Крик ворона - Дмитрий Вересов

– Ни фига ж себе побочный! На четверть лимона… – Рафалович рывком встал, заходил по просторной комнате, без надобности трогая разные предметы. – Это же огромная сумма! Думаешь, он смирится с такой потерей, не будет искать вас?..

– Нас?

– Ну, тебя, старика этого, меня…

– Сядь и успокойся. Этот идиот никого уже искать не будет.

– Уже? – выдохнул Рафалович. – Так его что, того?..

– Эк ты, болезный, разволновался-то, а еще говоришь – взрячую подыграл бы.

– Ну я ж не знал, что мокрое…

– А что ты вообще знаешь? – Таня смотрела на него с откровенной, издевкой. – Ладно, не бзди, Маруся, дело чистое, концов не найдут. А на тебя и подавно не выйдут, если, конечно, язык распускать не станешь.

– Я? Язык распускать?

– Вижу, понял. Ну и ладненько. – Она сладко потянулась. – Ты посиди еще, а мне пора на боковую. Простишь, если провожать не выйду?

– Но для чего… для чего?! – не слушая ее, воскликнул Рафалович. – И почему я?

Таня небрежно махнула рукой.

– Так уж вышло. Просто ты, золотой мой, до головокружения похож на одного человечка. Большого человечка из маленькой, но зело богатой страны. Впрочем, большим ему теперь уж не бывать.

– Подставили?

– Как кролика Роджера. Тебя же, дружочек, скрытой камерой снимали, и утром, в парке, и на вилле у папы Карло. Отсюда и очки, и маскарад мой вечерний. Так что не парься понапрасну. А Лилечке твоей, чтобы любознательность погасить, ты, пожалуй, лучше скажи, что два дня и три ночи со мной кувыркался, а потом опомнился и к законной прибежал. Купи что-нибудь хорошее. Бабы, они такие покаяния любят…

Но объяснять Лиле ничего не пришлось. Портье в «Отель де Пари» с сочувственным видом передал ему его краснокожую паспортину, чемодан и гневную прощальную записку с множеством орфографических ошибок.

Жена так и не простила ему ни измены с ее лучшей школьной подругой, ни того идиотского положения, в которое он невольно поставил ее саму. После шумного и скандального развода она с мальчишками укатила к маме в Хайфу, куда он ежемесячно переправлял по тысяче долларов содержания…

– Эй, иди сюда! – крикнул Рафалович в раскрытую дверь, а когда, по-прежнему надувшись, вошла Аллочка, прихлопнул ее по попке и ворчливо спросил: – Ну, и что стоит твоя Австралия?

Аллочка завизжала и бросилась ему на шею.

– А?! Что?!

Таня встрепенулась, резко оторвала голову от подушки, села.

– Ты кричала, – хрипловатым со сна голосом сказал Павел.

– Сон…

– Опять во дворце летала?

– Если бы… – Она успокоилась, только дышала часто. – Такое привиделось… Жуткое, непонятное. Двойное какое-то.

– Двойное?

– Ну, будто я там – и не я в то же время. Словно на себя со стороны смотрю, как в кино. Только это не кино, и я в нем – совсем не я. Стройная, подтянутая, кудри рыжие по плечам…

– Рыжие? – Павел непроизвольно вздрогнул.

– И очень красивая, только красота такая… снежная, нечеловеческая даже. Недобрая красота… И будто ведет меня – и не меня – кто-то по коридору, длинному-предлинному, и пол в коридоре том каменный, холодный, а я босая. На глазах повязка, но я все вижу, только не сама, а та я, которая со стороны… Ну вот, совсем запуталась…

– Нет-нет, я все понимаю.

– И вот отворяют передо мной комнату, большую вроде, но пустую, только посередине кресло высокое, а к нему провода тянутся. И тут я понимаю, что меня – то есть ту, которая во сне, – сейчас в этом кресле казнить будут. Сердце так в пятки и ухнуло… Будто падаю. И проснулась.

– Да уж… Это знаешь как называется?

– Как?

– Перевозбуждение, вот как. Которую ночь уже не спала толком, землю родную через столько лет увидела, новые впечатления, новые знакомства… и старые тоже. Сегодня вон до половины пятого по городу гуляли. Вот дурь всякая и мерещится. Постарайся заснуть, а? Таблетку дать? – Он бережно дотронулся до ее черных волос, откинул со лба упавшую прядь.

– Да ну ее! И так глаза в кучку… – Таня сладко зевнула. – Привидится же такое, честное слово…

Павел полежал немного, закинув руки за голову, потом осторожно, чтобы не потревожить жену, выбрался из постели, подошел к окну, закурил. Замер в той же позе, что и сутки назад, задумчиво глядя в окно.

