На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— Чего стоишь в дверях, — сказал отец. — Заходи, отдохни на прохладце.

Я вошел в избушку и подсел к отцу. Так вот как они живут в тайге, эти Матюгов и Ивочкин.

Матюгов и Ивочкин были в нашей деревне бобылями. С самой весны до поздней осени они промышляют серой в тайге — рубят особенно сернистый листвяг и перетапливают на серу. Эту серу они сдают потом Яше Браверману по два рубля пятьдесят копеек за пуд. Иногда они пилят кому-нибудь тес в деревне. А зимой живут у Рябчиковых — ходят за скотом, помогают по хозяйству.

Я еще раз осмотрел их избушку и обратился к отцу с вопросом:

— Они, тятенька, ведь поселенцы?

— Ты же знаешь, что они поселенцы, — недовольно ответил отец.

— Я хотел спросить, за что они сделались поселенцами? Они что, разбойниками были?

— Какие там разбойники. Матюгов по пьяному делу кого-то в драке пришиб. Вот и гонит теперь серу в тайге…

— А Ивочкин?

— Тоже что-нибудь наделал. Он ведь и сейчас еще чуть что — и хватается за нож.

— А почему они, тятенька, одни живут?

— А кто их знает. У Матюгова дочь в Яновой. Семьей живет с ребятишками.

Отец выколотил трубку о лежащее полено и стал прочищать чубук длинной травинкой.

— Там ведь работать надо, — сказал он, немного подумав. — Хочешь не хочешь, а каждый день надо впрягаться в мужицкую лямку. Ведь какое ни есть, а хозяйство. И заработка там нет. А если какая копейка и навернется — надо все отдавать. Ведь семья. А тут он недели три-четыре работает, как каторжный, а потом гуляет, пока не пропьется до копейки.

— А Ивочкин?

— У Ивочкина тоже семья в Глядене. Пока дети были малые, он дома жил. Жену бил, ребятишек тиранил. А как те подросли, так и выперли его. Вот он и заявился в Кульчек. Уж который год гонит с Матюговым серу. Листвягу повырубили — счету нет.

— А правда, что Ворошков был у нас атаманом разбойников?

— Какой он атаман. Он плотник хороший. Мастер на все руки, а не атаман. Ну, пойдем, брат. Пора.

Отец встал, прикрыл за собой дверь в избушке, потом взял с наших передков топор, и мы пошли еле заметной тропинкой в гору.

Чем выше мы поднимались, тем чаще стал встречаться нам валежник. Около каждого сваленного ветром дерева виднелась большая яма от вывороченного корня.

Но еще больше было срубленного леса. Его рубили, видать, в разное время и без всякой надобности. Казалось, вслед за бурей, валившей большие деревья, прошел еще более сильный ураган, который не валил, а рубил лес. Куда ни взгляни, везде виднелись срубленные деревья. Одни из них уж совсем сгнили, другие были еще крепкие. И на них сохранились толстые, неуклюжие и довольно прочные сучья. По большому числу срубленных и поваленных ветром деревьев можно было понять, что здесь был когда-то вековой лес. От него сохранились теперь только одинокие корявые лиственницы, которые кое-где высоко поднимались над молодой порослью.

Наконец мы выбрались на самый гребень горы, прямо к дереву, которое показалось мне особенно большим. И почему-то напомнило бродяжку, который жил в нашей бане. Это была старая, уже высохшая лиственница. Ее вершина была сломлена, может быть, ветром, а вероятнее всего, молнией во время грозы. И от этого ее редкие сучья казались еще крупнее, еще крепче.

От этой лиственницы мы пошли уже гребнем горы. Теперь картина погубленного леса еще шире развертывалась перед нами. Я шел сзади отца и стал считать поваленные деревья, но очень скоро сбился со счета.

На одном бугорочке, над самым обрывом, отец присел закурить. Справа виднелась голая вершина Шерегеша. Отсюда он выглядел почему-то совсем не так, как с нашей пашни под Тоном. Оттуда Шерегеш кажется высоким-высоким, уходит прямо в небо. А здесь он был совсем низеньким. И, главное, очень близко. Подняться еще немного, и мы почти на вершине. За ней из-за сопок торчала мохнатая шапка Атаман-горы.

А стрелка, убегающая вниз, была вся усыпана черными пнями и поваленными деревьями. И почему-то на ней не росло никакого подлеска.

— Сколько листвягу варнаки вырубили, — сказал отец, раскуривая трубку. — Лень пашню-то пахать, вот и нашли себе заработок — серу ковырять.

— Это все Матюгов и Ивочкин? — спросил я отца.

— И до них рубили. Вон видишь старые-то пни. Их ведь не так уж много. А эти варнаки ведь все начисто валят. Тут по стрелке густой листвяг был. Вот они его подряд и сняли. Гляди, стрелка-то голая совсем стала. Как будто корова все языком слизала.

— А почему этот валежник никто не везет отсюда домой на дрова? — донимаю я отца.

