Сломанная тень - Валерий Введенский

– Антон! Ты просто вне себя после смерти Яши…

– Лаевский! Все очень серьезно! Кто-то убивает нас! Верхотуров, Репетин, Ухтомцев…

– Боже! Антон! Ты еще Костю Яроша приплюсуй!

Баумгартен встрепенулся:

– Да! Костя! Точно!

– Костя умер от свинки!

– Да, да! От свинки! – пробормотал Баумгартен. – Ты помнишь Костины пистолеты? Дуэльную пару? Ярош хвастался, что французские, трофейные, отец ему подарил!

– Припоминаю…

– Где они?

– Откуда я знаю? Антон, ты извини, мне тоже пора на службу…

– И я тороплюсь… – Тучин сидел как на иголках. Пришла Дашкина, а он вынужден торчать в столовой.

– Да выслушайте, наконец! Ухтомцев застрелен из Костиного пистолета. Я вспомнил, где его видел!

– Ты уверен?

– Абсолютно! Перепутать невозможно! Костя нацарапал на рукоятках «КЯ». Чтобы не украли.

– Как они оказались у Ухтомцева?

– Как они оказались у убийцы?

– Понятия не имею! – пожал плечами Лаевский. – Пистолеты Костя взял с собой…

– Он что? Оставлял у тебя какие-то вещи?

– Конечно! Костя уезжал на месяц.

Глава пятая

– И откуда вы, горемыки, приехали? – всплеснула руками Аксинья.

– Почему горемыки? – удивилась Катя.

Казенная квартирка Тоннера оказалась настолько запущенной, что она с дороги даже отдыхать не стала, сразу принялась за уборку.

– Не знаете, к какому ироду попали! – по круглым щекам скатились две слезинки. Аксинья обстирывала живших при академии докторов, а у Тоннера еще и убиралась (тяп-ляп раз в неделю), и стряпала. Расстроена была и потерей ежемесячных пяти рублей, что платил Илья Андреевич, и гораздо большей суммы, прилипавшей к ее карманам с закупок провизии (счета и цены проверять доктору было некогда). – Боятся люди служить у Тоннера! Если вдруг находит кого, в первый же день сбегают!

– Строгий чересчур? Ну и ладно! Опосля бывшей барыни мне никто не страшен! Чуть что не так – порола!

Аксинья перешла на шепот:

– А ты знаешь, куда Тоннер после завтрака пошел?

– Знаю! – пожала плечами Катерина. – В какой-то морх!

– Морг! А что такое морг, знаешь?

– Нет еще!

– То-то! Дохтора нарочно все по-своему обзывают, чтоб нас путать. Морг по-ихнему – покойницкая! Тоннер там у трупов в кишках копается!

– Правильно! – рассудительно сказала Катерина. – Чтоб нутро лечить, надо знать, что в нем понапихано!

– Так-то оно так! – от волнения Аксинья перебирала пальцами свою толстенную, в кулак, косу. – Только остальным докторам стоит разок глянуть – и они на всю жизнь запомнят, а Тоннер каждый день мертвяков режет. Знаешь, почему? – шепот Аксиньи перешел в заговорщический. – Мертвечиной он питается!

– Что?

– Святой истинный крест! А кровью запивает!

– Сама видела?

– Как кровь лакает, не видела. А мясо частенько приносит. Свари, дескать, Аксинья, суп. А где взял мясо? Целыми же днями в госпитале! Значит, у трупа отрезал!

Нехитрая уловка Аксиньи до сегодняшнего утра срабатывала безотказно. Иногда по поручению Физиката[7] доктор инспектировал мясные лавки и нередко приносил оттуда свертки. Вновь нанятые слуги, завидев барина с куском мяса, убеждались в правоте Аксиньи и немедля покидали службу.

– Ну и как бульон на человечинке? Вкусный получается? – спросила Катя с самым невинным выражением лица. Хитрость нерадивой Аксиньи (это ж надо умудриться так квартиру засрать!) была ею разгадана сразу.

Аксинья перекрестилась:

– Я что, пробую?

– А барину как подаешь? Вдруг недосолила? Человечинку-то надо обильнее солить, чем свинину.

– Что? – Аксинья схватилась за сердце.

– А ежели холодец из человечины задумаешь, так сперва вымочи.

Аксинья где стояла, там и села. Катя привела ее в чувство мокрой тряпкой:

– А если пожарить задумаешь, – огненная девица шлепнула прачку еще разок, – вот так вот отбей. Поняла?

– Ведьма! Рыжая ведьма! – закричала Аксинья и пулей вылетела из тоннеровской квартиры.

Катя расхохоталась.

– Кто это смеется? – в распахнутую прачкой дверь зашел Угаров.

– Ой! Денис Кондратович! Доброго дня, барин! А вы с Данилой не встретились? К вам бричку повез и за расчетом!

– Встретились! Ох и разозлился на него Тучин! А Илья Андреевич где?

– Пошел в морг!

– Это мертвецы? – экономка купца Варенникова покосилась на три мраморных стола.

