Падение лесного короля - Борис Можаев

- Эй ты, король червей! Эдак ты своим чугунным кулачищем и дверь в щепки разнесешь.

- А где Дарья?

- Ды где? Чай, на работе. Отчет гонит. У них же конец месяца.

- Фу-ты ну-ты, лапти гнуты... - Чубатов спрыгнул с крыльца и помотал к центру города.

Дашу застал он в райфо за конторским столом. Она как-то торопливо, словно чего-то испугавшись, спрятала свои бумаги в стол и, не целуясь, не обнимаясь, хотя в кабинете за другими столами никого уже не было, повела его за руку, как маленького, на выход.

- Ты чего, иль не рада мне, изумруд мой яхонтовый? - опешил Чубатов.

- Пойдем! Начальник еще здесь. Может выйти в любую минуту.

Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где в окнах уже вспыхнули огни. Тишина и пустынность. Даша, взяв его под руку, все так же торопливо уводила подальше от своей конторы.

- Ты говорила с начальником райфо? - спросил Чубатов, догадываясь о какой-то неприятности.

- Говорила. Его как будто подменили. Или кто настроил, не знаю...

- А что такое?

- Показала ему твои расходные списки, он и не смотрит. Это, говорит, не документы.

- Что он, с луны свалился? - гаркнул Чубатов, останавливаясь. - Я ж по ним пять лет отчитывался!

- Пойдем, пойдем же! - тянула она его за руку. - Еще не хватало, чтобы к нам зеваки стали подходить.

- Да чего ты боишься?

- Я ничего не боюсь. Пошли! - увлекала она его за собой. - По дороге и поговорим.

- Что с ним? Какая муха его укусила?

- Не знаю. Какой-то он дерганый. Кричит! Что вы мне подсовываете? Это на твои расписки. Четырнадцать тысяч рублей по филькиной грамоте я не спишу!

- Я же меньше десяти тысяч ни разу не расходовал. Ни разу! - повысил голос Чубатов.

- Да не ори ты, господи! - Даша оглянулась - нет ли кого.

- А пригонял я по тысяче двести, по полторы тысячи кубов, - грохотал Чубатов, не обращая внимания на ее одергивания. - А теперь я заготовил две тысячи. Разница!

- И я ему это же говорю. А он мне - вот когда пригоните их в Уйгун, тогда и расходы спишем.

- Я ему что, Сангия-Мама? Удэгейский бог? Дождем я не повелеваю и рекой тоже.

Они приостановились возле освещенного ресторанчика, откуда доносилась приглушенная музыка.

- Зайдем, Дашок! В этой больнице кормили меня кашей-размазней и пустой похлебкой. В брюхе урчит, как на речном перекате.

- Я тоже проголодалась, - согласилась она. - Сегодня толком и пообедать не пришлось. Торопит начальник с месячным отчетом.

В ресторане публика еще только набиралась, но оркестр уже сидел на своем возвышении справа от входа. Увидев Чубатова, оркестранты заулыбались и оборвали какой-то ритмический шлягер. Черноголовый худой ударник с вислым носом привстал над барабаном, грохнул в тарелки и крикнул:

- Да здравствует лесной король!

И оркестр с ходу, по давнему уговору, рванул "Бродягу". Это был входной музыкальный пароль Чубатова, который он всегда щедро оплачивал.

- Спасибо, ребята! - трогательно улыбнулся Чубатов и протянул им пятерку: вынул ее из заднего кармана, не глядя, как визитную карточку.

Присаживаясь за столик, Даша сказала ему:

- Ты шикуешь, как будто уже премию получил.

- А-а, помирать, так с музыкой, - скривился Чубатов и жестом позвал официантку.

Та поспела одним духом.

- Значит, фирменное блюдо - изюбрятину на углях, ну и зелени всякой, сыру... Ты что будешь? - перегнулся к Даше.

- Как всегда, - ответила та.

- Тогда все в двойном размере. Бутылочку армянского и две бутылки "Ласточки".

Официантка, стуча каблучками, удалилась.

Даша опять озабоченно свела брови и подалась к Чубатову:

- Я говорю ему - лес заготовлен, в плоты связан. Никуда не денется. И кто его там возьмет? Кому он нужен? Медведям на берлоги?

- А он что?

- И слышать не хочет. Меня, мол, этот лес не интересует, поскольку я финансист и слежу за соблюдением закона.

- Что ж такого сделал я противозаконного? - вспыхнул Чубатов.

- И я ему - то же. Расходы, говорю, не превышают нормативный коэффициент. А он мне одно твердит - подайте накладные. Где наряды? Где оформленные заказы? Ну, ведь не скажешь ему, что на бросовый топляк наряды водяной не выпишет. И накладные не подпишет. Лучше об этом топляке и не говорить.

- Почему не говорить?

- Потому что он может подумать бог знает о чем. Скажет: чем вы там вообще занимались?

- Да пожалуйста, пусть расследует. Мне скрывать нечего. Но что-то он утвердил? Какие расходы считает он оформленными?

- Только те закупки, что вела я. Всего на две тысячи двести рублей.

- Да что он, спятил? Ты говорила ему о райисполкоме? Намекала, что с председателем это было согласовано? Да не первый же год, черт возьми!

- Говорила, говорила... Не действует. Боюсь, что они уже виделись с председателем... и договорились.