Но отец настроен сегодня добродушно и терпеливо отвечает на мои вопросы:

— Какой расчет… Березняку-то у самой деревни сколько хочешь. И в Первом логу, и во Втором и в Третьем. Под самым носом. Вот и рубят его там. А этот валежник так и сгниет здесь. Ни богу свечка, ни черту кочерга… Ну, давай, брат, пойдем, — сказал отец, вставая. — Видишь, лес-то как бы переваливает через наш гребешок. Там мы и начнем искать колодки.

Мы встали и направились к тому месту, где оказался почему-то один осинник. Отец быстро нашел в нем высокий сухой пень и долго осматривал его со всех сторон, стучал по нему обухом.

— Не дошел пенек… Не прогнил изнутри как следует. Пусть постоит еще годик-два. Нам ведь надо хорошее дуплистое дерево.

Не особенно далеко от этого места мы наконец нашли нужное дерево. Отец опять долго осматривал и обстукивал его. Потом быстро свалил на землю.

— Теперь давай, брат, беги к избушке за Савраском. Да не забудь веревку захватить. Не заблудишься?

— Не заблужусь. Я до той сухой лиственницы добегу, а от нее сразу вниз тропкой прямо к избушке. А оттуда я сяду на Савраска да тем же путем сюда.

— Правильно. Да не бойся там. А может, тут останешься, я сам схожу?

— Нет, нет! — испуганно сказал я. — Ты лучше еще руби здесь колодки, а я побегу. Я скоро.

— Ну, тогда валяй. Я тебя немного провожу.

Отец воткнул топор в срубленное дерево и проводил меня до того места, на котором у него был по дороге сюда перекур. Он остался на бугре, а я пошел гребнем горы до старой лиственницы. Тут я остановился и посмотрел назад. Отец стоял на том же месте и помахал мне рукой. Я тоже помахал ему и побежал тропкой под гору. Вон внизу уж широкая луговинка, на которой виднеется передок нашей телеги. А вот и избушка. Я бодро огибаю ее и… лицом к лицу сталкиваюсь с Матюговым и Ивочкиным. Они сидят возле дверей на бревне. Рядом с ними лежат на земле два огромных мешка с лиственным корьем. Встреча с Матюговым и Ивочкиным оказалась для меня столь неожиданной, что я растерялся и не знал, что делать.

Я понимал, конечно, что мне надо поздороваться и начать какой-то разговор с ними, объяснить им, что мы приехали сюда с тятенькой за колодками, но у меня почему-то не находилось нужных слов. Сказать по правде, я боялся Матюгова и Ивочкина. В деревне они живут как-то наособицу, с ребятами держатся неприветливо, никогда с нами не разговаривают, не шутят.

Нынче весной они пилили лес у Сычевых. Мы со Спирькой и Гришкой подошли посмотреть. Небольшой, коренастый, в опорках на босу ногу Ивочкин стоял высоко на козлах на бревне и равномерно поднимал вверх и опускал вниз длинную маховую пилу, а высокий кудлатый Матюгов сильным рывком тянул эту пилу вниз, а потом толчком посылал ее вверх Ивочкину. При каждом его рывке вниз пила на целый вершок уходила в глубь бревна, и из него била сильная струя опилок. Время от времени Матюгов оставлял работу, подходил к стоявшему невдалеке ведру с квасом, прикладывался к нему и подавал его потом наверх Ивочкину. В одну из таких остановок он взял топор и несколько раз ударил им по клину в разрезе бревна.

— Ты что, кажу, делаешь?! — закричал сверху Ивочкин. — Весь рез, кажу, разворотил! Пропадет теперь и тесина, и горбыль!

Он слез с козел, посмотрел снизу вверх на бревно, плюнул с досады в сторону и вдруг неожиданно набросился на нас:

— Чего вы тут, кажу, вертитесь! Идите отседова! А то я вас, кажу!

Мы бросились бежать.

— Кажу да кажу… Вот тебе и кажу, — обиженно сказал Спирька, когда мы отбежали в сторону. — Ишь, какой сердитый выискался.

Матюгов и Ивочкин недели две еще пилили тес у Сычевых, но мы и близко к ним не подходили. Мало ли что взбредет им в голову. И вот теперь я вплотную столкнулся с ними, да еще на их лужайке. Вдруг Ивочкин ни с того ни с сего опять рассердится на меня?.. «Уйти скорее отсюда, — соображаю я. — Сесть на Савраска и скорее к отцу».

— Ты чего тут, кажу, делаешь? — спросил меня Ивочкин.

— Мы с тятей за колодками приехали, — поспешил ответить я.

— А ты чей будешь? — спрашивает меня еще раз Ивочкин.

— Что, не видишь? Гани Трошина парнишко, — ответил за меня Матюгов и в свою очередь спросил:

— А отец-то где?

— Отец-то тут на горе. Колодки рубит. А я за Савраском…