Орша - Инга Киркиж

— Сейчас ее сожрет монстр, — сказала я, а Ванька позволил себе не поверить.

Ударили по рукам. Я поставила на кон тазик вафель, а он все свои пестрики. Это была чистая с моей стороны подстава, и ставки не равны, но я ведь не надеялась на исполнение контракта. Думала, ну так — пару раз максимум сдержу его истерики и то хорошо. Но я о-о-о-очень не дооценивала Ваньку. С тех пор, когда чудище утопило пейзанку в болоте, Ванька закатил всего один пестрик, да и то так быстро его свернул, что сказал потом, будто это не считается.

— Ну пообещай, Ваня. Я ж не просто так прошу, я хочу, чтобы ты счастливый был. Злые люди тяжело живут, а добрые легко.

— Я злой, — всхлипывает Ванька.

— Все мы тут не подарки. В каждом две собаки — добрая и злая. Какую кормим, та и растет. А ты очень добрый. Ты даже кошку никогда не обижаешь. Покорми свою добрую собаку — принеси мне дров, раз оделся.

Ванька нагрузил дровами санки, втянул их в сени и перетаскал к печи. Гора получилась огромная, дверца еле открывалась и к умывальнику не пройти.

— Зато теперь тебе надолго хватит, — сказал Ванька, а потом спросил:

— Инга, как нужно жить?

Эх, Ванька… Знала бы я это — не сидела б тут с тобой.

* * *

Сегодня вышла в огород и вдруг осознала, что впервые вижу его ранне-весенним. Я жгла старую картофельную ботву, тетка выгребала из сарая навоз, Евгения сажала цветочки, а Ванька бегал вокруг костра и орал «Гори-гори ясно, чтобы не погасло» — помогал, колдовал. Спросила бы меня сейчас бабушка, я бы сказала ей, что живу так, чтобы моя душенька была спокойна. И она безмятежно спокойна. Вот только сны снятся мутные, я в них все чего-то ищу, куда-то бегу, кого-то теряю. Хочется верить, что не себя.

У мамаши Лапезо с приходом весны началась вторая молодость. Это она сказала нам сама, когда шла мимо. Ванька не видел ее полгода. Завизжал от радости, кинулся, ткнулся лбом в живот. Мамаша Лапезо ласково оттолкнула его ногой и сказала, что ей ужасно некогда, она выходит замуж. А вообще, позвонить можно? Весна, йотпать — любовь и прочие глупости. У Ваньки потом случилась истерика. Не, он маме ничего, кроме досвиданья, не сказал, к ней у него претензий не было. Истерика случилась из-за выброшенной куртки, которую перед самым приютом ему подарила мама. Куртка была явно подобрана на помойке и пошита из дырок. К тому же мамаша Лапезо опоздала с ней года на два, и из рукавов подарка Ванькины руки торчали чуть не по локоть. Но эти аргументы на Ваньку не подействовали.

— Да, — орал он. — Куртку выбросили, и меня в приют сдайте! Давайте! Валяйте! Мне все равно!!!

Ольга от удивления сперва накричала на Ваньку, а потом ревела на кухне и утиралась полой садовой куртки. Лицо у нее было черным от земли.

* * *

Кошка поймала мышку и с удовольствием ее мучила. Отпускала на пару шагов и снова ловила, подбрасывала в воздух, поддавала когтями, заставляла жертву бороться за жизнь. Но мышь попалась религиозная. Она не пыталась противиться злу, а только молилась и тряслась так, что под ней вибрировал пол. Мы с теткой сидели в первых рядах амфитеатра и изо всех сил делали вид, что ничего не замечаем — пили свой утренний кофе. Потому что ну куда нам в хозяйстве мышь? Один вред и потрава. А кошка что? Кошка делает свою работу. Методы у нее, конечно, инквизиторские, ну тут уж против природы не попрешь. Я согласилась с теткой, но когда ее вызвали к телефону, все-таки выпихнула кошку в коридор. Мышь устало отползла в угол, решив там дождаться кошку и принять-таки мученическую смерть. Я взяла ее тряпкой и вынесла на веранду. Мышь долго не верила своим глазам. Озиралась и нюхала воздух. Потом флегматично побрела прочь и сгинула в половой щели. Кошка так и смогла поверить в мое предательство. Вернувшись на кухню, она методично проверила все углы и ботинки, перевернула вверх подошвой каждый тапок. Загрустила было, но нашла утешение в свалившейся сверху манне небесной сосиске. Утешилась и легла спать. А мы с теткой взяли лопаты и ушли в огород копать. А мышь сделала из щепки и кошачьего уса гусли и отправилась по погребу петь своему серому народу песнь о Чудесном Спасении.

