В шаге от вечности (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

Мимические морщины в уголках глаз появлялись, только когда она хмурилась. Когда улыбалась – не появлялись. Эшли это явно было известно, поэтому она старалась контролировать свои негативные эмоции.

Кожа, волосы – похоже, она хорошо за собой следила и выглядела на десять лет моложе своего возраста. А вот он не то чтобы сдал, но напоминал побитый ветрами бриг, несмотря на внешний лоск, который так старательно утром наводил. Или дерево, растущее в суровом климате. Не старое, но уже видевшее и бури, и снежные бураны.

– И чем ты занимался эти годы? – спросила Эшли.

– Путешествовал. Увидел дальние страны и новых людей. И многих из них убил.

– Ого!

Последняя фраза, которая обычно шокировала нормальных людей, на нее не произвела такого впечатления. Все-таки она была из одной с ним среды.

– Это был своего рода аутсорсинг. Мы числились в резерве Корпуса, но формально подчинялись руководству ЧВК “GlobalSecurityCompany”. Это дочерняя фирма корпорации «Дарквотерс». Это давало большую свободу действий. Частники могут делать многое из того, что непозволительно даже в Корпусе. В общем, я воевал, отдыхал от войны и опять на нее отправлялся.

– Не могу поверить, – наконец, до нее дошло это, – Я всегда думала... ты же просто болел космосом.

– Но меня туда не пустили дальше прихожей. Не взяли в экспедицию на Марс, хотя по здоровью я проходил… и был согласен на билет в один конец без всяких призрачных надежд на возвращение. Но меня даже на лунную станцию не взяли. Ни NASA, ни Европейское комическое агентство, ни Космическая Пятерка. Видимо, их напугало что-то в моих анкетах и тестах. Они думают, что в замкнутом пространстве я могу быть опасен для людей, – он улыбнулся, показав зубы. – Ты недавно убедилась, что это неправда. Но они мне не поверили. «Социопат, шизоид». Ерунда. Из шизоидных черт у меня только некоммуникабельность и фиксация на моноинтересах. Но разве это не полезные качества, чтоб не отвлекаться на ерунду? К тому же шизоидов не существует, этот диагноз давно исключен из международной классификации психических расстройств. Но я обратил минус в плюс. Я пошел туда, где исходящая от меня угроза будет полезна обществу. Платили на войне лучше. А риск был меньше, чем в космосе и ненамного выше, чем в большом городе. Я же не ходил на передовую. Я управлял роботами. Они воевали за меня. А люди были моими мишенями. Я ел чипсы, пил пепси-коку, развалившись в эргономическом кресле. А роботы творили, хм, историю. На самом деле они творили скверные вещи, которые я одно время записывал… для потомков, но потом стер. Но я не жалею. Это было нужно. Это были плохие люди. Я бы еще раз их всех уничтожил. Зато теперь вдруг включили меня в состав вашего экипажа из-за моих «психоэмоциональных качеств». То есть именно потому что я опасный отморозок, презирающий свою и чужую смерть! Им это показалось нужным, полезным. А я не упивался кровью, я сражался за цивилизацию. Как думаешь, какие главные угрозы для нее сейчас? Назови хотя бы три.

– Глобальное потепление, – Эшли начала загибать пальцы, – Ядерная энергетика. Генная модификация организмов. Нанотехнологии. Киборгизация.

– Браво, ты перечислила все популярные штампы. А угрозу «необразованной биомассы» не хочешь? Которая одна перевешивает эти все, – Гарольд чувствовал, что его несет не туда, и он теряет очки, заставляя собеседницу «грузиться», но ничего не мог поделать с собой.

– Что это за угроза? Никогда не слышала о такой, – удивилась Эшли.

