5. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне - Анатоль Франс

Выведенный из терпения, Леонар поднимается с письменными принадлежностями на раздвижную стремянку, усаживается на средней ступеньке и пытается там писать.

Прежде всего она перечисляет все подношения, которые получил ее муж. Прямо слушать тошно! (Катрина поднимается с другой стороны на стремянку и садится против Леонара). Что нам за дело до того, сколько прокурор де ля Брюин получил дичи, муки, рыбы или голов сахара? Однако госпожа де ля Брюин остерегается рассказывать, как однажды ее мужу преподнесли большой амьенский пирог[156] и как, разрезав его, он нашел в нем только пару огромных рогов.

Леонар. У меня голова раскалывается на части! (Он спасается со своими письменными принадлежностями и бумагами на шкаф.)

Катрина (на самом верху лестницы). Видали вы эту прокуроршу? Ведь в конце концов она только жена прокурора. А она носит вышитый чепец, как принцесса. Вы не находите, что это смешно? Впрочем, в наше время все, и мужчины и женщины, стараются одеваться лучше, чем полагается по их званию. Молодые судейские клерки, желая сойти за дворян, носят золотые цепочки и всякие побрякушки, шляпы с перьями; и, несмотря на это, сразу видно, кто они такие.

Леонар (на шкафу). Я дошел до того, что не отвечаю больше за себя, я чувствую, что способен на преступление. (Зовет.) Жиль! Жиль! Жиль! Шалопай! Жиль! Ализон! Жиль! Жиль!

Входит Жиль.

Беги скорей к знаменитому врачу с перекрестка Бюси, к мэтру Симону Коллину, и скажи, чтобы он тотчас же пришел сюда — по делу, мол, совсем другому, но еще более важному и спешному, чем первое.

Жиль. Слушаюсь, господин судья. (Уходит.)

Катрина. Что с вами, мой друг? Вы, кажется, сильно разгорячились. Может быть, это из-за духоты, да?.. Не восточный ли ветер вам повредил, как вы думаете? Или рыба, которую вы скушали за обедом?

Леонар (проявляя на шкафу признаки бешенства). Non omnia passum omnes[157]. Кому что положено: швейцарцам — пить да бражничать, торгашам — мерить ленты, монахам — попрошайничать, птицам — гадить где попало, а женщинам — без умолку тараторить. О, как я раскаиваюсь, глупая болтушка, что велел подрезать тебе жилку! Но будь спокойна, этот великий медик скоро сделает тебя еще более немой, чем ты была раньше.

Он хватает нагроможденные на шкафу, где он приютился, связки судебных бумаг и швыряет их охапками в голову Катрины, которая проворно сбегает со стремянки и, вне себя от ужаса, спасается по внутренней лестнице наверх с криками: «На помощь! Убивают! Муж сошел с ума! На помощь!»

Ализон! Ализон!

Входит Ализон.

Ализон. Что тут творится? Вы, сударь, стали убийцей?

Леонар. Идите, Ализон, за ней, будьте возле нее и не давайте ей спускаться вниз. Ализон, заклинаю вас жизнью вашей, не давайте ей спускаться! Если я ее опять услышу, я взбешусь и бог знает до каких крайностей я дойду, что сделаю и с вами и с ней. Ступайте!

Ализон поднимается наверх.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Леонар, мэтр Адам, мадемуазель де ля Гарандьер в сопровождении лакея, несущего корзину.

Мэтр Адам. Позвольте, господин судья, вам представить — дабы смягчить ваше сердце и тронуть ваши чувства — эту юную сиротку, ограбленную жадным опекуном и умоляющую вас о правосудии. Впрочем, ее глаза скажут больше вашей душе, чем мой голос. Мадемуазель де ля Гарандьер приносит вам свои мольбы и слезы, присоединяя к ним окорок ветчины, два утиных паштета, гуся и пару налимов. Она смеет надеется, что получит взамен благоприятное решение по своему делу.

Леонар. Мадемуазель, вы меня заинтересовали… Не имеете ли вы что-нибудь добавить в защиту вашего дела?

Мадемуазель де ля Гарандьер. Вы слишком добры, сударь; я полагаюсь всецело на своего адвоката.

Леонар. Это все?

Мадемуазель де ля Гарандьер. Да, сударь.

Леонар. Она хорошо говорит, она говорит мало. Эта сиротка трогательна. (Лакею.) Отнесите этот сверток в буфетную.

Лакей уходит.

Мэтр Адам, когда вы вошли, я как раз составлял по ее делу приговор, который вскоре проведу в суде. (Спускается со шкафа.)

