Рыцарь-призрак - Корнелия Функе

Элла одобрительно кивнула и отошла на несколько шагов назад.

Ну давай, Йон. Она тебе никогда не простит, если ты по крайней мере не попытаешься.

Я подошел к саркофагу так близко, что мне стоило только вытянуть руку – и я бы дотронулся до перчатки Лонгспе.

– Йон! – прошептала Элла. – Это ведь рыцарь! Ты должен встать на колени!

На колени?

Этого еще не хватало… но я все же опустился на колени.

– Меня… хмм… меня зовут Йон Уайткрофт.

Мой голос, казалось, терялся в тишине и, как я ни силился говорить басом, оставался тоненьким голоском одиннадцатилетнего мальчика.

– Я… я пришел сюда, чтобы попросить тебя о помощи. Меня хотят убить. И так как это такие же мертвецы, как и ты, Элла подумала…

Я замолчал. Нет. Это просто какая-то чушь! Каменные плиты были холодными, как лед, а луна все еще заливала лицо Лонгспе мертвенно-бледным светом, как будто хотела мне напомнить, что колена-то я склонил перед мертвецом. Мне хотелось домой, забыть все, что произошло в последние месяцы, включая Стуртона и Бородая.

Но едва я поднялся, как услыхал позади себя шепот Эллы:

– Что ты делаешь? Стой на месте! Ты что, ничего не знаешь о рыцарях? Они часами напролет вот так простаивали на коленях!

Да. Об этом я уже слышал.

Я улавливал запах осенних цветов, стоявших перед алтарем, и думал о четырех убийцах с их переломанными шеями, о Уильяме Хартгилле и его сыне и о том, что я на самом деле не желаю никакого нового отца.

– Пожалуйста! – услышал я собственный шепот – слова выходили сами собой. – Пожалуйста, Уильям Лонгспе. Помоги мне.

И внезапно я услышал шаги. Дребезжащую походку, словно от выкованных из железа сапог. Я обернулся.

Он был здесь.

Стоит мне закрыть глаза, и я вижу его все так же отчетливо, как в ту ночь. И так будет всегда.

Плащ поверх его кольчуги изображал герб города Солсбери – трех золотых львов на синем фоне, но, в отличие от своего каменного двойника, он был без шлема. Бороды у него не было, глаза – светло-голубого цвета, а в коротких пепельных волосах проглядывала седина.

– Мальчик, вставай, – сказал он, – мне еще памятно, как затекают ноги от коленопреклонений. Я бы протянул тебе руку, но, поскольку она не из плоти и крови, это тебе мало чем поможет.

Снова подняться на ноги было и правда не так-то легко. Но в большей мере оттого, что у меня дрожали колени, чего он, надо надеяться, не заметил.

Он был больше, чем я ожидал, и его кольчуга сверкала так, словно ее выковала для него сама луна.

Выглядел он поразительно. Точно так, как рыцари, о которых я мечтал, продираясь у нас в саду сквозь заросли ежевики и воображая себе, что сражаюсь с драконами и великанами; с мечом в руках, делавшим меня непобедимым, и в латах, защищавших меня от всего, чего боится шестилетка, – более старших детей, кусачих соседских собак, ночной грозы или вопроса младших сестер, когда же наконец вернется наш папа…

Я неумело поклонился. Просто не знал, что мне предпринять. Ясно было одно: мой страх испарился, как если бы Лонгспе стер его из моего сердца.

Он улыбался, но улыбка была только на губах. Глаза его глядели так, как будто он вот уже лет сто не имел особых поводов улыбаться.

– Давно никто не просил меня о помощи, – сказал он голосом, раздававшимся как бы откуда-то издалека. – Я тебя едва расслышал. Мне снятся темные сны. Они почти не отпускают меня. Поэтому боюсь, ты не того рыцаря вызвал. – Он показал на саркофаг, стоявший на несколько шагов дальше с другой стороны прохода. Изображение рыцаря, покоившегося там, походило на великана. – Его имя – Ченей[11], – продолжал Лонгспе, – он свое нравный и заставляет за свою службу платить. Но, если ты положишь ему на лоб несколько монеток, я уверен, он поможет тебе.

Он огляделся, словно забыл, где находился.

– Позволь мне опять удалиться на покой, Йон Уайткрофт, – сказал он голосом, тяжелым от усталости. – Лишь сон дарит забытье, если тени твоей жизни преследуют тебя и ты тоскуешь по той, кого любишь.

Его черты стали расплываться, как на нечеткой фотографии, а весь облик побледнел.

Нет!

Я хотел было схватить его за руку, удержать, но вместо этого лишь неподвижно стоял и чувствовал, как опять закрадывается страх, – страх, одиночество, гнев, в то время как мерцающий образ Лонгспе, словно видение, рассеялся во мраке. Ну, ясно. Ничего, кроме игры воображения. Вперемешку со страхом, ностальгией и вечными Бонопартовыми разглагольствованиями о Львином Сердце!

– Но он вызвал тебя, а не Ченея!

Эллин голос звучал очень громко в безлюдном соборе. О ней я совершенно забыл.