Он знал, какая женщина явилась Тане. Сегодня днем слышал голос, а теперь этот странный, леденящий сердце сон… А ведь говорят, в последние мгновения жизни сознание, а может быть, душа, испускает такой мощный энергетический импульс, что его способны уловить другие – одаренные особой чувствительностью или состоящие в особых отношениях с умирающим. Так что же, получается, что… Павел прикрыл глаза, стараясь вызвать образ первой своей Татьяны, но увидел только черную пустоту… Но если так, то это произошло тогда, вечером, когда он услышал ее голос. А что сейчас? Не весть ли, которую она посылает уже оттуда, из-за черты?.. Посылает через ту, с которой при жизни не была даже знакома, адресуя послание ему? Послание о чем? О том, как перешла туда?.. Дикость, невозможная, чудовищная дикость… В наше время, в цивилизованной стране – в нецивилизованных ведь нет электрического стула… Это что же такое должна совершить женщина, чтобы… Нет, невозможно. Не верю, Таня, Танечка, не верю!

– Это твое право, Большой Брат…

Павел вздрогнул, тряхнул головой, отгоняя наваждение. Бред, фантасмагория, чушь! Конечно же, все не так, так ведь не бывает…

Он обернулся, посмотрел на жену. Та безмятежно спала, совсем по-детски причмокивая губами. От накатившей волны нежности перехватило дух.

За окном, под бледно-голубым северным небом, расстилались серые воды Финского залива…

VII

Короткопалая мужская рука потянулась к рубильнику, опустила рычаг. Тело, мгновение назад содрогавшееся в сильнейших пароксизмах, замерло, руки, только что судорожно сжимавшие подлокотники, лежали расслабленно и, если бы не ремни, вовсе упали бы с кресла. Голова с черной повязкой на глазах запрокинулась назад, рот открыт…

Лорд Эндрю Морвен снял фуражку, седой парик, отклеил накладные усы, на цыпочках пересек зал и, полюбовавшись еще несколько секунд на раскинувшуюся в кресле жену, бережно снял повязку с ее глаз и провел бархатной салфеточкой по лоснящемуся от пота алебастровому лбу. Она глубоко вдохнула, пошевелила плечами и открыла глаза.

– Девочка моя… – с неподдельной нежностью прошептал Морвен и принялся расстегивать ремни и отсоединять электроды.

– Однако ж фантазии у вас, ваша светлость, – томно промурлыкала Таня. – Я уж думала, и в самом деле концы отдам от кайфов. В точечки в самые те попал, в какие надо, а уж когда вибратор выскочил…

– Старались, – скромно отозвался Морвен.

– А помещение-то с прошлого раза сильно изменилось. Я когда там проснулась, не сразу поняла, куда попала. На минуточку даже подумалось, что все опять всерьез.

– Опять?

– А тогда что, по-твоему, шутка была? Ни фига себе шуточка! Прямо в наручниках в самолет запихали, потом в фургон закрытый. И поди знай, что не в Осло доставили, а вовсе в Эдинбург. Цирики глухонемые, газеты только на норвежском, допросы под прожектором, липовый английский консул, адвокат-идиот… А уж те несколько суток, что в мешке провисела в полной темноте, никогда тебе не забуду!

– Инициация, что поделаешь. Мне в свое время тоже несладко пришлось.

– Инициация! С такой инициации и спятить недолго. Я ж весь месяц была уверена, что меня и в самом деле за Шерова прихватили, вены себе резать хотела…

– И еще полгода никак не могла поверить, что мы не имеем никакого отношения ни к Эм-Ай-5, ни к другим подобным учреждениям.

– Да уж, сами себе контора! Ладно, господин судебный исполнитель, снимай-ка ты эту дурацкую тужурку и харчи на стол мечи, а то я за всеми этими забавами проголодалась… Слушай, а здорово это у тебя получилось. «Премерзкий дьявол!» Какой артист в тебе погибает!..

– Ты тоже неплохо включилась. Белое танго… Будь на моем месте настоящий судебный исполнитель, глядишь, ради такой узницы всю тюрьму по кирпичику разнес бы. Так что давай, навык не утрачивай, пригодится, коли что.

– Типун тебе на язык!

Уж сколько раз ей казалось, что не осталось таких кулинарных изысков, которыми мог бы удивить муж. А он не переставал удивлять. Вот и сегодня дымились на тарелочках усеченные конусы то ли пирожков, то ли хлебцев, источающие крепко забытый гречневый запах, а в бокалах плескалось черное вино с необычным синеватым отливом. Морвен деловито разрезал свой хлебец пополам, полил маслом из графинчика, присыпал солью. Таня последовала его примеру.

– Что это? – спросила она, не разобрав с первой вилки.

Морвен, похоже, огорчился ее незнанию.

– Это же greshniki, ваше традиционное блюдо. По-моему, с ними неплохо сочетается русское черничное вино. Мне его доставляют прямо из Пскова. – Прозвучало это, как «суп прямо из Парижа» в устах бессмертного Хлестакова.