Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.) - Виталий Витальевич Тихонов

class="a">[1267].

Неудовлетворительно строилась и кадровая политика. По подсчетам комиссии, за 2 года было уволено более 50 научных сотрудников[1268]. С удовлетворением было отмечено, что отчислению подверглись академики Минц и Деборин[1269]. В кадрах отмечалась нехватка «ученых членов партии»[1270], которые должны были придать идеологически верный вектор работы. Нарекания вызвала и работа аспирантуры, где аспиранты «избегают актуальных тем, связанных с Великой Отечественной войной и послевоенным периодом»[1271]. Докторанты не ставят широких проблем, а стараются ограничиться узкими темами. Нет работ по историографии, за исключением докторанта В. Е. Иллерицкого.

Обрисовав картину ужасающего состояния, комиссия сделал однозначный вывод: «…Институт работает неудовлетворительно и не выполняет поставленных перед ним задач»[1272]. Было предложено десять шагов по выходу из ситуации. Среди них и срочное укрепление института проверенными, идейно выдержанными кадрами, которые предполагалось ввести как в Ученый совет, так и в отдельные сектора. Для остальной массы сотрудников предлагалось провести переаттестацию[1273].

В сентябре 1950 г. об итогах проверки сообщили на самый верх — Г. А. Маленкову. В. Кружковым и А. Митиным была составлена докладная записка, датированная 1 сентября 1950 г. В ней отмечалось, что Институт истории достиг некоторых успехов в своей деятельности. Но этого явно недостаточно, поскольку на главных участках идеологического фронта сотрудники института оказались не на высоте. «В некоторых работах, подготовленных и выпущенных за последние годы, имеются ошибки методологического и политического характера, свидетельствующие о наличии в среде историков чуждых марксизму-ленинизму взглядов буржуазного объективизма и космополитизма»[1274]. «Объективистские» ошибки выразились в том, что некоторые историки стремились возродить традиции «русской буржуазной историографии, стереть грань между советской и буржуазной исторической наукой»[1275].

Бросался и традиционный уже упрек в том, что институт не ведет разоблачения буржуазной историографии. Планирование осуществлялось не из потребностей советского государства, а из научных интересов исследователей. «Буксуют» многотомники.

Серьезным недостатком работы института является крен в сторону изучения древнейших периодов, а новейшая история, в том числе и история СССР, оказывается на периферии. Утверждалось: «За последние десять лет институт не выпустил ни одной научной работы, посвященной истории советского государства и строительства социализма в СССР»[1276]. Если это утверждение и было преувеличением, то явно небольшим. Объяснялось такое положение дел кадровой ситуацией, отсутствием квалификации у специалистов по новейшей истории. Вообще кадровая политика, по мнению авторов записки, глубоко порочна: «Имели место случаи, когда научные сотрудники подбирались по признаку семейственности, приятельских отношений, что привело к засорению коллектива института случайными, малоподготовленными людьми и политически сомнительными лицами»[1277]. Вставка о семейственности — явный плод творчества сотрудников Агитпропа, в отчете комиссии этого не было. Утверждалось, что «только за последние 2 года из института было отчислено 60 научных сотрудников, как не отвечающих требованиям института по деловым и политическим качествам»[1278]. Отметим, что отчет комиссии говорил о более 50 уволенных сотрудников.

Далее: плохо поставлена работа аспирантуры. Неудовлетворительна работа Дирекции и Ученого совета. Много претензий было предъявлено и лично Б. Д. Грекову, который «мало уделяет внимания руководству институтом ввиду перегруженности работой по совместительству»[1279]. Его заместитель С. Д. Сказкин «фактически самоустранился от руководства институтом»[1280].

Указывая рекомендации по устранению «срывов», которые поступили в адрес института и его руководства, авторы записки от имени отдела пропаганды предлагали усилить кадры института выпускниками АОН. Были названы Воронецкая, Митрофанова, Борецкий и Грабарь.

Таким образом, в записке усилился акцент на негативные, с точки зрения советской идеологической машины, черты, многие выводы комиссии сознательно выпячивались и подчеркивались, увеличивались масштабы ошибок. Проведенная проверка стала поводом для серьезных изменений в работе института. Уже летом в институте прошел слух, вскоре подтвержденный, что А. Л. Сидоров назначен заместителем директора[1281]. Учитывая его роль, было очевидным, что он будет следующим руководителем.

Аргументов в выводах о неблагополучии в работе института добавило и дело референта Отделения истории и философии В. В. Альтмана, тесно сотрудничавшего с Институтом истории. В начале 1951 г. он был арестован как шпион. На заседании партийной ячейки вспомнили, что разоблаченный «шпион» тесно общался с М. А. Алпатовым и продвигал его книгу о французской буржуазной историографии на Сталинскую премию[1282]. История с Альтманом стала еще одним сигналом к усилению партийной бдительности.

Обстановка в Институте после антикосмополитических заседаний и проверки явно не улучшилась. Бесконечные собрания секторов, партячейки и Ученого совета, на которых искали и исправляли ошибки, окончательно стали нормой. Даже А. П. Кучкин, который нередко сетовал на то, что дискуссии в институте проходят не по-боевому[1283], в начале 1952 г. озвучил, что за последнее время (какое — не уточняется) принял участие в 240 (!) собраниях. «У меня создается впечатление: помимо нашей воли, вероятно, но у нас какая-то часть этих заседаний, может быть, значительная часть становится самоцелью — заседания ради самих заседаний»[1284], — возмутился он.

11. Разгром «космополитов»: восприятие современниками

Антикосмополитическая кампания произвела колоссальное впечатление на современников: жертв, невольных участников и просто наблюдателей. Ее антисемитский подтекст был для всех очевиден. Поступить в университет и аспирантуру евреям стало заметно сложнее. Происхождение становилось главным препятствием[1285]. В то же время, по воспоминаниям современников, двери в педагогические институты оставались открытыми[1286]. Некоторые после успешной защиты диссертации не получали работы в Москве или Ленинграде, а вынуждены были уезжать в провинциальные вузы (что было не самым плохим вариантом) или перебиваться несистематическими заработками[1287].

Безусловно, кампания была рассчитана на серьезный психологический эффект. Именно кампания по борьбе с «космополитами» была запечатлена в широком круге источников личного происхождения. Для начала обратимся к дневникам. Их немного. Давно замечено, что даже те, кто систематически вел дневник, во время идеологических кампаний не делали практически никаких записей. Это заметно на примере дневников М. В. Нечкиной[1288] и И. И. Минца[1289]. Систематическая фиксация событий и их оценки исчезают. За 1948-1950-е гг. записи в их дневниках отсутствуют. Связано это было с атмосферой страха и боязнью того, что дневник может стать компрометирующим документом. Тем не менее, сохранились дневниковые записи отдельных историков. Самым насыщенным является дневник С. С. Дмитриева. Он, наоборот, обратился к нему в самый трудный момент, видимо из-за желания хоть кому-то доверить свои невеселые мысли и описать злоключения.

Практически первая запись за 1949 г. наглядно демонстрирует атмосферу: «…Нужно делать заметки хотя бы для самого себя. Много раз принимался я их делать и бросал. Не раз и уничтожал. Времена такие, что искренность и откровенность не помогают существовать»[1290]. Несмотря на опасения, дневник