В шаге от вечности (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

Все его знакомые из этой среды могли только в пабах и сетевых гостиных плакаться о черной, желтой, красной или серобуромалиновой угрозе. Да, некоторые из них были способны на акции спонтанного насилия. Но не на что-то созидательное. Из своих денег они никогда не будут финансировать прорывные исследования… или стипендии для одаренных студентов… или поддерживать сирот, прививая взамен им свою культурную программу. Нет. Гораздо проще устроить шутинг в мечети или на худой конец оборудовать в подвале «гнездо параноика». Высокие технологии были за горизонтом их понимания. Зато они охотно верили в древние цивилизации ариев и атлантов.

Впрочем, создание клонов человека было до сих пор запрещено. А вот искусственная матка ”NutriMa”, разработанная международной исследовательской группой пятнадцать лет лет назад, завоевывала рынок. Почему-то за разговорами об ИИ и нанотехнологиях публика почти забыла об этом девайсе, приняв как должное. Но процент детей, рожденных с ее помощью рос каждый год. Когда Гарольд был маленьким, уже было возможно зачатие «в пробирке». Но никто – кроме единиц из ученых – и подумать тогда не мог, что «беременность» и вынашивание плода скоро смогут протекать за пределами человеческого организма в аппарате, похожем на кухонную мультиварку. Хотя первые опыты велись еще начиная с конца ХХ века. И вот полувековые усилия увенчались успехом. Сложнее всего было решить проблему поступления гормонов и биохимического баланса питательной жидкости, но и с этим наука справилась через синтез искусственных аналогов. По общему физическому развитию к моменту рождения такие дети лишь слегка уступали выношенным естественно.

Зато апгрейд ДНК плода в аппарате было проводить на порядок проще, как и контролировать процесс роста с момента искусственного зачатия на всех стадиях развития зародыша. В теории уже можно было обойтись без естественного воспроизводства. И даже как доноры люди были не нужны. Яйцеклетки и сперматозоиды давно могли быть выращены вне человеческого организма из искусственных тканей половых желез идентичных натуральным. Но законодательное регулирование искусственно сдерживало эту волну.

– Я серьезно, – продолжала Эшли. – Зато закончатся разговоры старых обрюзгших алкоголиков, заставших королеву Елизавету, что надо плодиться, надо бить чайлдфри по голове, чтоб старую добрую Англию не заполонили дикари. Сколько нужно будет британцев – столько страна и создаст. Только пусть платят сами. И пусть сначала победят на выборах. Пока все их великие вожди лечатся от неврозов по клиникам или посещают группы поддержки. Поэтому эту функцию можно перепоручить депутатам Палаты Общин. Только я боюсь, что качество материала будет так себе. А вообще странно, что тебе есть дело до белых…

Ему показалось, что она осеклась в этом месте, будто опасалась, что невидимый цензор следит за ней и фиксирует в ее речи расизм, сексизм, эйблизм и эйджизм.

Наверно, находились и такие гады, кто «стучал» на некорректные словечки. Но Эшли скорее по привычке подумала, что он может обидеться, услышав про расовую принадлежность. Хотя ничего некорректного она не сказала.

И даже белых назвала не White, а Caucasian, как и положено в английском языке. Придумали это слово задолго до политкорректности, еще в восемнадцатом веке. Но потом этот термин пришелся очень ко двору, чтоб поменьше употреблять слово «белый» и «европеец». Хотя антропологи доказали, что этот тип людей сформировался не на Кавказе.

– Я наполовину Caucasian, хоть по лицу этого и не видно, – успокоил ее Гарольд, криво усмехнувшись, так служил с настоящими кавказцами в Корпусе, армянами и грузинами. – И дети у меня могут быть белые. Это зависит… ну ты сама поняла от чего. Но институт семьи в кризисе. Хотя это даже не кризис. Это гибель.

– А может, трансформация во что-то новое, – предположила Эшли, задумчиво крутя на пальце локон своих волос, – Семьи могут быть разными, это учат даже в школах.

