Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

налаживая производство, обучая афганских специалистов и т. д. Столица превзошла все остальные города Афганистана в экономическом и культурном плане. Именно в Кабуле сложился класс технократов – в отличие от прежней аристократии, он опирался на светские навыки и образование, а не на религиозную и племенную принадлежность.

Кабул олицетворял имперское присутствие в афганской деревне – и, не контролируя ее, все-таки насаждал там проекты, кардинально меняющие жизнь крестьян и кочевников (например строительство в долине Гильменд). Противоречия между старым и новым Афганистаном – вернее, между старым Афганистаном и Кабулом – вылились в борьбу между деревней и городом, традицией и современностью, местничеством и космополитизмом, феодализмом и индустриализацией, шариатом и светским правом, исламской культурой и западной культурой – и, в конечном итоге, между прошлым и будущим. Казалось, что династия Надир-шаха обречена на успех, но старый Афганистан не сдавался. Всякое действие центра рождало противодействие в провинциях. Социальную ткань растягивали в двух противоположных направлениях, она угрожающе трещала и иногда лопалась – но Кабул игнорировал прорехи вместо того, чтобы их латать. Напряжение не могло длиться вечно – рано или поздно ветхая ткань, сшитая из разных лоскутков, должна была разорваться.

Столичные политики не разработали единую концепцию реформ. Радикалы настаивали на быстрых преобразованиях, умеренные – на постепенных. Саурская революция (1978) не являлась революцией бедных против богатых или крестьян против помещиков. Это был коммунистический переворот – путч внутри городской элиты, и в его основе лежал исторический спор о том, как наилучшим образом достичь давней цели имперского Кабула – консолидировать государство.

Впрочем, настоящий конфликт случился не в столице – он разгорелся между Кабулом и деревней. Введя ОКСВ в ДРА, Советский Союз хотел оградить страну от американского влияния. Афганские левые заняли одну из сторон биполярного глобального противостояния коммунизма и капитализма, но их оппоненты-исламисты не чувствовали аналогичной связи с другой стороной. Моджахеды не разделяли американские интересы и не исповедовали заокеанские ценности. Они представляли старый Афганистан – тот самый, который Абдур-Рахман прижал, но не сумел истребить. Афганская гражданская война не имела ничего общего с «холодной войной» – она являла собой взрыв неурегулированных внутренних конфликтов и обид, накопленных за несколько веков. В 1979 г. ящик Пандоры не был сколочен – он просто открылся.

Считается, что гордые и свободолюбивые афганцы всегда объединяются против иностранных захватчиков – однако это романтический стереотип. Только в 1980 г. шурави уничтожили свыше 80 вражеских группировок, нагрянувших в ДРА из пакистанского Пешавара. Некоторые из них были крупными, остальные – маленькими. Горстка повстанцев являлась левыми либералами, кто-то поддерживал пуштунский национализм, но абсолютное большинство сражалось под знаменем ислама в качестве моджахедов. Все группировки сражались против общего неприятеля – ОКСВ, но их были десятки, поскольку они формировались вокруг конкретных лидеров. Все лидеры боролись друг с другом за власть над сопротивлением в целом – никто не желал сливаться с конкурующими отрядами и признавать авторитет их предводителей. Причина раздробленности проста – в Афганистане лидерство обусловлено личными связями. Так было и во времена Ахмад-шаха Дуррани (XVIII в.), и во второй половине XX в.; это правило действовало и в отношении коммунистов, и в отношении моджахедов.

Пешаварские группы, будучи автономными, контактировали с боевиками внутри ДРА – коих насчитывалось около 150 тыс. Эта цифра подразумевает только тех афганцев, которые буквально бросили все и подались в душманы, – и не охватывает солдат и офицеров, которые номинально служили в армии, а реально – вели партизанскую войну против своих союзников-шурави, умудряясь еще и получать воинское жалованье. Статистика также не распространяется на крестьян и кочевников, формально являвшихся мирными жителями. Точное количество тех, кто сотрудничал с джихадистами либо периодически «партизанил», нельзя подсчитать – но, вероятно, показатель приближается к 100 % населения ДРА. Масштабы моджахедского движения становятся ясны, если знать, что в 1985 г. в поле зрения кабульского правительства, по разным оценкам, находилось от 10 % до 20 % афганцев. Впрочем, власти не могли гарантировать, что эти граждане по ночам не нападают на советские форпосты, не укрывают исламистов и время от времени не уходят в горы с оружием в руках. Зато остальные 80–90 % афганцев уже давно были в горах – или, на худой конец, в иранских и пакистанских лагерях боевиков и беженцев. Режим НДПА ничего и никого не контролировал.

Пакистан – подобно Британской Индии и будучи ее исторической частью, – испокон веков был пристанищем для всех, кто покидал Афганистан, но планировал вернуться и взять реванш. В президентский период Дауда (1977–1978) оппозиционеры открыли в Пешаваре офисы своих партий. Летом 1979 г. – в ходе репрессий «Халька» – в Пакистан потянулись беженцы, но уже в следующем году тонкая струйка превратилась в наводнение – и сотни тысяч человек хлынули через «линию Дюранда». Испугавшись дикого, неуправляемого потока, пакистанцы попросили пешаварских политиков навести порядок в приграничных районах – в первую очередь для раздачи гуманитарной помощи. В 1980 г. Исламабад официально признал семь афганских партий со штаб-квартирами в Пешаваре; организации, вошедшие в так называемую Пешаварскую семерку, должны были регистрировать мигрантов. В конце концов через Пешавар стала проходить не только гуманитарная, но также военная и финансовая помощь для моджахедов, присылаемая зарубежными силами, заинтересованными в Афганской войне.

Связи между джихадистами в Пакистане и Афганистане строились на личных предпочтениях и сделках между лидерами. Руководители Пешаварской семерки были, по сути, сборщиками финансов – и конкурировали за ресурсы, получаемые из разных источников. У одних групп имелись спонсоры на Аравийском полуострове, у вторых – в Иране, у третьих – в Северной Африке; также моджахедов активно поддерживали Пакистан, Великобритания и Китай.

В истории Афганской войны встречаются весьма экзотические персонажи. Один из них – «афганский самурай» и «японский моджахед» Коширо Танака (род. 1940). Он с детства занимался каратэ, дзюдо и кэндо. Повзрослев, Танака стал бизнесменом, но потом решил посвятить себя любимому делу – боевым искусствам. По мнению японца, лучшим «испытательным полигоном» для его духа и тела являлся Афганистан. В 1985 г. он приехал туда, принял ислам и стал обучать моджахедов рукопашному бою.

Японское посольство в Исламабаде предупредило Танаку о недопустимости вовлечения в афганский конфликт. Естественно, он проигнорировал предупреждение – и принялся тренировать душманов Бурхануддина Раббани. В 1987 г. Танака опубликовал автобиографию «Советские солдаты в прицеле. Моя война в Афганистане». Сенсей пробирался в Афганистан через Пешавар и всегда привозил джихадистам деньги, которые собирал в Японии через специально созданную для этих целей фирму. Доходы от книги тоже пошли на помощь душманам.

Усилия Танаки окупились с лихвой. Прежде всего, он прославился – журналисты с