– Так точно! – радостно подтвердил квартальный надзиратель Пушков. Высокая грудь Аглаи Мокиевны, при каждом вздохе грозившая разорвать туго обтягивающее платье, так разволновала полицейского, что встал он не рядом с аппетитной блондиночкой, а сзади, чтобы подхватить при неизбежном обмороке. Очень уж захотелось этакую красоту в руках подержать!

– Давайте смотреть быстрее! – попросила Аглая.

– Дохтур должен подойти, – с трудом проговорил небритый сторож, стоявший радом со столами.

– Неужто не боитесь, Аглая Мокиевна? – поинтересовался надзиратель.

– Нет! Бабушка моя, когда плакать шла, завсегда с собой брала. Где еще сироте поесть от пуза, как не на поминках? Так при покойниках и выросла, – ободряюще улыбнулась экономка. Пушков ей приглянулся, оттого на опознание и вызвалась. И шубу лучшую надела, а в покойницкой нарочно расстегнула – про собственные достоинства Аглая Мокиевна знала, но вот распорядиться ими с толком пока не удавалось. Благодетель Варенников давно женат, с супругой неразлейвода. Его друзья-приятели, купцы василеостровские, с белокурой красавицей позабавиться были не прочь, но замуж бесприданницу не звали. А от молодцов-приказчиков экономка воротила нос сама, ровней не считала. Годы, которые принято называть лучшими, пролетали, если до тридцати мужа не найти, дальше можно и не мечтать! – А вы, Захар Григорьевич, почему за мою спину спрятались? Может, сами испугались?

– Да как вы могли подумать?

– Скоро ли, уважаемый, доктор прибудет? – поинтересовалась Аглая Мокиевна.

Макар (так звали сторожа) почесал за ухом, потом потер синяк. Никак не мог припомнить, откуда он взялся. Да и без синяка забот хватало! Супружница Аксинья (ух, и стерва!) отказала утром в опохмелке: «Тоннер новых слуг завел, пока не напугаю, пей на свои, ты жалованье вчера получил!» Однако Макар его не только получил, но и до копейки пропил. Потому и размышлял: кем этой фифочке утопленница приходится? Дочкой? Нет! Матерью? Тоже нет! Сестра? Точно! Сестра! Следующий вопрос был: когда за упокой души клянчить? Сейчас иль пусть опознает? Пожалуй, сейчас! Ежели шмякнется, потом не допросишься!

Макар прокашлялся:

– Могу сбегать за дохтуром! Поторопить! Если инвалиду за помин сестры пожертвуете…

Концовка речи смазалась – икнул на «инвалиде». Оттого что приврал. Все члены у Макара были целыми, только с самого утра не слушались. Руки дрожали, ноги подкашивались. Эх, залечь бы под стол да поспать! На самом столе побаивался – горе-штуденты как-то раз за труп приняли, попытались вскрыть.

– Да не сестра она мне! – удивилась фифочка.

«Вот черт! Неужели дочь?»

– Опять деньги вымогаешь?

Сторож увлекся рассуждениями и не заметил входящего Тоннера.

– Смотри у меня!

– Я ж не по своей воле, Илья Андреич! Нам, сторожам, положено поминать. Служба такая!

– День добрый, Захар Григорьевич!

Тоннер память тренировал нарочно. Любому больному кажется, что у доктора он один: «Илья Андреевич, голубчик, помните, вы в прошлом году лекарство выписывали! Очень мне помогло! Не могли бы опять назначить! Порошочки такие беленькие! Очень сладенькие!» После пары подобных обращений пришлось Тоннеру научиться держать в голове: когда, кто и чем болел; и каким препаратом он, Тоннер, его лечил. Благодаря тренировке Илья Андреевич и всех городских полицейских запомнил, за что они его очень уважали.

– Доброе утро! – ответил Пушков.

– Доброе утро, сударыня!

– Аглая Мокиевна! – поспешил представить свидетельницу надзиратель. – Экономка купца первой гильдии Варенникова. У них горничная четвертого дня пропала.

Макар приуныл. Похоже, ничего не обломится.

– Четвертого дня? Интересно! Ну-ка открывай, вымогатель!

Пушков руки заранее вытянул, чтобы Аглаю Мокиевну поймать. Но та не соврала – только чуть побледнела:

– Да! Похожа на Фроську! Волосы русые, и такая же лента в косе. А родимое пятно под лопаткой есть?

– Есть! В форме груши! – подтвердил Тоннер.

– Точно она! Мы с ней в бане часто мылись! – Аглая Мокиевна всхлипнула и достала платочек.

Надежда ненароком обнять красавицу испарилась, и Захар Григорьевич вышел из-за спины экономки, чтобы самому посмотреть на утопленницу. Тело несчастной Фроси раздулось, грязно-зеленая кожа покрылась серыми пятнами и гнойными волдырями, ладони набухли и побелели. Сторож взмахнул простыней, чтобы прикрыть тело, и Пушков почувствовал такое зловоние, что невольно отшатнулся. Нога у него подвернулась, и надзиратель неминуемо упал бы, если бы Аглая Мокиевна не поддержала его.