Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме - Лука Спагетти

Моя бабушка Лилиана, родом с Сардинии, отличалась чрезвычайно малым ростом и бесконечно ласковым взором своих глаз, чем-то смахивая на фантастическую инопланетянку.

Дед играл роль моего благодетеля, обеспечивавшего возможность выпить несколько капель вина: только в воскресенье, на обеде в их доме, мне дозволялось попробовать этот изысканный нектар, который тщательно отмерялся в мою рюмку под бдительным присмотром взрослых.

С моими дедушкой и бабушкой жили также двое их сыновей, два моих юных дяди, Джорджо и Фабрицио. Именно они заставили меня страстно полюбить музыку, которую, будучи в середине семидесятых годов молодыми людьми чуть старше двадцати лет, слушали беспрерывно. Я родился и вырос в доме, где музыка не умолкала: мой отец был большим любителем джаза, и эта музыка непрерывно и негромко звучала в наших комнатах. Но, уж если говорить начистоту, как ни ценю я джаз, больше всего меня притягивала музыка, которую слушали мои дяди.

Я был совершенно зачарован аккуратным длинным рядом долгоиграющих пластинок, которые стояли у них на полках: сотни конвертов, тысячи оттенков в прекрасных фотографиях и словах, по большей части непонятных для меня. Одной из немногих надписей, которую, как мне казалось, я понял, так как считал ее итальянской, хотя значение было не совсем ясно, оказалась именно «Mamunia».

Она стала моей песней, и я пел ее ко всеобщему удовольствию, бесконечно повторяя это странное слово, пока какой-нибудь дружеский пинок не давал мне понять, что пора выключить этот маленький и, похоже, назойливый музыкальный автомат. Но дяди с энтузиазмом относились к моим нечленораздельным певческим выступлениям, так что при малейшей возможности ставили «Mamunia» на проигрыватель, усиливали звук, и я, какой бы игрой ни был увлечен, бросал все и бежал к стереоустановке, чтобы возобновить мое представление поющего гнома.

Это длилось до тех пор, пока они не предложили мне:

– Лука, ты не хочешь попробовать спеть кое-что потруднее? Есть песня, состоящая всего из двух слов. Называется «Ob-La-Di Ob-La-Da»!

И залихватские звуки «Ob-La-Di Ob-La-Da» полетели из двух таинственных кубов, которые мои дяди называли «ящиками», вместе со столь дорогим моему сердцу голосом Пола Маккартни. Родственники убедили меня в том, что он тоже приходится мне каким-то дальним дядей.

Дядя Джорджо и дядя Фабрицио постоянно возились с пластинками, которые казались мне предметами, исполненными загадочной притягательности, и устанавливали их на диск проигрывателя с невероятной осторожностью, стараясь не оставить на поверхности отпечатка или царапины. Мне, естественно, было запрещено даже мимолетно прикасаться к этому длинному ряду сокровищ, и, будучи послушным ребенком, я не нарушал этот запрет. Хотя бы еще и потому, что у меня тоже была собственная музыкальная игрушка: оранжевый щелевой портативный электропроигрыватель, памятный всем, кому довелось быть ребенком в Италии в мифические семидесятые годы. Я вставлял в него знаменитые пластинки, которые крутились со скоростью 45 оборотов в минуту, с напетыми на них сказками. Они также были непременной принадлежностью детей той эпохи.

Я знал их все наизусть, однако даже тогда, должен признаться, «Mamunia» и «Ob-La-Di Ob-La-Da» доставляли мне совершенно иное удовольствие. Представьте себе мой восторг, когда вскоре я начал петь, не понимая ни единого слова, «Yellow Submarine», или, как мы произносили, «Йелло Саммарин», под аккомпанемент двух акустических гитар моих дядей.

Тогда моей ручонкой было невозможно держать виниловые пластинки, не касаясь их проигрывающей части, так что дяди научили меня брать их раскрытыми ладонями. К восьми годам я получил подарок, который навсегда изменил мою музыкальную судьбу: первую настоящую долгоиграющую пластинку, к тому же первую двойную долгоиграющую пластинку.

Пластинку в красном конверте, на котором красовались улыбающиеся лица четырех парней, смотрящих на нас с балкона. Именно тогда с помощью родителей я в первый раз прочитал по-английски это слово: «Битлз». Мои дяди немедленно настояли на том, чтобы я тут же выучил имена четырех юношей, стоящих на балконе, и после целого дня терзаний и допросов мне это удалось: Джон Леннон, Пол Маккартни, Джордж Харрисон и Ринго Старр.

А когда мне объяснили, что Пол Маккартни был тот самый старый дядюшка, который пел «Mamunia» и «Ob-La-Di Ob-La-Da», я с некоторым опасением спросил, не могу ли я считать и остальных трех старыми дядюшками.

Мне было дано разрешение, и с того дня эти четыре парня для меня стали просто Джон, Пол, Джордж и Ринго.

