Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке - Оливер Голдсмит

В каждой стране, мой друг, брамины {4}, бонзы {5} и жрецы морочат народ, и все перемены происходят от мирян. Жрецы указуют нам перстом путь на небеса, но сами стоят на месте и не торопятся проделать этот путь.

Обычаи дауров под стать их верованиям. Умершего они три дня оставляют лежать на постели, на которой он испустил дух, а потом зарывают, но неглубоко, и голову оставляют снаружи. В течение нескольких дней ему приносят всевозможные яства и, только убедившись, что покойник не притрагивается к пище, наконец, засыпают могилу и больше кормить его не пытаются. Как могут люди вести себя столь нелепо? Настойчиво потчевать труп, уже разлагающийся! Где, вновь спрашиваю я, человеческий разум? Ведь свет его не озаряет не только отдельных людей, но и целые народы. Подумать только! Целая страна из страха поклоняется божеству и пытается кормить покойников! Если таковы их священные обряды, то можно ли считать этих людей разумными? И не мудрее ли их обезьяны с острова Борнео?

О наставник моей юности! Я убежден, что не будь философов, не будь тех немногих добродетельных людей, которые в сравнении с остальным человечеством кажутся существами иной породы, поклонение жестокому божеству утвердилось бы на земле повсеместно. Страх, а не добрая воля склоняет людей к исполнению долга. На одного человека, добродетельного из любви к добродетели и от сознания долга перед Творцом, приходится десять тысяч, которые блюдут его заповеди лишь из страха перед грядущей карой. И случись им, подобно ученикам Эпикура {6}, укрепиться в мысли, что на небесах не припасены перуны для негодяев, они перестали бы покорствовать и возносить хвалы создателю, даровавшему им жизнь. Прощай.

Письмо XI

[Польза роскоши, которая делает человека мудрее и счастливее.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Ты познакомился с этой картиной природы в ее первозданной простоте, а теперь скажи, о мой досточтимый друг, так ли привлекают тебя лишения и одиночество? Влечет ли тебя суровая жизнь кочевого татарина и жалеешь ли ты о том, что рожден среди роскоши и ухищрений цивилизации? Впрочем, лучше ответь мне: разве любому образу жизни не присущи свои пороки? Не правда ли, в странах с утонченными нравами пороки многочисленны, но зато не столь ужасны, а у варварских народов они хотя и уступают числом, но зато чудовищны. Вероломство и обман - это пороки цивилизованных наций, легковерие и насилие - спутники обитателей пустынь. Порождает ли роскошь хотя бы половину тех зол, которыми чревата жестокость этих последних? Философы, бичующие роскошь {1}, не понимают, каким благом она оборачивается. Они, по-видимому, не разумеют, что ей мы обязаны большей частью не только наших познаний, но и добродетелей.

Призывы обуздывать наши желания, довольствоваться малым и удовлетворять самые насущные телесные потребности - одно краснобайство, и не лучше ли находить радость в удовлетворении невинных и разумных желаний, нежели подавлять их? Ведь наслаждение гораздо приятнее угрюмого удовольствия, которое доставляет мысль, что можно прожить и без наслаждения, не так ли? Чем разнообразней потребности цивилизованного человека, тем шире круг его радостей, ибо они в том и состоят, чтобы удовлетворять потребности по мере их появления. А посему роскошь, умножая наши желания, умножает и возможность достижения счастья.

Поразмысли над историей любой страны, славной богатством и ученостью, и ты убедишься, что не было бы там никакой учености, не будь в ней прежде всего роскоши, и что поэты, философы и даже славнейшие ее мужи - все это свита, следующая за колесницей роскоши. Причина тому ясна: мы только тогда стремимся к знаниям, когда они доставляют радость нашим чувствам. Чувство указывает путь, а разум объясняет то, что мы на этом пути обретаем. Сообщи обитателю пустыни Гоби величину параллакса Луны, и он не извлечет из этого никакой радости и только удивится тому, что кто-то не жалеет ни трудов, ни золота ради столь бесполезных сведений. Но укажи, что это открытие сулит ему осязаемые выгоды, ибо способствует мореходству, а благодаря этому он сможет получить платье теплее, ружье надежнее и нож острее, и он придет в восторг, предвкушая будущее свое благополучие. Словом, мы хотим знать только то, чем хотели бы владеть, и как ни порицаем мы роскошь, она пришпоривает все же нашу пытливость и будит желание узнать еще больше.

