Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.) - Виталий Витальевич Тихонов

стремились утвердить собственную концепцию или лидирующее положение в научно-исследовательском направлении. К ним относились, например, Б. Д. Поршнев, боровшийся с О. Л. Вайнштейном.

В особую категорию целесообразно классифицировать «наблюдателей» от вузов (Е. А. Долбилин, И. И. Мордвишин). Их роль заключалась в представлении провинциальных вузов и критике столичных, в первую очередь, академических знаменитостей.

В отношении гонимых уместно говорить о стратегиях поведения. Здесь также можно выделить немало типов. Во-первых, «соглашательская» позиция, заключающаяся в том, чтобы признавать ошибки, но не озвучивать новых и не искать ранее не упомянутых жертв. К этой категории можно отнести руководителей подразделений и глав кафедр: Е. А. Косминского, А. М. Деборина, С. В. Бахрушина и др.

Во-вторых, полное признание ошибок, сопровождающееся зачастую просьбой дать возможность их исправить (С. А. Фейгина, С. Н. Валк).

В-третьих, популярной стратегией было признание ошибок частично, но при этом не соглашаясь с главными обвинениями в теоретико-методологических и политических ошибках, (А. В. Ерофеев, Ленчнер, А. И. Андреев, Эггерт).

В-четвертых, были и те, кто отрицал обвинения. Они с фактами на руках указывали на то, что их работы искажались, мысли извращались, а политические ошибки, им приписанные, не имеют под собой никаких оснований (Нотович, Зубок).

В-пятых, были и «защитники», которые могли попытаться защитить от обвинений отдельных людей или определенные идеи (как М. А. Барг, призвавший не отрицать наследия дореволюционной медиевистики). К ним следует отнести А. М. Манфреда, В. В. Стоклицкую-Терешкович.

В-шестых, можно выделить и стратегию, названную Ю. П. Зарецким «примиряющей». С конкретных людей внимание переключалось на общие вопросы или акцентировалось, что ошибки совершил коллектив.

В-седьмых, некоторые сваливали ошибки на давно умерших. Например, Н. М. Дружинин обвинил в «космополитизме» П. Я. Чаадаева. В этом случае самой популярной фигурой был М. Н. Покровский, чье наследие было признано причиной космополитических ошибок.

Наконец, особую группу составляли те, кто демонстративно не явился на заседания. К ним можно отнести С. Я. Лурье. Многие не пришли, сославшись на здоровье. Как записал в своем дневнике филолог Б. М. Эйхенбаум: «Инфаркт становится распространенной болезнью»[1311].

* * *

Итак, пришло время проанализировать значение кампаний для развития корпорации советских историков. Кампании — явление сложное и многослойное. Они несли разнообразные функции, причем, как с точки зрения их организаторов в недрах партии, так и с точки зрения исполнителей и рядовых участников.

Для советской идеологической машины это, безусловно, была апробированная форма мобилизации населения и поиска «внутренних врагов». Это не вызывает сомнений. Но остается вопрос о том, можно ли разделить две крупнейшие кампании 40-х гг.: «борьбу с буржуазным объективизмом» и «безродным космополитизмом». Часто их объединяют в одну под предлогом того, что их содержанием была борьба с «низкопоклонством перед Западом»[1312]. Кампании действительно превращались в своеобразный снежный ком, который вбирал в себя идеологемы предыдущих, но акценты в них все же смещались.

Что касается исторической науки, то такой подход, видимо, сложился из-за того, что первые серьезные исследования кампаний были посвящены Н. Л. Рубинштейну и его книге «Русская историография». Поскольку Рубинштейна яростно критиковали и в первую и во вторую кампанию, то и разделять их не было особого смысла[1313]. Поэтому и появилось устойчивое словосочетание «борьба с буржуазным объективизмом и космополитизмом». Немалую роль в этом сыграли и мемуары историков, где «объективистская» кампания не отделяется от «космополитической»[1314]. Но разделить их, все же, следует.

Уже современники понимали, что обвинение в объективизме куда менее опасно, чем в «космополитизме». Более того, одни историки (С. Б. Веселовский, С. Н. Валк, А. И. Яковлев и т. д.) обвинялись в «объективизме», но никогда не обвинялись в «космополитизме». Критерием разделения кампаний является их этническая направленность. Так, в разгроме «объективистов» явно преобладали русские историки. А антикосмополитическая кампания уже носила направленный антисемитский характер.

В этой связи возникает вопрос о направленности кампании по «борьбе с объективизмом». На первый взгляд может показаться, что ее жертвами были историки «старой школы», а молодые советские кадры расчищали себе таким образом путь[1315]. В определенном смысле это так. Но реальная картина, как обычно, гораздо сложнее. Среди обвиненных и пострадавших немало явно не входящих в круг историков «старой школы». Достаточно вспомнить Л. И. Зубока, З. К. Эггерт, О. Л. Вайнштейна, Н. Л. Рубинштейна, В. Т. Горянова и мн. др. Это наводит на мысль, что на самом деле состав критикуемых формировался в значительной степени ситуационно, в зависимости от конфликтов в самой корпорации, наличия или отсутствия покровителей и т. д.

Таким образом, конфликт становится одной из важнейших причин такого количества критикуемых. Само «сообщество» историков готово было искать врагов внутри себя. Важно отметить, что иногда корпорация выступала более или менее монолитно, если уровень конфликтов внутри нее был не высок. Тогда организаторы сталкивались с серьезными проблемами, а идеологические импульсы, призванные разжечь охоту на врагов, просто гасились. Например, это произошло в Ленинградском отделении союза писателей[1316]. По сути это же случилось в ЛОИИ.

Но противоречия и конфликты внутри научно-исторической корпорации были слишком сильны и требовали выхода. Кампании и стали таким выходом. Конфликты были между партийными и беспартийными, между людьми, жаждущими власти (И. И. Минц и А. Л. Сидоров), между историками «старой школы» и марксистами, так и не признавшими их за своих. Особую роль в них играли «маленькие люди», являвшиеся сторонними для корпорации фигурами и добавлявшие остроты в процесс (см. ниже).

Кампании проходили в сложившейся системе отношений между историками и партноменклатурой. Поэтому гонимые нередко обращались за покровительством, или использовали свои связи для борьбы с конкурентами. В государстве, где все выстраивалось в форме властной вертикали, где на руководящие посты не выбирались, а назначались благодаря многочисленным договоренностям и компромиссам, победить своего соперника можно было только при помощи его дискредитации в глазах контролирующих органов.

Многие таким образом делали карьеру. А. Н. Сахаров вспоминает: «Сегодня почему-то считается, что ответственность за все… несли лишь руководящие партийные и государственные структуры. Однако, это не совсем так. С восторгом в этих кампаниях, в нагнетании этой атмосферы участвовали миллионы людей, а у нас на истфаке [МГУ. — В. Т.] — десятки студентов, аспирантов, преподавателей, которые делали борьбу за “идеологическую чистоту” своим призванием, морально уничтожали всех, кто попадался на крючок подозрения. Заодно в этом мутном потоке многие комсомольские и партийные вожаки, весьма посредственные в науке и на экзаменах, ловили рыбку — ковали карьеру, добивались положительных характеристик, рекомендаций в аспирантуру, благоприятных распределений на работу, оттесняли своих конкурентов по учебе, по жизни»[1317]. Важно только подчеркнуть, что именно власти создали