Первой песней двойной долгоиграющей пластинки была «Love Me Do», за ней следовала «Please Please Me» и «From Me to You». Я слушал их без остановки, одну за другой. Каждый раз, прослушав «From Me to You», я вытянутым пальчиком осторожно поднимал головку звукоснимателя и ставил опять «Love Me Do». И так – до бесконечности. Кажется, четвертую песню на пластинке я прослушал только через месяц. «From Me to You» стала первым настоящим музыкальным потрясением: я отчетливо слышал два голоса, которые пели одни и те же слова, но с двумя различными мелодиями, одна звучала высоко, а другая – низко. Высокая казалась мне не соответствующей никаким канонам, но невообразимо прекрасной. Я был загипнотизирован.

Через несколько лет я вложил все свои сбережения в первую пластинку, которую купил самостоятельно: «Double Fantasy» Джона Леннона. Однако вскоре после выхода пластинки какой-то ненормальный выстрелил в дядю Джона в Нью-Йорке и убил его, когда тот возвращался к себе домой. Я не переставал задавать себе вопрос, почему лиходей сделал этот выстрел, ведь жертва была всего-навсего певцом, писавшим прекрасные песни, но все вокруг меня были слишком опечалены, чтобы дать ответ.

Диск был из ряда вон выходящий, хватило бы одних только песен «Woman», «Starting Over» и «Watching the Wheels», чтобы я часами слушал их.

«Woman» занимала первое место в итальянском хит-параде; в пятницу и субботу ближе к полудню по радио передавали первые десять песен по порядку и так называемые горячие диски, песни, занимавшие места с одиннадцатого по двадцатое. Чтобы не пропускать недельные хит-парады в прямом вещании, я приносил в школу небольшой переносной радиоприемник, который слушал с приглушенным звуком, сидя на последней парте и прижав его к уху, чтобы меня не поймали преподаватели. Конечно, чтобы послушать «Woman», которая кочевала по первым местам, приходилось выслушивать песни, начиная с двадцатой позиции и в убывающем порядке, но она того стоила.

Я был покорен музыкой, той музыкой, и жаждал ее новинок. Утром, выходя на римское солнце с деньгами в кармане, которые были выданы мне на покупку полдника в школе, я часто принимал решение оставить их втайне от родителей и, благодаря отказу от полдников, постепенно накапливал необходимую сумму для моей ежемесячной музыкальной покупки. Как раз напротив моего дома находился магазинчик пластинок, и я стал самым малолетним покупателем; хозяин к тому времени привык к любознательному и восторженному ребенку, который заходил в его владения как в страну чудес, и, должно быть, испытывал к нему симпатию, хотя и дивился каждый раз, когда я выходил оттуда, неся в руке «Tug of War» Пола Маккартни, «Alibi» в исполнении группы «America» или же «Eye in the Sky» ансамбля «Alan Parsons Project».

Я проводил все послеобеденное время, слушая музыку, и пытался повторять слова по напечатанным текстам внутри конверта.

Коренной поворот в моей жизни произошел, когда я получил от своих дядей свободный доступ к их длинному ряду долгоиграющих пластинок, который с годами стал еще длиннее. Теперь я мог слушать их также в отсутствие хозяев. Там были сотни виниловых пластинок, современнейшая дискография, а лет пятнадцать музыкальной истории подлежало восстановлению: Джэксон Браун, «Eagles», «America», Дэн Фогельберг, «Poco».

Я решил сделать это с толком: купить все, но по порядку, по исполнителям. Начал с «Eagles». В субботу после обеда, когда большая часть моих одноклассников отправлялась на дискотеку, я садился на свой мопед и рыскал по Риму от одного магазина пластинок к другому, чтобы вернуться домой по меньшей мере с одним трофеем, хотя и побывавшим в употреблении или с немного поврежденным конвертом.

В это время я подхватил еще одну заразу: желание научиться играть на гитаре. Слишком сильно было притяжение «шести струн», которым искушала меня моя любимая музыка, и было так соблазнительно видеть других, бережно перебирающих эти струны и извлекающих из них гармоничные звуки где-нибудь у костра, в окружении друзей, чтобы не попытаться проделать то же самое.

К тому же не стоило упускать из вида: мною было замечено, что мои друзья, игравшие на гитаре, пробуждали особый интерес у девушек; и возможно, если мне удастся достичь успехов, то моя фамилия как-то отойдет на второй план.

Так что я позаимствовал у моих дядей их старую расстроенную гитару фирмы «Эко», которая не представляла собой какой-либо ценности, но для начала этого было вполне достаточно. И, вооружившись учебником и нотами песен и, конечно, беспрерывно слушая музыку, я потихоньку начал, как самый настоящий самоучка, выстраивать связное исполнение, осваивая один аккорд за другим. Я и сейчас помню огромную радость от моего первого успеха: я целый день проигрывал ту мелодию в тональности фа-мажор.