Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

через дорогу.

Ей возражали. Отстаивали право на гордость. Она не уступала:

– Вы должны понять, что в жизни есть нечто более важное, чем ваше самолюбие. Отказываясь от помощи, вы бьёте по рукам саму жизнь, пресекаете канал участия. Поймите, в эти минуты вы мешаете жизни стать добрее, чем она есть.

Многих это заставило задуматься. В моей работе был смысл! Впервые в жизни я оказалась в роли социально сильного человека, который страстно хотел и мог защитить тех, кто нуждался в этом.

На серьёзное препятствие я наткнулась, когда попыталась перейти «внутригосударственную» границу в определении Всероссийского общества слепых как «государства в государстве». Загоревшись желанием открыть городу творческие достижения людей ВОС, я обратилась с предложением записать их концерты на радио и на ТВ. На радио оценили высокий исполнительский уровень, записали выступление эстрадного оркестра, хора и солистов. На ТВ – отказали, якобы потому, что «показ незрячих людей на экране нанесёт зрителям травму». Редкостная по порочности практика заслонять общество от правды. Пряталась правдивая статистика, прятались суммы долгов мировой казне, нравственные и физические недостатки… На Валааме прятали инвалидов войны. Трудно было в таком обществе становиться разумнее и добрее.

Два года, понадобившиеся для начисления пенсии, пронеслись быстро. Пенсионная сумма составила 86 руб. 85 коп. Разрешённую приказом надбавку за работу по совместительству собес мне не засчитал. Чтобы иметь приработок к пенсии, через два месяца я вернулась в ДК на ту же должность художественного руководителя, где и проработала до 1982 года.

* * *

В 1979 году в должности директора Дома культуры дорабатывал до пенсии Максим Иванович Шутов. Его кабинет находился этажом ниже моего. Однажды вечером, когда занятия в коллективах шли своим чередом, зазвонил местный телефон:

– Тамара Владимировна, срочно спуститесь ко мне! Есть разговор.

Директор, необычайно бледный, стоял, опершись рукой на свой письменный стол. С губ у меня уже готово было слететь: «Что с вами?» Но меня опередил один из двух находившихся в кабинете незнакомцев:

– Вы – Тамара Владимировна Петкевич?

– Да.

– Вам придётся с нами проехать.

Убийственно знакомое словцо – «проехать». Арест? Вызов?

– Могу я подняться надеть пальто?

– Можете.

Войдя к себе в кабинет, я прислонилась к стене. Внутри что-то привычно сжалось. Нет, это был не страх. Скорее фантомный спазм. Позвонить домой? Нет. Что-что, а тут привычнее одной. Звонить – не стала.

Машина стояла у подъезда. Как при аресте в Средней Азии, меня усадили между двумя сотрудниками ГБ. Везли молча. Мозг перебирал одно событие за другим: «Что? Когда? Какой эпизод?» Стрелка компаса остановилась: «Что-то касающееся нашей институтской группы».

Из Штатов от Анны Владимировны приходили замечательно интересные и политически корректные письма с характеристиками трёх поколений эмиграции и отчётами о семейных событиях. Когда случались оказии, она присылала сумки с одеждой, предназначавшейся для «6-А». Неля Вексель с семьей перебралась из Израиля в Швецию. Ставила спектакли, разъезжая по белу свету. То из одной страны, то из другой писала или звонила мне по телефону. Приходила почта и от уехавшей во Францию Ирины Баскиной. Она присылала программки театральных фестивалей в Авиньоне, проспекты художественных выставок и десятки надписанных для каждого из сокурсников пакетиков с полезными пустячками. Мужчинам – зажигалки, одноразовые бритвы, блокноты, ручки. Женщинам – шапочки для душа, флакончики духов, перчатки, мыло и другие мелочи. Это???

А может, что-то касающееся наших «лицейских» дней? Лара Агеева и Володя Лавров говорили на этих сборах о поездках в Пушкинские Горы, о встречах с хранителем заповедника С. С. Гейченко, с которым они дружили, о поэзии Дудина. Аля Яровая рассказывала, как её студенты на постановочном факультете трактуют прозу Распутина, Инна Аграева – об экскурсиях на Валаам, о музее Ф. И. Шаляпина, где работала экскурсоводом. Всё было предельно невинно. Может, их интересует что-то связанное с Леной и Толей Бергером? Но срок Толиной ссылки уже закончился. Они возвратились. Так что же? Что?

Память, оказывается, занозой хранила дёрганое, невропатическое поведение одного из сокурсников на моём дне рождения. Что-то рассказывая, он был неестественно возбуждён, несколько раз грязно ругнулся, чего никто себе в нашем доме не позволял. Я тогда подумала: «Что с ним? Совершил какую-то подлость?» Сокурсницы, с которыми я поделилась своими подозрениями, горячо парировали: «Что вы, что вы! Быть такого не может!» Памятуя, как Оля в Кишинёве отреагировала на мои слова о приставленной к ней соседке («У тебя больное воображение»), я постаралась выкинуть это из головы.

В ГБ не стали томить неизвестностью. Изложили всё сразу, без плетения паутины:

– Нам доставили адресованный вам пакет с запрещёнными книгами. Ознакомьтесь с их описью.

– Пакет – от кого?

– От Ирины Баскиной. Из Франции. Читайте, читайте. Здесь перечислены названия всех этих книг.

– Кто же их вам принёс, если пакет адресован мне?

– Его передали нам товарищи… – была названа фамилия сокурсника и его жены.

Я пробежала глазами достаточно длинный перечень авторов: Пильняк, Булгаков, Зиновьев, Платонов, Оруэлл, несколько совершенно незнакомых имён, несколько экземпляров Библии…

– Прочла.

– Для чего вам Баскина прислала эти книги? Именно вам, Петкевич? Среди кого вы собирались их распространять?

«Именно вам»… Как же я могла забыть про вызов в Большой дом мужа одной из сокурсниц? Его расспрашивали о каждом из нас. Я и Анатолий Бергер фигурировали в их расспросах как «резиденты».

Толкучка вопросов-ответов и возврат к коронному:

– Среди кого вы собирались распространять книги?

– Я не просила присылать мне эти книги. И не собираюсь их распространять.

– Хотите сказать, что Баскина пишет вам и присылает подарки и книги без вашего разрешения?

– Почему же? С моего разрешения. Я дала согласие на переписку. Даже просила писать мне.

– Зачем?

– По-моему, это нормально. Я по себе знаю, каково остаться одинокой, без друзей. Да ещё в другой стране.

– Вы так уверены, что она там одна?

– Я этого не знаю. И я сказала не одна, а – одинока.

– Почему она выбрала именно вас?

– Потому, наверно, что хотела обезопасить тех, кто ещё не побывал у вас. С меня ведь иной спрос, не так ли? Я ведь вами помечена как «политически неблагонадёжная» на пожизненный срок.

Удивилась паузе. Неужели вняли смыслу ответа? Разговор ведь в сущности шутовской, дурацкий. Двадцать восемь лет назад, пытаясь завербовать меня, тридцатилетнюю, со мной «работал» микуньский шестидесятипятилетний начальник ГБ. Нынче всё наоборот. Тридцатилетние сотрудники ГБ рассматривали меня, пенсионного возраста особу, стараясь определить, заматерелая перед ними антисоветчица или не слишком.

– Мир давно читал книги, которая прислала Баскина! И вы, скорей всего, знаете о них не понаслышке. И что? Они, похоже, не изменили вашего мировоззрения. А