5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

Леонар. Вы говорите правду?

Мэтр Симон. Сударь, ваше недоверие оскорбительно.

Леонар. В таком случае, я — пропащий человек. Мне ничего не остается, как привязать себе на шею камень и броситься в Сену. Я не в состоянии жить в этом содоме! Если вы не хотите, господа врачи, чтобы я сейчас же утопился, отыщите мне какое-нибудь спасительное лекарство!

Мэтр Симон. Я уже сказал, что для вашей жены такового не имеется. Но для вас нашлось бы одно средство, если бы вы согласились к нему прибегнуть.

Леонар. Значит, все-таки можно надеяться? Объясните, прошу вас, что это такое.

Мэтр Симон. От болтовни жены имеется лишь одно-единственное средство. Это — глухота мужа.

Леонар. Что вы хотите сказать?

Мэтр Симон. То, что говорю.

Мэтр Адам. Вы не понимаете? Ведь это же самое блестящее открытие! Не будучи в силах сделать вашу жену немой, этот великий медик предлагает сделать вас глухим.

Леонар. Взять да сделать меня глухим?

Мэтр Симон. Ну да. От невоздержанности языка вашей супруги я излечу вас быстро и радикально — посредством кофоза.

Леонар. Кофоза? Что такое кофоз?

Мэтр Симон. То же самое, что в просторечье называется глухотой. Вы усматриваете какое-нибудь неудобство в том, что станете глухим?

Леонар. Да, усматриваю, ибо неудобство в этом, конечно, есть.

Мэтр Жан Можье. Вы полагаете?

Мэтр Серафим. Какое же именно?

Мэтр Симон. Вы — судья. Какое же неудобство в том, что судья будет глухим?

Мэтр Адам. Никакого. Мне-то можно поверить: я ведь тоже слуга закона. Ни малейшего неудобства.

Мэтр Симон. Пострадает ли от этого правосудие?

Мэтр Адам. Нисколько. Напротив: господин Леонар Боталь не услышит ни речей адвокатов, ни споров тяжущихся, он не будет подвергаться риску быть обманутым всяким враньем.

Леонар. Это верно.

Мэтр Адам. Он будет от этого только лучше разбирать дела.

Леонар. Возможно.

Мэтр Адам. Не сомневайтесь!

Леонар. Как же производится это…

Мэтр Жан Можье. Исцеление.

Мэтр Симон. Кофоз, или глухота, достигается многими способами. Можно вызвать течь, опухоль или воспаление уха, развить склероз или сделать сращение костей. Но все эти способы длительны и болезненны.

Леонар. Я отвергаю их!.. Я отвергаю их всеми силами.

Мэтр Симон. Вы правы. Гораздо легче получить кофоз при помощи особого белого порошка, который имеется в моей сумке; довольно ввести в уши одну щепотку этого порошка — и вы сделаетесь таким же глухим, как небо в дни его гнева или как глиняный горшок.

Леонар. Премного вам благодарен, мэтр Симон Коллин, можете оставить ваш порошок при себе. Я не желаю быть глухим.

Мэтр Симон. Как! Вы не желаете быть глухим? Как! Вы отвергаете кофоз? Вы бежите от исцеления, о котором только что умоляли? Вот зрелище, которое, увы, приходится наблюдать слишком часто и которое до глубины души огорчает искусного врача, — непослушный больной, уклоняющийся от спасительного лекарства…

Мэтр Жан Можье.…не желающий применять леченья, которое успокоило бы его страданья…

Мэтр Серафим.…избегающий своего собственного выздоровления!

Мэтр Адам. Не поступайте опрометчиво, господин Леонар Боталь, и не отвергайте с такой поспешностью малое зло, которое вас избавит от зла большего.

Леонар. Нет! Не желаю быть глухим. Не желаю этого порошка.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Те же, Ализон, потом Катрина.

Ализон (сбегает с лестницы, затыкая уши). Не могу больше вынести. Трещит голова. Нет никаких человеческих сил слушать такую болтушку. Она рта не закрывает. Мне кажется, я битых два часа верчусь в мельничном колесе.

Леонар. Несчастная! Не давайте ей спускаться. Ализон! Жиль! Заприте ее!

Мэтр Адам. О сударь!..

Мадемуазель де ля Гарандьер. Ах, сударь, неужели у вас такая черствая душа, что вы можете лишать свободы вашу бедную супругу?

Катрина. Какое приятное и многочисленное общество! Я к вашим услугам, господа. (Делает реверанс.)

