Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк - Гарднер Дозуа

— С возвращением, моя королева! — крикнул он, едва завидев Амонет. — Видите? Я не только не сбежал с Эмилем в картежный притон, но и приготовил вам славный ужин. Садитесь перекусите. Я займусь лошадьми.

Амонет подозрительно оглядела его, однако из повозки вылезла и к огню подошла.

— Где Эмиль? — грозно спросила она.

— Лежит себе в своем ящичке, где ж ему еще быть? — ответил Голеску, уступая ей место.

Снова увидев ее вблизи, он почувствовал холодок разочарования: Амонет выглядела усталой и раздраженной и была совсем не похожа на бессмертную, отведавшую таинственного нектара. Голеску оставил ее у костра и пошел поить лошадей. И лишь когда он вернулся и устроился напротив нее, в нем шевельнулось плотское желание.

— Полагаю, весь тот хлам, что хранился в повозке, теперь спрятан в надежном тайнике? — вежливо поинтересовался он.

— Можно сказать и так, — невесело усмехнулась Амонет. — Пока задняя повозка целиком в вашем распоряжении.

— Мы получили хорошие денежки?

Амонет только пожала плечами.

Голеску улыбнулся про себя, отметив, что кошелька при ней нет Он продолжал болтать с обезоруживающей непринужденностью, покуда Амонет не заявила, что идет спать. От всей души пожелав ей спокойной ночи и воздержавшись при этом от всякого рода намеков, Голеску проследил, как она забирается в повозку, — как всегда, вид Амонет сзади его совершенно покорил, — и, подождав несколько минут, зажег фонарь и поспешил ко второй повозке.

Оказавшись внутри, Голеску повыше поднял фонарь и огляделся.

— Блистательное отсутствие, — удовлетворенно заметил он.

Ни коврика, ни картины, ни серебряной ложечки. Так и должно быть. Но…

— Где же деньги? — вслух поинтересовался Голеску. — Ну же, выходи, кованая шкатулочка. Сюда-сюда, тяжеленький кошелечек. Она наверняка сбыла товару на целое состояние. Ну-ка…

Голеску принялся обшаривать все шкафы и сундуки, поначалу поспешно, потом внимательнее, выстукивая стены в поисках тайников и проверяя, нет ли у ящиков второго дна. Через полчаса он был обескуражен и готов застонать от досады.

— Но где-то же они должны быть! — воскликнул он. — Если, конечно, сумма не столь ничтожна, что Амонет прячет свою убогую долю за корсажем!

Ворча себе под нос, он вышел наружу и засыпал костер. Затем вытащил из кустов свой саквояж с деньгами и новую одежду, в том числе дневной наряд Эмиля. Перепрятав все это в шкафчик в повозке, Голеску растянулся на полу и крепко задумался.

— А я ведь уже видел такие унылые надутые лица, — провозгласил он в темноту. — Отчаявшиеся. Вялые. Обиженные. Может, она и больна, но так выглядят шлюхи, которых заставляют работать сутки напролет, а потом обирают до нитки. Так вот… Так вот, может быть, она жертва какого-то воротилы? Преступного гения, у которого повсюду воры, перекупщики и посредники, а весь навар стекается к нему? Что если он сидит на вершине золотой пирамиды, собирая дань с мелких жуликов по всей земле? Какая славная мысль!

Голеску рывком сел и сжал кулаки.

* * *

Ночью его снова разбудило пение Амонет. Ее голос был словно уголек, что медленно тлеет в костре, словно завиток дыма, который поднимается над пеплом, когда умирает пламя. От него разрывалось сердце и в то же время бросало в дрожь.

* * *

Они покатили дальше. Горы по-прежнему маячили впереди, но, к облегчению Голеску, долина его подвигов осталась далеко позади. За продажу слабого раствора желтой краски никого еще не вешали, но за непростительную удачу кое-кого случалось и повесить; так или иначе, Голеску предпочитал держаться на приличном расстоянии от любого непредсказуемого результата своей деятельности.

Горы наконец приблизились — и были без труда преодолены, поскольку Амонет провела повозки какой-то тайной тропой, судя по всему, хорошо ей известной. На второй день к обеду они приехали в довольно большой город в предгорьях — с роскошными домами и собором с куполом.

Скоро здесь должна была начаться ярмарка — ее устраивали на просторной площади, где гулял ветер, гоняя по булыжной мостовой желтые листья. Голеску попробовал было дать несколько своих обычных дельных советов касательно предприятия Амонет, но внимания не снискал. Покорившись судьбе, он встал в очередь за разрешениями вместе с другими ярмарочными торговцами, которых уже начал узнавать в лицо. Однако они тоже отвергли всяческие его попытки завязать разговор. Чиновник, выдававший разрешения, был груб и бестолков.