Мэтр Адам. Как! Вы его составляли на этом шкафу?

Леонар. Не знаю, где я и что со мной. У меня сильнейшая головная боль… Желаете послушать приговор? Мне и самому надо его перечесть. (Читает.) «Принимая во внимание, что мадемуазель де ля Гарандьер, сирота от рождения, обманным и вероломным образом похитила у господина Пьеделу, своего опекуна, десять покосов сена и восемьдесят фунтов рыбы из пруда… Принимая во внимание, что нет ничего ужасней пожара, а также, что господину прокурору преподнесли амьенский пирог, в котором была пара рогов…»

Мэтр Адам. О небо! Что вы читаете?

Леонар. Не спрашивайте, я и сам ничего не понимаю. Словно какой-то дьявол колотил меня два часа подряд по голове. Я стал идиотом!.. А все по вашей вине, мэтр Адам Фюме… Если бы сей прославленный медик не сделал мою жену говорящей…

Мэтр Адам. Не обвиняйте меня, господин Леонар. Я вас предупреждал. Я ведь вам говорил, что надо дважды подумать, прежде чем развязывать язык женщине.

Леонар. Ах, мэтр Адам Фюме! Как я сожалею о том времени, когда Катрина была немой! Нет в природе бедствия ужасней, чем болтливая жена! Но я рассчитываю, что почтенные медики возьмут обратно свое жестокое благодеяние. Я за ними послал, и вот уже идет хирург.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Те же, мэтр Жан Можье, потом мэтр Симон Коллин и мэтр Серафим Дюлорье в сопровождении двух аптекарских мальчиков.

Мэтр Жан Можье. Имею честь вас приветствовать, господин судья! Вот и мэтр Симон Коллин приближается сюда на своем ослике в сопровождении мэтра Серафима Дюлорье, аптекаря. Вокруг него теснится восторженная толпа; горничные, подбирая свои юбки, и поварята, держа корзины на голове, бегут за ним.

Входит мэтр Симон Коллин со своей свитой.

О! Сколь заслужено поклонение народа, которое вызывает мэтр Симон Коллин, шествуя по городу в своей мантии, в четырехугольной шапочке и в эпитоге с белым жабо. О! Как мы должны быть признательны сим славным медикам, которые трудятся, дабы сохранить нам здоровье и врачевать нас…

Мэтр Симон (метру Жану Можье). Довольно, хватит…

Леонар. Мэтр Симон Коллин, я поджидал вас с большим нетерпением. Я нуждаюсь в вашей немедленной помощи.

Мэтр Симон. Вы, сударь? Что же у вас болит? На что жалуетесь?

Леонар. Нет! Помощь нужна моей жене: той, которая была немой.

Мэтр Симон. Она страдает от какого-нибудь недомогания?

Леонар. Ничуть. Это я страдаю.

Мэтр Симон. Как! Вы сами больны, а хотите лечить свою жену?

Леонар. Мэтр Симон Коллин, она слишком много говорит. Даровать ей способность речи следовало, но не в такой мере. С тех пор как вы исцелили ее от немоты, она сводит меня с ума. Я больше не могу ее слышать. Я пригласил вас, чтобы вы сделали ее опять немой.

Мэтр Симон. Это невозможно.

Леонар. Что вы говорите! Вы не можете отнять у нее дар речи, которым сами ее наделили?

Мэтр Симон. Нет! Этого сделать я не могу. Искусство мое велико, но и у него есть пределы.

Мэтр Жан Можье. Это совершенно невыполнимо.

Мэтр Серафим. Не поможет никакое леченье.

Мэтр Симон. У нас есть средства, чтобы заставить женщину говорить; но у нас нет таких средств, чтобы принудить ее молчать.

Леонар. У вас нет таких средств? Что вы говорите! Вы повергаете меня в отчаяние.

Мэтр Симон. Увы, господин судья, нет такого эликсира, бальзама, порошка, пластыря, мази, таких целебных снадобий, микстур и составов, — словом, не существует никакой панацеи, которая могла бы излечить женщину от невоздержания речи. Здесь не помогут никакие противоядия и лекарства, здесь бессильны все травы, описанные Диоскоридом[158].

Леонар. Вы говорите правду?

Мэтр Симон. Сударь, ваше недоверие оскорбительно.

Леонар. В таком случае, я — пропащий человек. Мне ничего не остается, как привязать себе на шею камень и броситься в Сену. Я не в состоянии жить в этом содоме! Если вы не хотите, господа врачи, чтобы я сейчас же утопился, отыщите мне какое-нибудь спасительное лекарство!