Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

— То самое, что ты сказал. Ждать и не брать в голову. А то воображаем о себе бог знает что, судьбы галактик мечтаем решать, а на нас, может, давно плюнули и забыли. Дел у них других нет… Раз твой Антон такой умный, пусть сам свои проблемы и распутывает. А у меня в зубах навязло. Надо будет — нас позовут. Давай лучше сегодня же организуем большой банкет по случаю добровольного присоединения Валгаллы к России. Ирину из Питера заберем, твою Н.А. пригласим, еще кого-нибудь…

— Годится. Люблю повеселиться, особенно пожрать. Тем более, я давно обещал Олегу его личной жизнью заняться, хватит ему в девках ходить.

Конечно, в один день они не уложились. Подготовка заняла гораздо больше времени. Слишком много недоделок выявилось, слишком много дополнительных идей возникло по ходу. То Шульгину захотелось реализовать свои юношеские мечты и украсить Дом коллекцией огнестрельного оружия, охотничьего и боевого, причем требовалось не что придется, а такие, к примеру, экзотические образцы, как винтовки Краг-Йоргенсона, Шмидт-Рубина или Бердана N 1, пистолет-пулемет Томсона 1921 года или какой-нибудь штуцер Снайдера для охоты на слонов, и непременно с прикладом из сандалового дерева. А это, естественно, требовало серьезных поисков.

Берестин, в свою очередь, выдвигал идею организовать не просто заурядную вечеринку, но все до мельчайших деталей стилизовать под начало шестидесятых годов: пластинки и магнитозаписи, напитки и сорта сигарет, даже характерные наборы закусок и заграничные иллюстрированные журналы. Ну и так далее.

Причем трудно сказать, в чем тут было дело — в подсознательном желании компенсировать нереализованные юношеские мечты, в очередном приступе ностальгии по прошлому, или просто это была игра, веселое соревнование в остроумии, изобретательности и памяти.

Ведь, в конце концов, все они были достаточно умны, чтобы всерьез увлечься неограниченными возможностями к стяжанию материальных благ. Скорее наоборот.

Но наконец все было готово. Осталось только привезти гостей.

…Как-то так получилось, что Левашов, перевалив за середину четвертого десятка, не обзавелся не только семьей, но и постоянной подругой тоже. В юности он создал себе идеальный образ девушки, которую готов был полюбить, но ничего подобного так и не встретил. Такое случается почти с каждым, однако у большинства безболезненно проходит годам к двадцати пяти. А вот у Олега процесс приобрел злокачественный характер, и многие вполне приличные, но не соответствующие вымышленному образу девушки, готовые составить его счастье, отступали, поняв тщету своих усилий и чар.

Морская же служба сделала перспективу устройства личной жизни Левашова совсем уже проблематичной.

Поэтому, когда Воронцов сообщил ему, что не забыл своего обещания и что претендентка на руку и сердце ждет его с нетерпением, Олег усмехнулся скептически, но возражать не стал.

Через мастерскую Берестина, которая и на этот раз сыграла роль КПП на границе двух миров, они вышли на вечернюю Пушкинскую улицу, сели в как ни в чем не бывало стоящий у бордюра БМВ и отправились туда, где, по словам Воронцова, ждала Олега прекрасная незнакомка.

Подруга Воронцова, которую он даже за глаза называл отчего-то по имени-отчеству, жила в плоской шестнадцатиэтажке близ Крестовского моста.

Наталья Андреевна, о которой Левашов был достаточно наслышан, оказалась вполне миловидной дамой в возрасте около тридцати. Она открыла дверь, провела их в комнату, и Олег увидел подружку Натальи Андреевны.

Девушка сидела на диване у открытой балконной двери с каким-то толстым журналом в руках и сразу, с порога, произвела на Левашова впечатление, на которое, очевидно, и рассчитывал Воронцов. Самое интересное, что Воронцов тоже увидел эту девушку впервые в жизни, а увидев, с удовлетворением отметил, что Наташа поняла и выполнила возложенную на нее задачу безукоризненно.

При том, что девушка ни в коей мере не походила на воображаемый идеал, Левашов почувствовал непривычное и почти непреодолимое желание смотреть на нее не отрываясь. Она его сразу заинтриговала, вероятно своим сумрачным, замкнутым лицом. «Как Медея, — подумал Олег. — А может — Цирцея…» — вспомнил он излюбленные Шульгиным мифологические сравнения.

Густые темные волосы обрамляли лицо девушки и свободно стекали на плечи тяжелой волной. Еще он заметил длинные ноги в до белизны вытертых джинсах и туго натянутый на груди черный свитер.

