Большой, маленький - Джон Кроули

— Послушай, принцесса, — сказала Панчита, — работа не ждет.

— Кто это сказал? — удивилась Сильви, оглядываясь по сторонам, но Панчита только повернула свое длинное лицо к Сильви и продолжала жевать свою бесконечную жвачку.

ДОМ БРАУНИ

Она вышла во двор с бидончиком свежего молока и корзинкой коричневатых яиц, которые она вынула из гнезда, устроившей себе насест на ломанном диване, стоявшем в сарае для коз. Она перебралась через неровный клочок земли, где раньше были грядки, и направилась на другой конец двора, к зданию, покрытому высохшими ветками винограда, с высокими, подслеповато глядящими окнами и лестницами, ведущими в никуда. Нижние ступеньки уже поросли мхом и сырость подбиралась и к фундаменту. Вход в здание и окна были забиты старыми сломанными досками самых разных размеров; внутрь можно было заглянуть, но разглядеть что-либо в темноте было невозможно. Заслышав шаги Сильви, из многочисленных щелей в фундаменте выскочило несколько мяукающих кошек — целый кошачий взвод. Джордж как-то сказал, что они на своей ферме разводят в основном кошек. У них был король — огромный одноглазый кот, который не соизволил появиться на этот раз. Но зато появилась пестрая кошечка, которая была беременной, когда Сильви видела ее в последний раз: исхудавшая, с отвислым животом и большими розовыми сосками.

— У тебя родились котята, да? — с упреком сказала Сильви. — И ты никому не сказала? Бессовестная.

Она погладила кошку и налила ей молока и, просунув голову между досками, старалась рассмотреть котят.

— Если хочешь, я посмотрю на твоих котят, — сказала она.

Сильви заглядывала вовнутрь, но смогла рассмотреть только пару больших желтых глаз. Может быть, это были глаза Брауни?

— Привет Брауни, — сказала она на всякий случай, так как это все же был дом Брауни и она знала это, хотя никто никогда не видел его там. Джордж всегда говорил, чтобы они оставили его в покое, пусть живет, как хочет. Но Сильви всегда здоровалась с ним. Она просунула наполовину пустой бидончик с молоком и вместе с яйцами поставила его на выступ фундамента.

— Ладно, Брауни, — сказала она. — Я пошла. Спасибо.

С ее стороны это была просто хитрость, она подождала немного, надеясь еще что-нибудь заметить. Появилась еще одна кошка. Но домовой не появлялся. Она встала с коленок и, потянувшись, направилась в спальню. На ферму пришло утро, туманное и сырое, но не очень холодное. Она остановилась ненадолго в центре сада, обнесенного высокими воротами и стеной, чувствуя себя удивительно счастливой. Принцесса. Надо же. Под ее грязной, пахнущей козами одеждой пастушки было только нижнее белье, надетое вчера вечером. Скоро ей придется думать, где получить работу, строить планы на будущее и устраивать свою жизнь. Но в этот момент, чувствуя себя окруженной любовью, она знала только одно: никуда не нужно идти, ничего не нужно делать и перед ней расстилается ясная и счастливая будущность.

И бесконечная. Она знала, что ее сказка была бесконечной. Бесконечная. Как это может быть. Она большими шагами шла через двор, обнимая себя, вдыхая воздух фермы и улыбаясь.

А из глубины своего дома за ней наблюдал домовой Брауни и тоже улыбался. Своими длинными руками он беззвучно взял со ступеньки бидончик с молоком и яйца; он внес их в свой дом, выпил молоко, высосал яйца и от всей души поблагодарил свою королеву.

БАНКЕТ

Она разделась так же быстро, как и одевалась, а Оберон подсматривал за ней из-под одеяла; затем тихонько вздыхая, она торопливо забралась под теплое одеяло на свое место рядом с ним, она считала, что всегда должна быть здесь, в тепле. Оберон смеясь отталкивал ее холодные руки и ноги, которыми она прижималась к нему, обхватывая его сонное, обнаженное тело, но ему пришлось уступить и он обнял ее; она прижалась своим холодным носом к его шее и заворковала, как голубка, когда его руки коснулись эластика ее тоненьких трусиков.

А в это время в Эджвуде Софи положила одну карту на другую — короля пик на королеву червей.

Немного позже Сильви спросила:

— О чем ты думаешь?

Оберон только хмыкнул в ответ, он уже оделся и разводил огонь в камине.

— Ну, какие у тебя мысли, — повторила Сильви. — У меня их столько, что может получиться целый рассказ.

Он понял, что она имела в виду и рассмеялся.

— Ах, мысли, — протянул он, — ну да, конечно. Сумасшедшие мысли.

Он торопливо развел огонь, небрежно бросая в огонь деревянные щепки и брусочки, лежавшие в ящике. Он хотел, чтобы в спальне поскорее стало тепло и можно было вытащить Сильви из-под одеяла, куда она забиралась, чтобы согреться. Он хотел видеть ее.

— Ну вот, сейчас, например, — продолжала она, — я бродила…

— Да, — рассеянно отозвался Оберон.

— Дети, — говорила она, — совсем маленькие, дюжины, вех размеров и цветов.

— Да, — отозвался он. Он тоже видел их. — Лайлек, — вырвалось у него.

— Кто?

Он покраснел и стал усиленно размешивать угли в камине клюшкой для гольфа, которую специально держали для этой цели.

— Так, подружка, — сказал он наконец, — маленькая девочка, воображаемая подружка.

Сильви ничего не сказал, только глубоко задумалась, не повернув головы.

— А кто еще? — спросила она. Оберон объяснил.

В Эджвуде Софи выложила козыря. Ей не хотелось смотреть на карты, но она снова и снова вглядывалась в них в надежде найти потерянного ребенка, отцом которого был Джордж Маус и увидеть свою судьбу, но ничего не видела. Вместо этого она нашла совсем другую девочку, которая не терялась; вернее, не потерялась в настоящий момент, но которую искали. За ней тесными рядами двигались короли и королевы, говоря каждый о своем: Я — Надежда, а я — Горе, я — Безделье, я — Потерянная Любовь. Вооруженные и верхом на лошадях, торжественные и грозные, они пробирались сквозь толпу козырей, но те их не видели; их могла заметить только Софи, которая вглядывалась до боли в глазах, разыскивая принцессу, которую они не могли знать. Но где же Лайлек? Она перевернула следующую карту — на карте был банкет.

— Ну, и что же с ней случилось? — спросила Сильви. Огонь в камине разгорелся и в комнате потеплело.

— Я же говорил тебе, — ответил Оберон, поднимая полы пальто, чтобы погреть поясницу, — после пикника я уже не видел ее…

— Я спрашиваю не о ней, не о той, которую принесли взамен. Я спрашиваю о настоящей девочке, о ребенке.

— О, — протянул Оберон. Ему казалось, что он приехал в город давным-давно, может быть, даже несколько веков назад; ему приходилось прикладывать усилия даже для того, чтобы вспомнить Эджвуд; а вспоминать свое детство было все равно, что проводить раскопки Трои.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});