– Она простая. Связана с тем, что горстка образованных светских людей, создавших и поддерживающих цивилизацию… нашу цивилизацию… уже сто лет не желает размножаться. И поэтому уменьшается. И есть огромная масса людей… которые эту цивилизацию не создавали, а пришли на все готовенькое. Которые пользуются ее благами… да и то не всеми, а только самыми простыми, доступными для их ума, вроде удобрения чтоб вырастить больше урожая, простейших антибиотиков и автомобиля-пикапа, на который можно поставить пулемет. И плодятся как кролики. Как скоро эта горстка самодовольных умников будет затоплена массой дураков? Не желающих учиться, не желающих принимать рациональное мышление и светскую научную картину мира… Желающих только рожать по десять детей на одну женщину. Так погиб в свое время великий Рим. А не так давно этот путь прошла ЮАР. Но цвет кожи и религия тут не важны. И социальные и исторические причины тоже вторичны. Я могу пожалеть их, но не хочу позволять им рушить все. По мне, так главная угроза – вытеснение тех, кто хочет мыслить и творить, теми, кто хочет верить и размножаться. Биологическое подавление, медленный добровольный геноцид.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Не скажу, что согласна с тобой, – Эшли внимательно смотрела на него, как психолог, даже забыв про чай и кекс. – Но твою точку зрения поняла. Она основана на натяжках. Но даже если ты прав. И что ты предлагаешь?

– Как что? Драться. Я думаю, чтобы победить, в нас, мыслящих и трезвых, на которых стоит мир, должна проснуться такая же ненависть и решительность. Такое же желание сражаться. Мысль, что лучше умереть, чем быть рабом орды фанатиков, живущих в XXI веке по книжкам, написанным безграмотными кочевниками. Что лучше пролить их кровь и даже свою жизнь отдать. Кстати, те, которые поклоняются книжкам бородатых марксистов как религии – заслуживают такого же отношения, как верующие.

– И куда их надо, в лагеря? Очень похоже на взгляды некоего Адольфа, – покачала головой Эшли и нахмурилась. – Бестселлер «Моя борьба» в твоей версии?

Ну конечно, подумал Гарольд. Универсальный аргумент леваков в споре. Стоит чуть отойти от их колеи, как они вспомнят чернявого художника с усиками и прямой челкой, рисовавшего венские улицы. Вызовут его как при спиритическом сеансе. Стоит его упомянуть – и появится вечная индульгенция на любые грязные дела, если они связаны с «борьбой с фашизмом».

«Как жаль. Леволиберальная чушь пустила корни в ее красивой голове, как и у многих таких же барышень из среднего класса. Наследие культурного марксизма живет и побеждает, – подумал австралояпонец. – И общение с этим придурком Максимом явно не пошло ей на пользу».

– Как знаешь… – он опустил голову, словно сдаваясь. – Может, есть и другие способы. Может, перед дикарями надо покаяться, отдать им своих детей, дом и все деньги. А самому намотать полотенце на башку и стать одним из них.

– Это гиперболы, – неожиданно серьезно произнесла Эшли. – Я, может, и витаю в облаках, но не полная дура. Люди с такими взглядами мне попадались. И у меня есть против ваших альтернативно-правых бредней контраргумент. Во-первых, пока под бомбами погибает больше небелых, чем белых. Во-вторых, покажите концлагеря, где феминистски и СЖВ уничтожают белых цисгендерных мужчин. Нет таких. Да, кого-то лишили научных званий, выгнали из академий. Кого-то даже довели до самоубийства. Невиновных. Но это перегибы. И это одной миллионной не составляет от того, что творила цивилизация белых супрематистов. Последнюю тысячу лет. Зато целые категории людей, которые раньше считались недочеловеками, получеловеками, «не совсем людьми» – сегодня имеют равные права, живут и уважают себя. И все могут выбирать, кем и чем им быть, кому подражать. И женщина уже не обязана быть вечно беременной и запертой на женской половине дома. Даже если кому-то из мужчин этого бы хотелось. А еще изобретена искусственная матка.

– Какое имеет отношение эта штука к вытеснению созидателей варварами? Человеческая саранча справляется и без таких штук.

– Я поясню. Что мешает штамповать столько белых господ… или истинных самураев, сколько вам нужно? Даже без участия женщины, заметь. Только платите за их содержание, воспитание и обучение до двадцати пяти лет, потому что за неделю взрослыми даже клоны не становятся. Но почему-то на это господа неофашисты обычно не идут.

«А ведь она в чем-то права, – подумал он. – Ультраправые почти все говоруны и бездельники. Как у всех радикалов, там, где их собирается больше одного человека – обязательно будут три фракции, две секты и четыре уклона».