* * *

Моя велеречивая тетушка с питерским юридическим образованием здесь, в провинции активно пробует себя в разных амплуа. Она уже подняла в округе цены и на коз и на молоко, а теперь выдает замуж соседку. Соседка разменяла седьмой десяток и призадумалась о том самом последнем стакане воды, которым, как считает традиция, обеспечить тебя может только супруг(а). Она созрела и готова идти замуж хоть за козла, хоть за Толика-алкоголика, живущего от нас через дом. А потому наняла Ольгу свахой. Женихов для соседки тетка не вставая со стула присмотрела 2 штуки — в пару к Толику-алкоголику еще и Вовку Салтановича, тоже записного пьяницу, но в отличие от Толика, оснащенного такой бесполезной в хозяйстве штукой, как развитый речевой аппарат.

— С ним, есть о чем поговорить, — говорила тетка на презентации товара. — С Толиком весь разговор бля да нахуй, а этот мужик с образованием. А то, что бабы у него дохли, так это потому, что алкоголички попадались. Пили и дохли. И кстати, неправда, не все дохли — первая ушла в религиозную секту и до сих пор жива.

Соседка позитивно восприняла рекламную компанию и дала добро на следующий шаг: пойти к Вовке и Толику и узнать, не хотят ли они жениться. В качестве платы за услуги она отдала нам коллекцию модной одежды 60-80хх годов. Платья эти, как и сама соседка, безнадежно устарели, но будучи сшитыми из высококачественных советских тканей, имеют массу шансов на будущее — от перелицовки на авоськи до продажи в московском ретро-бутике.

* * *

У нас помимо кошки есть еще собака. Пес-пенсионер по кличке Босый, ну или просто Босс. Босый сидит на цепи и исполняет функции дверного колокольчика. У него достаточно однообразная жизнь, поэтому каждому встречному он рад до смерти — радостно лает, если не спит, и пытается облизать. С наступлением весны Босый переехал на крышу будки. Мы никак не могли понять, почему. Сперва думали, что из-за говнища, которое сам же Босс и произвел. Говнище за зиму намертво вмерзло в землю — не отколоть. И было его так много, что в радиусе цепи вокруг него образовался плотный коричнево-рыжий ковер. Как только ковер оттаял, мы с Ванькой его убрали, но Босс все равно жил на втором этаже. Будка скривилась на бок. Иногда во сне он, гремя цепью, скатывался с покосившейся крыши, конфузливо вилял хвостом и залезал обратно. Вчера Ванька понял в чем дело, и взял в руки гвоздодер. Ванька отодрал крышу, вынул из будки сгнивший солдатский ватник, постелил соломки и забил щели новыми досками. И все делал так, словно родился, уже умея гвозди заколачивать. Но я все равно лезла с советами, на которые Ванька снисходительно улыбался и говорил:

— Нет, это не так, Ынга.

* * *

Сегодня Иван вернулся с прогулки с разбитым в кровь лицом. Попал под качели, на которых катался другой мальчик. На верхней челюсти осталась половина зубов, нижнюю рассмотреть не удалось, там кровила сквозная дырка. А я не отвезла его в травму, потому что при слове «врач», «скорая» и «травмпункт», крестьянский сын орал, трясся и бегал кругами, как дрессированная лошадь. Я подумала, что травмпункт от нас никуда не убежит, свезем завтра, а сегодня главное его успокоить. Мы весь день делали вид, что ничуть не обеспокоены. А по-другому и нельзя было, — при любом проявлении волнения с нашей стороны, Иван начинал реветь и трястись. Мы промакивали ему разбитую губу перекисью и приговаривали всякий бред, типа «у-у-у-у-у, дорогой ты мой, и не такое бывает! А так что — губа заживет, зубы вырастут, благо до сих пор молочные». Успокоить почти удалось, он заснул. А сейчас у него поднялась температура. 37,5 — не ахти что и, скорее всего, последствия стресса, но теперь и мне хочется орать, трястись и бегать кругами.

* * *

Красота требует жертв. Утром она потребовала от Ивана капитуляции докторам, и он согласился пойти к врачу. Он страшно переживал, как поедет в город с таким лицом. Тщательно замаскировался: надвинул на глаза кепку, застегнул молнию на кофте до самого носа, а чтобы ворот не сползал, всю дорогу держал его пальцами. Из панциря торчали только глазные щели, и то были направлены исключительно под ноги.

— Ваня, брось ты! Иди так. А если спросят, скажем, что ты подрался с десятком хулиганов и всех победил.

Но Ванька в ответ только хмыкал и глубже уползал в кофту. На нас оглядывались. Мы были странной парой. Мальчик-шпион и дамочка с фальш-брильянтом в носу. В травматологии витала предпасхальная благость. Пожилой еврейский доктор, похожий на Айболита, обслужил перед нами женщину с растяжением связок и был настроен лирично:

— А у вас что? — спросил.

Иван опустил забрало, и доктор встал. Доктор молчал и жевал губами, а я, глядя на его растерянное лицо, наконец-то позволила себе женские слабости и пустила слюни-сопли. «Пусть, — подумала я, — теперь доктор Ваньку утешает, его очередь». Доктор не оплошал. Увел Ваньку в процедурную и вернул с пластырем на пол-лица. Сказал, что останется шрам, но это для парня не страшно. Страшное, по мнению Ваньки, было то, что за разбитую челюсть не дают больничный, а он так на него рассчитывал!..