- Не может быть! - воскликнул Чубатов.

- А-а! - Она только рукой махнула.

Подошла официантка, поставила на столик бутылку коньяка и две бутылки приморской минеральной воды "Ласточка", поставила тарелки с огурцами и красными помидорами, сыром, спросила:

- Еще ничего не надо на закуску?

- Потом, потом, - сделал ей знак Чубатов, не глядя.

Та отошла, а он подался грудью на стол, к Даше.

- А ты не преувеличиваешь? Не паникуешь?

- Нет, Ваня... Он даже грозился по твоему адресу. Уголовное дело, говорит, впору заводить.

- Ну, уж это - отойди прочь! Он еще мелко плавал!

Чубатов налил коньяку в рюмки.

- Ладно, хватит о делах... Давай выпьем! - поднял рюмку. - Все-таки мы с тобой почти неделю не виделись. За встречу, дорогая моя касаточка! За тебя.

Выпили...

Закурил, говорил, бодрясь:

- Эх, изумруд мой яхонтовый! Мы еще с тобой разгуляемся. Мы еще на солнце позагораем. В Крым съездим, а то на Кавказ. Там сейчас бархатный сезон, осень золотая, море синее...

- На какие шиши съездим?

- Достану я денег. Экая невидаль - деньги. Суета и прах - вот что такое деньги.

- Где ж ты их возьмешь?

- Где возьму? Ты знаешь, сколько я леса поставил одному Завьялову? А?! Два скотных двора срубил он из моего леса, десять домов, магазин... Что ж ты думаешь, Завьялов не даст мне взаймы какую-то тысячу рублей? Да он две даст, если попрошу.

Даша молчала, кротко глядя перед собой.

- Ну, выпьем за море! - чуть подтолкнул он ее в плечо. - За синее, за Черное! Будет у нас еще праздник, будет!

Он налил еще по рюмке, выпили.

- Давай потанцуем!

Только он встал, подал Даше руку, не успели от стола отойти, как оркестр опять грянул "Бродягу". И оркестранты, и посетители обернулись к Ивану Чубатову и стали просить его:

- Иван, спой!

- Ваня, песню!

- Оторви и брось!

- Гитару ему, гитару!

Из оркестра подали Чубатову гитару, и все смолкли. Он как-то изменился в лице, побледнел весь, поднялся на оркестровый просцениум, ударил по струнам и запел:

О Сангия-Мама! Сангия-Мама,

Я поднялся к тебе на Большой перевал...

Я все ноги разбил, я все путы порвал.

Я ушел от людей, я им вечно чужой

С независимым сердцем и вольной душой.

О Сангия-Мама! Сангия-Мама!

У тебя на вершинах кочуют орлы

И снега не затоптаны - вечно белы.

У тебя без прописки живи - не тужи,

И не надо в награду ни лести, ни лжи...

Даша слушала, повернувшись от столика, глядела на Чубатова широко раскрытыми, блестевшими от возбуждения глазами и не замечала, как навертывались слезы и катились по щекам ее.

11

Иван Чубатов считал себя временным жителем Уйгуна. Он жил здесь месяца два, от силы три, остальное время в тайге, да еще в Приморске. Такая сезонная маета ему, кочевому человеку, была по душе. В Приморске он снимал комнату на Пекинской улице, в бывшем китайском квартале, где, по рассказам, когда-то темные замкнутые дворики оглашались пьяными криками и визгливой китайской музыкой из ночных притонов.

Его воображение рисовало потешные картины шумного портового города той стародавней поры: веселые ватаги заморских матросов в окантованных бескозырках с бантиками на боку, в черных блестящих смокингах морских капитанов с шикарными красавицами в злаченых ложах двухъярусного ресторана "Золотой рог", а в ночных шалманах китайского квартала на низеньких сценах, освещенных разноцветными фонариками, китайских да японских танцовщиц в красных кимоно, с роскошными опахалами-веерами из черных страусовых перьев - точь-в-точь какие висели у него, прикнопленные на стенах, выдранные из старых японских журналов, - всю ночь напролет танцевавших свои загадочные и влекущие танцы.

"Над городом ветра и снега прибой, и всходят над городом рыжие луны... А ты мне приснилась желанной такой, как в белом наряде голландская шхуна", - любил он декламировать где-то прочтенное и переиначенное им четверостишие. Он был поэтом и посему часто жил в иллюзорном мире.

Эта привычка к сочинительству и беззаботной жизни появилась у него на флоте. Тамбовский парень, окончивший строительный техникум, попал на Тихий океан в начале шестидесятых годов, когда стихия сочинительства от расхожих анекдотов до забористых частушек и дерзких песенок под нехитрое бренчание гитары захватила и старого, и малого. Столичные менестрели и барды, как полые воды, как зараза, проникали без всякого на то дозволения в самые отдаленные и глухие места провинции, вызывая к дерзкому сочинительству бесчисленных поклонников и подражателей. Ражий и музыкально одаренный парень Иван Чубатов, поклонник Джека Лондона и Булата Окуджавы, быстро научился перекладывать на музыкальный речитатив под гитарный аккомпанемент забавные матросские пародии на классиков: "Дела давно минувших дней, как в довоенной обстановке. Владимир с ротою своей однажды завтракал в столовке". А потом стал сочинять сам.