На какой-то момент все замерло. Потом тишину прорезал голос Лонгспе, словно он стоял за одной из колонн.

– Смотри-ка, ты пришел не один, Йон Уайткрофт.

– Нет. Это… это Элла, – заикаясь, сказал я, – это была ее идея вызвать тебя.

– Элла? – Произнося это имя, Лонгспе смаковал на языке каждую букву.

Его образ опять сделался четче.

– Да. – Элла встала рядом со мной. – Как и твоя жена, Эла Лонгспе[12]. Но в аббатстве Лэкок, где находится ее могила, ее называют Эла. А как называл ее ты?

Образ Лонгспе дрогнул, словно отражение в темной воде.

– Элла, – ответил он. – Я всегда говорил: «Элла». С того самого дня, когда впервые увидел ее. Тогда она была, думаю, не старше тебя, но с белокурыми волосами и не такая рослая, как ты. Даже когда она выросла, она едва достигала мне до плеч. И, несмотря на это, она была сильнее любого мужчины, которого я в своей жизни знал.

Элла зачесала назад свои волосы. Так она часто делает, когда смущается. Правда, тогда я этого еще не знал.

– Да. То же самое рассказывала мне о ней мать. Она меня назвала в честь нее.

Лонгспе изучал Эллино лицо, словно, несмотря на всю разницу, мог различить в нем какие-то другие черты. Потом он снова огляделся вокруг.

– Интересно, как долго спал я на этот раз? Когда боишься ада, а рай еще надо заслужить, время течет очень медленно…

Он провел рукой по эфесу своего меча, и на один миг мне почудилось, что я увидел кровь у него на руках и на платье. Но, когда он ко мне повернулся, лунный свет все это уже стер.

– Какой помощи ты ожидаешь от мертвого рыцаря, Йон?

Казалось, весь собор, все святые и мертвые, спавшие в своих усыпальницах, внимательно слушали, пока я рассказывал Лонгспе о Стуртоне и его холопах. Он внимал мне с таким неподвижным лицом, как если бы был своим собственным очнувшимся к жизни изваянием. Элла пришла мне пару раз на помощь, но наконец мы оба замолчали, и Лонгспе посмотрел наверх, на темные окна, словно заметив там моих преследователей, стоящих снаружи под звездами.

– Эту породу людей я знаю, – произнес он наконец, – это смертельный яд. Хотя при жизни я не сражался на их стороне достаточно часто. – Он поглядел вдоль колонн, словно за каждой из них стояло воспоминание из его жизни. – Их четверо, и они являются тебе только по ночам?

Я кивнул:

– Они говорят, что будут гонять меня, пока я не умру. Эллина бабушка считает, что они не могут причинить мне вреда, но… – Голос отказал мне.

– Вытяни руку, Йон Уайткрофт, – сказал он.

Я повиновался.

На среднем пальце Лонгспе мерцало бледное, как призрак, изображение кольца. Герб на нем был неотчетливый, словно выцветшая фотография, но когда Лонгспе прижал это кольцо к моей ладони, оно обожгло меня, как лед, и оставило на коже отпечаток льва.

– Когда ты в следующий раз увидишь Стуртона, – сказал Лонгспе, – зажми в кулак мою печать, и я приду.

Потом он отступил назад и исчез, как если бы собор набрал в легкие побольше воздуха и снова сделал его частью себя. Лунный свет тоже поблек, словно Лонгспе унес его с собой, а мы с Эллой все стояли и смотрели друг на друга. В темноте мы едва что-либо могли различить, но это было все равно. Эллину широкую улыбку я видел несмотря ни на что. И, конечно, она, как всегда, нашла правильные слова.

– Вот видишь! – прошептала она.

Мы устроились на ночлег прямо рядом с саркофагом Уильяма, и, когда я засыпал, мне почудилось, будто я вижу, как Серая Госпожа идет по в центральному проходу церкви. Но, может быть, это был всего лишь сон. Стуртон в эту ночь не показывался. Это все, что мне известно. И я чувствовал себя рядом с каменным гробом в такой безопасности, как если бы снова лежал дома в своей кровати.

VIII

Вполне себе сносный вечер

Когда нас с Эллой на следующее утро нашел ключник, я впервые за много дней чувствовал себя отлично выспавшимся, а львиная печать на моей ладони доказывала, что Лонгспе был не только сном. Миссис Каннингем с явно разобиженной миной допрашивала меня по поводу моего пятничного исчезновения, и я, запинаясь, сочинил пару трогательных предложений о новом ужасном спутнике жизни моей мамы и о том, как я надеялся, что он исчезнет, если я помолюсь об этом в соборе. (Я знаю, за это, собственно, меня должна была бы настигнуть молния со шпиля церковной башни, но, видимо, небеса питают сострадание к ревнивым сыновьям.) Я дюжину раз извинился перед миссис Каннингем и перед Поппельуэллами, полночи меня разыскивавшими, и торжественно поклялся больше никогда, никогда не вылезать из окна туалета в часы, отведенные на подготовку домашних заданий.