Роскошь не только способствует расширению наших познаний, но и укрепляет нас в добродетели. Взгляни на смуглого дикаря, обитателя Тибета, который утоляет голод плодами раскидистого гранатового дерева и обретает кров среди его ветвей. Я согласен, что у такого существа пороков немного, но они принадлежат к особенно гнусным. Разбой и жестокость в его глазах не преступление, и в сердце его нет места состраданию и доброте, которые облагораживают душу. Он ненавидит своих врагов и убивает побежденных. С другой стороны, просвещенные китайцы и цивилизованные европейцы способны любить даже своих недругов. Я сам был свидетелем того, как англичане помогли своим противникам, участь которых их соотечественники отказались облегчить {2}.

Чем богаче страна, тем, говоря языком политики, крепче сплочены ее граждане. Роскошь - дочь всего общества, и человек, склонный к ней, для обретения счастья нуждается в услугах тысячи разных мастеров, а посему хорошим гражданином скорее станет тот, кто связан личным интересом с многими соотечественниками, чем аскет, живущий особняком.

Стало быть, как ни рассматривай мы роскошь, мы всякий раз убеждаемся в ее полезности - она обеспечивает трудом тысячи рук, от природы слишком слабых для других более утомительных ремесел, она дает занятие многим людям, которые иначе пребывали бы в праздности, она открывает новые пути к счастью без посягательств на чужое достояние. А потому у нас есть полное право взять роскошь под свою защиту; и поныне непреложны рассуждения Конфуция, сказавшего, что следует наслаждаться жизненными благами в той мере, в какой это совместимо с нашим благополучием и преуспеянием других; и тот, кто открывает новое удовольствие, является одним из самых полезных членов общества.

Письмо XII

[Похоронные церемонии англичан. Их пристрастие к льстивым эпитафиям.}

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

От описания погребального обряда дауров, которые почитают себя самым просвещенным народом в мире, я должен перейти к описанию похоронных обычаев англичан, почитающих себя не менее просвещенными. Бесчисленные церемонии у постели больного представляются мне неопровержимым доказательством испытываемого ими страха. Спроси любого англичанина, боится ли он смерти, и он ответит решительным "нет"; однако, понаблюдай за его поведением во время болезни, и увидишь, что его уверения лживы.

Китайцы в подобных обстоятельствах ведут себя куда искреннее: им ненавистна мысль о смерти, и они не скрывают своего ужаса. Значительную часть жизни они посвящают заботам о своих будущих похоронах. Небогатый ремесленник тратит половину своего заработка на приобретение могилы лет за двадцать до того, как она может ему понадобиться, и отказывает себе в самом необходимом, чтобы ни в чем не нуждаться, когда ему уже ничего не будет нужно.

Но кто в Англии воистину заслуживает жалости, так это знатные люди, затем что умирают они при самых печальных обстоятельствах. Здесь взято за правило никогда не сообщать человеку, что дни его сочтены. Посылают за врачом, зовут священника, безмолвная торжественность воцаряется у ложа больного. Несчастный в агонии и ждет от близких сострадания, но никто не скажет ему прямо, что он умирает. Если это человек состоятельный, родственники заботливо просят его, чтобы он составил завещание для своего душевного спокойствия. Затем его уговаривают допустить к себе священника, ибо того требуют приличия. Друзья удаляются потому лишь, что им тяжело видеть его страдания. Одним словом, прибегают к тысяче уловок, чтобы вынудить человека сделать то, что он и без того согласился бы сделать, если бы ему сказали без обиняков:

- Сэр, ваш недуг неисцелим, так обратите же свои мысли к смерти. Но и это еще не все. Комната погружена в полумрак, дом оглашают стенания жены, плач детей, рыдания слуг и вздохи друзей. У постели больного неотлучно находятся священники и врачи в черном платье, и только факел тускло освещает все вокруг. Такая мрачная торжественность устрашит любого храбреца. Боясь испугать умирающего, англичане делают все, чтобы привести его в ужас. Странными поступками оборачиваются человеческие предрассудки! Так мучить тех, кого любишь, из ложно понятого сострадания!

Теперь ты видишь, друг мой, сколь противоречив характер этих островитян. Под воздействием честолюбия, жажды мести или разочарования они встречают смерть с завидной отвагой: тот, кто на одре болезни трепещет при виде врача, способен бесстрашно броситься на штурм вражеского бастиона или хладнокровно удавиться на собственной подвязке.