднял мне подбородок и придирчиво осмотрел физиономию.

– Гляди, гроза прошла!

Мы погромыхали к Банкер-Хиллу.

Вывеска Каллахана и Ортеги вызвала неожиданно иные, чем прежде, чувства.

Ни полицейских автомобилей, ни фургона из морга на месте не было.

– Знаешь шотландский эль – «Старый особенный»? – спросил Крамли, когда мы подкатили к обочине. – Удивляет меня эта особенная тишина и спокойствие.

Я проглядел газету у себя на коленях. Калифия не попала на первые полосы. Ее засунули поближе к некрологам.

«Известный медиум, прославленная в немом кино, погибла, упав с лестницы. Альму Краун, иначе Царицу Калифию, обнаружили на ступенях ее дома на Банкер-Хилле. По сообщениям соседей, они слышали крик павлина, принадлежавшего Калифии. Доискиваясь, что случилось, Калифия упала. Ее книга «Химия хиромантии» в 1939 году была бестселлером. Согласно завещанию, пепел Калифии надлежит рассеять в египетской Долине Царей, где, как утверждают некоторые, она родилась».

– Чушь собачья, – заметил Крамли.

На передней веранде дома Царицы Калифии кто-то стоял, и мы направились туда. Это была молодая женщина, двадцати с чем-то лет, с длинными темными волосами и смуглая, как цыганка; заламывая руки и проливая потоки слез, она смотрела на парадную дверь.

– Ужас, – стонала она. – Кошмар.

Я открыл дверь и заглянул внутрь.

– О боже, ну и ну.

Последним опустошение обозрел Крамли.

В доме не осталось ничего. Исчезли все до одной картины, магические шары, карты таро, лампы, книги, пластинки, мебель. Неведомый фургон от неведомого перевозчика вывез все, что тут было.

Я прошел в небольшую кухоньку, открыл ящики. Пусто, как после пылесоса. Кладовая для продуктов: ни пряностей, ни фруктовых консервов. В буфете хоть шаром покати; несчастной девушке нечем даже поужинать.