После краткой процедуры представления Лариса (так ее звали), протянула узкую руку. Воронцов ее просто пожал, а Олег, неожиданно для себя, наклонился и неловко эту руку поцеловал. Лариса не то удивленно, не то пренебрежительно взмахнула ресницами и отвернулась, вновь села на диван, поджав ноги. Повисла мучительная пауза. Разрядил ее Воронцов утонченно-казарменной шуткой.

…Разговор вращался вокруг подходящих к случаю пустяков, как почти всегда в малознакомой компании такого круга. Левашов исподволь продолжал изучать девушку, отмечая, что на красивых пальцах Ларисы с темно-вишневыми ногтями нет ни единого кольца или перстня, что журнал, который она отложила при их появлении, — каталог Сотби, и что, согласившись на встречу, о которой Н.А. ее, разумеется, предупредила, не следовало бы говорить таким скучающе-безразличным тоном.

«Тоже мне, королева в изгнании…» — старался он разозлиться и тем самым избавиться от овладевших им комплексов. Но получалось это плохо. К счастью, Воронцов вовремя понял его состояние. И предложил идею — отправиться в гости.

— Совершенно эстетно… — неожиданным в его устах тоном говорил Дмитрий. — Крупный писатель, роскошная дача под Древнюю Русь, всегда рад хорошей компании…

— Вы имеете в виду именно древнюю или средневековую? Это часто путают, — вдруг спросила Лариса.

— А черт ее знает, — не сбился с расслабленно-томного тона Воронцов, — я не специалист… Ну, всякие там Мономахи, Марфы-посадницы и прочие Шуйские… Много дерева, свеч и оружия… Князь вам сам все точно изложит.

— Однако диапазон у вас — от Мономаха до Шуйского… А князь — это кличка такая?

— Отнюдь, скорее титул. Взаправдашний князь, вроде бы даже Рюрикович…

— И одновременно крупный писатель? Уже интересно.

— А вы что, Чивилихина недавно прочли или Балашовым увлекаетесь? — в диссонанс со своей исторической неграмотностью спросил Воронцов. Наталья Андреевна, не желая портить игру, отвернулась, скрывая улыбку.

— Да как сказать… — уклонилась от ответа Лариса, и Левашов подумал, что эта девочка (имея в виду разницу в возрасте лет около десяти) отнюдь не глупа. «Слава богу, хоть поговорить можно будет, а то вечно попадаются экземпляры с мозгами полевого облегченного образца…»

— …Так я про дачу его, — продолжал валять дурака Воронцов. — Совершенная глушь, васнецовско-шишкинский пейзаж, река, никаких признаков цивилизации, и в то же время — все возможные удобства жизни. Первоклассная аппаратура, само собой — видео, а бар…

— И кто же этот писатель-князь? — спросила Наталья Андреевна. — Ты мне не говорил.

— Ты даже не представляешь, о чем я тебе еще не говорил… Андрей Новиков его зовут. Если не Маркес и не Грэм Грин, то по тиражам никак не ниже Семенова.

— Не слышала даже такого… — сказала Лариса.

— Он — призрак, — включился в розыгрыш Левашов. — Пишет, а подписываются другие. Но своя одна книга тоже есть. Широко известная в узком круге ограниченных людей.

— И какой же смысл писать за других, если он хороший писатель?

— О-о! — поднял палец Воронцов. — Особливый. Гораздо увлекательней быть неизвестным автором выдающихся трудов, нежели известной посредственностью.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением тряхнула волосами Лариса. — Отдает проституцией…

— Не судите, да не судимы будете, — вступился за Новикова Левашов. — Познакомитесь, тогда и составите мнение. А он отличный парень. Как Маяковский. Наступил на горло собственной песне… Во имя высших интересов.

— С собой что брать будем? — спросила Наташа, считая вопрос о поездке решенным.

— Да ничего не нужно. Только предметы личной гигиены и комплекты туалетов на ваше усмотрение, исходя из предстоящей программы: отдых на лоне природы, торжественный ужин…

— Лучше сказать — пир, — вставил Левашов. — Пир на Валгалле… — повторил он, словно пробуя это сочетание на вкус.

Воронцов кивнул, принимая поправку, и продолжил:

— И облачение для бани.

— Без бани теперь никуда, — съязвила Лариса. — Будто до этого век не мылись.

— Точно! — простодушно улыбнулся ей Воронцов. — Я тоже не очень понимаю, что за удовольствие пить водку в голом виде. Однако — ноблэс оближ. Но если вы этого не любите — обещаю не настаивать.