– О, я знаю, как в школах учат, – поморщился он. – Да пусть живут с кем хотят. Дело не в том, что гибель нашей цивилизации – что-то плохое. Просто слишком рано. Из нее еще не успело вырасти новое, которое еще в коконе, в яйце. Все еще может развалиться, если рассыплется фундамент. Наше место займут более простые культуры. Вспомни, как погибла античность. На закате Рима, наверно, тоже многие считали, что жить можно хоть с ослом. А еще, что семья из одного человека – самая прочная. Потом города заросли травой, а люди разучились мыться и строить дома сложнее лачуги. А гунны, готы и вандалы просто срубили и без того гибнущее дерево.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Эшли сдержанно усмехнулась.

– Камень в мой огород? А ты думаешь, я одна такая?

– Нет. Это веяние времени. Выживать стало проще одному. А для всего остального есть Сеть.

– И это нормально. Все течет и меняется.

– Нормально, если бы вы жили на космической станции. Но вы живете на Земле. К сожалению, те, кто придут нам на смену, захотят вернуться к милым их сердцу обычаям средневековья. Это и есть главная и единственная проблема цивилизованного мира.

«Ты совсем с катушек съехал? Рассказывай ей милые истории, которые я тебе записала, а не эту занудную чушь! – ворвался ему в мозг голос советницы. – Она может обидеться или подумать, что у тебя бзик на тему политики и морали! По правде говоря, я сильно хочу, чтоб она тебя отшила, но ты же…».

«Отстань. Я лучше тебя знаю, – мысленно ответил Гарольд роботу. – Я покажу ей себя настоящего. Если не понравится, ничего не поделаешь. Лучше открыть карты сейчас, а не потом».

И выключил Аннабель. Забавно, что человек с человеком пока не мог полноценно и без ошибок разговаривать через нейролинк. А человек с роботом мог.

«Только бы не догадалась, что я живу с гиноидкой. Если все получится, Энни придется сдать в утиль, а память предварительно стереть. Жаль, конечно, но иначе нельзя. Помнить, что она не человек, а вещь. Светящая отраженным светом».

К счастью, Эшли не заметила его секундного отсутствия, которое выглядело как уход в себя или заминка.

– Забудь. Я расскажу тебе о другом. Сейчас я немного обтесался и научился общаться, – продолжал он. – А когда-то студентом, я после третьего курса перевелся на дистанционку и торчал целыми днями в подвале, собирал свои машины. Потом работа. Сначала оператором системы водоснабжения небольшого города в префектуре Сидзуока, название которой означает «Тихий холм». Но на самом деле это область достаточно густонаселенная. Народу там много. А вот к западу от нее тянется то, что называют Японскими Альпами. Там поспокойнее. Я любил бродить там туристом. Ну а в отношениях с людьми у меня бывали проколы.

И он рассказал ей, как его чуть не уволили с первой работы, потому что он выкладывал свои философские мысли в сеть в виде небольших интерактивных миров. Некоторые из них были закрыты, но в другие он открыл доступ посторонним. Но в отличие от попсовых игровых вселенных (первые вирки тогда уже появились), туда никогда не приходило больше десяти человек за неделю. Приходили и уходили – там было неуютно и жутковато. Там мог идти дождь с земли на небо, извергаться гигантские вулканы, бродить диковинные прозрачные твари. Или по бескрайней ледяной пустыне идти одинокий силуэт где-то вдали, исчезающий, если подойти близко. Никакой динамики там не было. И сюжета как такового тоже. И все было сделано так, чтоб друг с другом люди взаимодействовать не могли.

На Западе такое было бы допустимым. Никто бы слова не сказал, ведь он не в рабочее время этим занимался. Но тогда штатный психолог муниципалитета беседовала с ним. И хотя в его мирах не было ничего антисистемного… ничего… только воплощенные рассуждения про бесконечность вселенной и одиночество разума… начальству не понравилось их содержание. Им, видимо, показалось, что такие мыслеобразы могут быть только у потенциальных массовых убийц. Которые тогда и в Японии устраивали шутинги, взрывы, поджоги. Целая эпидемия бессмысленных безыдейных терактов. А он все-таки был не работник студии аниме, а муниципальный служащий.