Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке - Оливер Голдсмит

Тем временем мы приблизились к особой части храма.

- Здесь, - сказал мой новый знакомый, показав пальцем, - уголок поэтов {1}. Тут вы видите памятник Шекспиру, Мильтону {2}, Прайору {3} и Драйтону {4}.

- О Драйтоне я впервые слышу, - признался я, - но мне рассказывали о некоем Попе {5}. Его могила тоже здесь?

- Нет, еще не приспело время, - ответил мой вожатый. - Надо подождать: он ведь не так давно умер, и ненависть к нему еще не остыла.

- Как странно! - воскликнул я. - Ненавидеть человека, посвятившего всю жизнь тому, чтобы развлекать и наставлять своих соотечественников!

- Потому-то его и ненавидят! Есть люди, которые называются обозревателями книжных новинок. Они следят за тем, что происходит в мире изящной словесности, и с помощью газет создают литературные репутаций. Они несколько похожи на евнухов в серале, которые сами не способны доставить наслаждение и не допускают туда тех, кто от них отличен. Эти обозреватели только и делают, что кричат "тупица!" и "щелкопер!", расхваливают покойников, поносят живых, снисходительно признают за настоящим талантом кое-какие способности, превозносят десяток болванов, чтобы прослыть беспристрастными, и чернят частную жизнь тех, чьи сочинения они бессильны опорочить. Обычно эти негодяи состоят на жаловании у корыстных книготорговцев, а еще чаще сами книготорговцы берутся за эту грязную работу, потому что ничего, кроме брани и глупости, тут не требуется. Любой поэт с талантом непременно обретает подобных недругов. И, как он ни презирает их злобу, им все же удается отравить его существование, так что погоня за призрачной славой оборачивается подлинными муками {6}.

- Неужели таков удел всех погребенных здесь поэтов? - изумился я.

- Да, этого, к сожалению, не избежал ни один, кроме счастливчиков, родившихся мандаринами. Если они богаты, то могут купить похвалу продажных критиков, равно как и монумент в этом храме.

- Но разве нет, как у нас в Китае, людей, которые, отличаясь изысканным вкусом, покровительствуют таланту и пресекают происки бездарных завистников?

- Их довольно много, - последовал ответ, - но, увы, сударь, эти книжные обозреватели вьются вокруг меценатов и выдают себя за сочинителей, а те слишком ленивы, чтобы докапываться до истины. И вот за столом такого мандарина не находится места для поэтов, а заслуженное ими вознаграждение достается их врагам, пирующим в его доме.

Покинув эту часть храма, мы направились к железной двери, которая, как пояснил мой спутник, ведет в усыпальницу королей {7}. Я, разумеется, не мешкая, поспешил туда и хотел было войти, как вдруг привратник, загородивший мне дорогу, потребовал плату за вход. Возмущенный его словами, я полюбопытствовал, не ярмарочный ли это балаган, не позорит ли такое корыстолюбие Англию и не прибавится ли ей славы, если она откроет обозрению древности и величавые памятники старины, не облагая налогом человеческую любознательность, которая служит к ее же славе.

- Может, все, что вы говорите, справедливо, - сказал привратник, потому что я ничего не понял, а три пенса вам все-таки придется заплатить. Посудите сами: свою должность я принял от одного человека, а ему ее за хорошую плату уступил другой, тот же связан с третьим, который откупил эту должность у тех, кто ведает храмом, и нам всем нужно кормиться.

Уплатив за вход, я надеялся увидеть что-нибудь необыкновенное, поскольку то, что мне показывали даром, было удивительно. Но тут меня ждало разочарование: за дверью не оказалось ничего, кроме черных гробниц, ржавых доспехов, рваных знамен да нескольких уродливых восковых фигур. Я пожалел зря истраченные деньги, но утешился мыслью, что больше платить уже не придется. Сопровождавший нас привратник плел, даже не краснея, всякий вздор. Он сообщил нам про какую-то даму, которая умерла оттого, что уколола себе палец {8}, и про короля, у которого голова была из золота {9}, и прочую чепуху.

- Поглядите, господа, сюда, - говорил он, тыча пальцем в старое дубовое кресло. - Вот диковинка, так диковинка! В этом кресле венчались на царство английские короли! А видите под креслом камень: он служил подушкой патриарху Иакову {10}.

Признаться, ни кресло, ни камень не произвели на меня никакого впечатления. Другое дело, если бы мне показали в этом кресле древнего английского короля или голову Иакова на этом камне. А тут чему было дивиться? Ведь и я мог бы подобрать на какой-нибудь их улице камень и объявить его диковинкой только потому, что кому-то из королей случилось однажды наступить на него во время процессии.