Мэтр Симон. Ну как, сударыня, вы нами довольны? Хорошо мы развязали вам язычок?

Катрина. Вполне хорошо, господа, и я за это вам очень признательна. В первые минуты я не могла выговаривать многих слов. Но теперь я говорю совершенно свободно; разумеется, я не злоупотребляю своим уменьем говорить, зная, что болтливая жена — это бич в домашней жизни. Я была бы очень огорчена, господа, если б вы меня заподозрили в излишней говорливости, если б вы подумали, что я страдаю каким-то зудом болтовни. Вот почему я прошу вашего разрешения оправдаться сейчас же в глазах моего мужа, который, возымев что-то против меня, вообразил себе, что мои разговоры досадным образом отвлекают его от составления приговора; это был приговор в пользу одной юной сиротки, лишившейся в цвете лет отца и матери. Впрочем, это неважно. Я сидела с ним рядом и не промолвила, можно сказать, ни словечка, я сидела и молчала — вот и весь мой разговор. Может ли муж на это жаловаться? Что может он находить плохого в том, что жена, как и полагается ей, стремится быть возле него, ищет его общества? (Мужу.) Чем больше я размышляю об этом, Леонар, тем меньше могу понять ваше раздражение. В чем, скажите, причина? Бросьте ссылаться на мою болтовню, это — пустой предлог. Мой друг, вы, по всей вероятности, за что-то на меня в обиде, а за что — я не знаю и прошу вас мне прямо сказать. Вы должны мне все объяснить, и, когда я буду знать, чем я вас рассердила, я постараюсь сделать так, чтобы в будущем устранить причину вашего недовольства, о которой вы мне расскажете. Ведь я всем сердцем желаю, чтобы у вас не было никакого повода на меня сетовать. Моя мать говаривала, бывало: «Между супругами не должно быть никаких тайн». Она была совершенно права. Нередко муж или жена, что-то друг от друга скрывая, навлекают на себя и свою семью ужасную катастрофу. Вот что случилось, например, с женой председателя де Бопрео. Желая сделать мужу приятный сюрприз, она заперла в сундуке в своей спальне молочного поросенка. Муж услыхал, как он визжит и, подумав, что это любовник, обнажил шпагу и пронзил ею сердце своей несчастной супруги, даже не выслушав ее объяснений. Можете себе представить его изумление и отчаяние, когда был открыт сундук! Вот почему супруги даже с самыми благими намерениями не должны ничего таить друг от друга. Вы можете, Леонар, совершенно свободно объясниться перед этими господами. Я не знаю за собой никаких проступков и, что бы вы ни сказали, все будет лишь подтверждать мою невинность.

Леонар (который уже несколько минут безуспешно старался жестами и возгласами прервать Катрину, выказывает знаки крайнего нетерпения). Порошок! Порошок! Мэтр Симон Коллин, где ваш порошок, ваш белый порошок, умоляю!

Мэтр Симон. В самом деле, никогда еще порошок, вызывающий глухоту, не был столь необходим. Прошу вас присесть, господин судья. Мэтр Серафим Дюлорье сейчас вдунет вам в уши оглушающий порошок.

Мэтр Серафим. Весьма охотно, сударь.

Мэтр Симон. Вот и готово.

Катрина (мэтру Адаму Фюме). Убедите мужа образумиться, господин адвокат. Скажите ему, что он должен меня послушать, что никогда не обвиняют свою жену, даже не выслушав ее; скажите ему, что не бросают связки бумаг в голову женщине (как он бросал в меня!), если нет к этому сильнейших побуждений разума или сердца… Впрочем, нет! Я сама буду с ним говорить. (Леонару.) Мой друг, отвечайте, разве я перед вами в чем-нибудь провинилась? Разве я злая жена? Разве я плохая супруга? Я была верна своему долгу; признаюсь, я находила даже удовольствие в его соблюдении…

Леонар (на его лице выражение блаженства; успокоенный, он вертит большими пальцами). Это восхитительно. Я больше ничего не слышу.

Катрина. Послушайте меня, Леонар, я вас нежно люблю. Я открою вам свое сердце. Я вовсе не из тех легкомысленных и вздорных женщин, которые огорчаются по пустякам, утешаются пустяками и забавляются всякой чепухой. Я испытываю потребность в дружбе, Уж такою я уродилась: когда мне было семь лет, у меня была собачка, маленькая, рыженькая собачка… Вы не слушаете меня…

Мэтр Симон. Сударыня, он не может слушать ни вас и никого другого. Он больше не слышит.

Катрина. Как так не слышит?