Когда опустились сумерки и ярмарка ожила — зажглись яркие газовые фонари, заиграла каллиопа,[35] — Голеску был не в лучшем настроении.

— Ну вылезай, бледная немочь, — проворчал он, вытаскивая Эмиля из повозки. — От чего ты тут прячешься?

— Очень ярко, — всхлипнул Эмиль, крепко зажмурившись и норовя укрыться у Голеску под сюртуком.

— Мальчик мой, мы в крупном современном городе, — сообщил Голеску, рассекая толпу и безжалостно волоча Эмиля за собой, — Это газовое освещение, чудо цивилизации. Скоро у нас совсем не будет ночи, если, конечно, мы сами не захотим. Только представь себе! Придется тебе жить в погребе. Думаю, тебе понравится.

— Хочу сосиску на палочке, — захныкал Эмиль.

— Терпение, — отозвался Голеску. — Чесаться да жрать стоит только начать. Так что пока почешись, а там, глядишь, и поешь. Да куда же запропастился этот ларек с сосисками?!

Он заметил знакомого торговца и протолкнулся к прилавку.

— Эй! «Венскую» сосиску, пожалуйста. — Голеску протянул монетку.

— Сосиски кончились, — ответил торговец. — Есть сармале[36] с мамалыгой и токитура[37] с мамалыгой. Выбирайте.

У Голеску потекли слюнки.

— Сармале и побольше мамалыги.

Он взял бумажный кулек и, отыскав относительно тихое местечко, устроился на груде сена.

— Эмиль, дорогой, присаживайся и кушай. Мамалыгу тебе а острое сармале мне. Договорились?

Эмиль приоткрыл глаза ровно на столько, чтобы успеть рассмотреть блюдо.

— Я не могу это есть. Тут соус.

— Но ведь совсем чуть-чуть! — Голеску покопался среди голубцов и вытащил наружу ком мамалыги. — Гляди! Объедение!

Эмиль засопел:

— Не хочу. Хочу сосиску.

— Да это же сосиска и есть, только в виноградных листьях, а не в свиных кишках! — Голеску взял голубец. — Мм, вкуснятина!

Но Эмиль отказался даже пробовать. Голеску вздохнул, жадно умял сармале с мамалыгой и вытер руки о плащ Эмиля. Потом, волоча беднягу за собой, он прочесал всю ярмарочную площадь, но «венских» сосисок никто не продавал. Единственным, что Эмиль согласился есть, была сахарная вата, так что Голеску купил ему пять больших мотков. Эмиль забился под повозку и слопал все, а Голеску глядел на него, притопывая, прихлопывая в надежде хоть чуточку согреться. Холодный ветер продувал его насквозь, унося последние капли приятной теплоты, оставшейся после переперченного сармале.

— Разве это жизнь для мужчины в самом соку?! — возмущался он. — Мне нужны вино, женщины и танцы, вот что мне нужно, и где все это? Смешно даже! Нянчу тут капризного гнома, а сладостная царица моих грез даже не подозревает, что я живу на свете! Да если бы у меня была хоть капля самоуважения, я бы ворвался сейчас в повозку и показал ей, что почем!

Во рту Эмиля исчезло последнее волоконце сахарной ваты. Он рыгнул.

— А она меня, конечно, за это отделает, — заключил Голеску. — Под орех. Пальцы у нее стальные. И вот это-то меня и восхищает. Ах, Эмиль, разве это не ужасно? Очередной шаг по длинной дороге моего падения.

Эмиль снова рыгнул.

Тянулись холодные часы. Эмиль улегся на бок и стал тихонько подвывать. Ярмарочная суматоха улеглась, огни один за другим гасли, карусель замедлила ход и, описав заключительный круг, замерла, а Эмиль заскулил громче. Из повозки вышла последняя клиентка; в следующий миг дверь распахнулась, и на пороге появилась Амонет. Она крутила головой, пытаясь определить, откуда доносится писк. Взгляд ее упал на Эмиля, распростертого под кибиткой, и Амонет набросилась на Голеску:

— Что вы с ним сделали?

— Ничего! — Голеску попятился. — Его сиятельство репка не пожелали кушать ничего, кроме сахарной ваты, а теперь, похоже, сожалеют об этом…

— Кретин! — бросила Амонет.

Она вытащила Эмиля из груды соломы и бумажных кульков. Несчастного вырвало розовым сиропом.

— Хочу картошку, — заявил он.

Амонет наградила Голеску взглядом, от которого сердце у него екнуло, но он овладел собой и предложил вполне непринужденно:

— Давайте сходим куда-нибудь пообедать. Хотите? Я угощаю.

— Время к полуночи, вы, осел! — зашипела Амонет.

— Кафе еще открыто, — произнес Голеску, указывая на ярко освещенное заведение на краю площади.

Амонет взглянула на него. Помедлив, она пожала плечами.