Наш проводник повел нас какими-то мрачными переходами и винтовыми лестницами, продолжая плести небылицы, бормотать что-то и размахивать жезлом, который держал в руке, точно один из зловещих колдунов, обитающих в пустыне Гоби. Когда обилие диковинок сильно утомило нас, наш вожатый указал на какие-то доспехи, которые показались мне весьма заурядными.

- Эти доспехи, - объявил он, - носил генерал Монк {11}.

- Подумать только! Генерал ходил в доспехах!

- Прошу вас, сударь, - не унимался тот, - взгляните на эту шляпу - ее тоже носил генерал Монк.

- Невероятно! Просто невероятно! Значит, генерал еще ходил и в шляпе! А как ты думаешь, сколько примерно она прежде стоила?

- Точно сказать не могу, но она составляет весь мой заработок за труды и хлопоты, сударь!

- Да. Вознаграждение не очень большое, - согласился я.

- Положим, не такое и маленькое, - возразил он, - потому что каждый джентльмен кладет в нее деньги, а я ими распоряжаюсь по своему усмотрению.

- Как! Опять деньги?

- Каждый джентльмен что-нибудь жертвует, сэр.

- А вот я не дам тебе ни гроша, - возразил я. - Блюстители храма обязаны тебе платить и следить, чтобы ты не вымогал деньги у посетителей! Когда мы платим за вход в балаган, с нас ничего не требуют при выходе. Видно, твои хозяева жадны не в меру. Укажи мне выход, а не то, неровен час, ко мне пристанут еще какие-нибудь церковные попрошайки.

Поспешно покинув храм, я вернулся домой, чтобы поразмыслить над тем, что мне довелось увидеть великого и ничтожного в этот день {12}.

Письмо XIV

[Прием, оказанный китайцу знатной дамой.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Недавно меня приятно удивило послание одной знатной дамы, которая сообщала, что жаждет познакомиться со мной и с нетерпением ждет нашей встречи. Не скрою, дорогой Фум Хоум, моему тщеславию это приглашение весьма польстило. Я тешил себя надеждой, что эта дама случайно увидела меня в каком-нибудь собрании и воспылала к моей особе такой страстью, что забыла о приличествующей ее полу сдержанности. В своем воображении я рисовал ее во всем блеске молодости и красоты и представлял в окружении амуров и граций. Словом, я отправился к ней, полный самых радостных предвкушений.

Как только меня провели в ее покои, все мои упования разом рассеялись: на кушетке там в небрежной позе возлежало крохотное морщинистое создание, которое благосклонно закивало при моем приближении. Это, как мне сообщили, и была хозяйка дома, равно славная знатностью, изысканностью манер, вкусом и умом. Я был одет по европейской моде, и потому она приняла меня сперва за англичанина и приветствовала по их обычаю, но не успел лакей доложить ее светлости, что я господин из Китая, как она мгновенно вскочила со своего ложа и глаза ее живо засверкали.

- Боже правый! Неужели этот джентльмен и в самом деле родился так далеко от Англии? До чего он своеобычен и удивителен! Боже! Как мне нравится чужеземный склад его лица! А заморский широкий лоб! Он неотразим! Я, кажется, отдала бы все на свете, чтобы увидеть этого господина в китайском платье. Прошу вас, сударь, станьте ко мне спиной и дайте поглядеть на вас сзади! Вот так! Нет, у вас и в самом деле вид путешественника. Эй, кто-нибудь из слуг, принесите-ка сюда блюдо с мелко нарезанным мясом! Я жажду увидеть, как он ест! Скажите, ради бога, сэр, с собой ли у вас палочки для еды? Это так мило, когда мясо кидают в рот. Пожалуйста, сударь, скажите что-нибудь по-китайски! Я и сама немного изучала этот язык. Боже, нет ли у вас при себе чего-нибудь китайского? Чего-нибудь эдакого, неизвестно для чего предназначенного? У меня уже есть штук двадцать прелестных китайских вещиц, совершенно бесполезных. Взгляните хотя бы на эти кувшинчики. Они настоящего тускло-зеленого цвета и служат только для украшения.

- Сударыня, - вымолвил я, наконец, - они, хотя и кажутся вам прекрасными, ничтожны в глазах китайца, но это полезная утварь, которая есть в каждом доме.

- Нет, вы заблуждаетесь, сударь, они ни на что не годятся!

- Как, неужели они не наполнены чаем, как принято в Китае?

- Даю вам слово, сударь, они стоят пустые и совершенно без дела.

- В таком случае это самые нелепые и неудобные вещи, какие мне только доводилось видеть, ибо изящны только те предметы, в которых красота сочетается с полезностью.