Самая сладкая ложь - Анастасия Эльберг

— Ты слишком высокого мнения о моем чувстве юмора. Увы, запасы спиртного я пополнить забыл, а поэтому могу предложить тебе на выбор только виски, водку и шампанское. Вы хотите водку, леди?

— Нет, — покачала головой Лия. — Леди хочет шампанское. Послушай, а откуда ты знаешь этот… древний язык, о котором говорил Махмет?

Этот вопрос развеселил хозяина яхты.

— О, это интересная история, — сказал он. — Все началось с Ицхака. Он пришел ко мне, и сказал, что ему нужна консультация. Я согласился помочь. Ицхак рассказал мне об этом странном малом и включил запись допроса, попросив меня хорошо прислушаться. Как выяснилось, Махмет говорил не только на арабском и турецком, но использовал и еще один язык. Авестийский диалект — на нем написана Авеста, священная книга зороастрийцев. Из моих домашних книг мне удалось почерпнуть лишь немногое, а вот в библиотеке университета я нашел интересные материалы. Этот диалект когда-то был разговорным языком элиты в древней Персии, а также использовался служителями культа. У меня появилась одна мысль. Кроме того, моя страсть к языкам, которая меня точно когда-нибудь погубит…

— … и ты выучил этот язык за две недели?! — перебила его Лия. — Вот в это я точно не поверю!

— Не за две недели, — покачал головой Константин. — Чуть больше двух недель, включая выходные, а на выходных я успеваю больше. И выучил я его не полностью, только основы. Между прочим, язык очень красивый и для древних диалектов более чем мелодичный. Как по мне, так идеально подходит если не для вялотекущей беседы двух высокомерных аристократов с утра, то для какой-нибудь религиозной церемонии. На чем я остановился? Ах да. Как ты поняла, мне пришлось разыграть спектакль. И результат меня поразил. Я даже испугался, что переиграл, но потом понял, что виновата исключительно впечатлительность Махмета. Он, конечно, не принимает меня за прямого потомка Заратустры, но вся эта история про древних правителей… удивительно, и как люди в это верят?

Лия положила руки под голову и посмотрела на него.

— Разве тебе не нравится думать о том, что твои предки были великими правителями или… не знаю, визирями? — спросила она, и тут же пожалела, что сказала последнее слово.

— Мои предки, — сказал ей Константин, поднимая палец — жест был не столько предостерегающим, сколько угрожающим, — не были визирями. Они жили задолго до визирей, а после появления визирей считали позором с ними пересекаться. Они и сейчас стараются держаться подальше от мусульман.

Она успокаивающе сложила ладони и склонила голову, соглашаясь.

— Конечно, конечно! Извини. Просто я вспомнила, как Махмет назвал Ицхака мелким визирем.

Константин не удержался от смешка.

— Очень точное определение его рабской сущности.

— Твоя религия позволяет тебе плохо говорить о мертвых?

— Моя религия позволяет мне думать то, что я хочу думать, и делать то, что я хочу делать. Она оставляет мне выбор. Но религиозным человеком я бы себя не называл. Я просто уважаю традиции предков.

Лия уселась поудобнее.

— Значит, в мире есть Добро и Зло, — сказала она, продолжая тему религии.

— Есть, — подтвердил Константин.

— И они воюют между собой, но Добро победит.

— Может быть. Нам с тобой этого не узнать.

— А на чьей стороне тогда находишься ты?

Константин легко смял в пальцах сигарету и улыбнулся.

— На своей. Это такая сторона, которой вроде и нет, но она существует. Понимаешь?

— Не очень, — призналась Лия. — И все же давай вернемся к… нашему разговору.

Константин до сих пор держал сигарету, но, похоже, не собирался закуривать и терпеливо ждал.

— Что ты хочешь услышать? — спросил он. — Может, мне начать с самого начала?

— Мне кажется, это наилучший вариант.

— Как ты знаешь, я родился в Иране. В небольшом городе рядом с Тегераном. Я был единственным ребенком в семье. Мои родители жили небогато, но неприятных воспоминаний у меня не осталось. Я бы сказал, что у меня было счастливое детство.

Лия кивнула, делая ему знак продолжать рассказ.

— В тот день мы решили поехать к нашим родственникам, надо было выехать рано утром. Мы планировали ехать на пару дней. Собрали вещи. Мама взяла еду — она никогда не отправлялась в долгие поездки без еды и воды. Минуло четыре года с тех пор, как свершилась исламская революция, и мне было семь. Родители часто говорили о том, что нам следует оставить страну и переехать в другое место, но дальше слов это не заходило. А я был слишком мал, чтобы понимать, что это значит. Итак, в то утро мы выехали из дома и отправились в путь. Но мы не доехали. На одном из поворотов отец не справился с управлением… Думаю, мама умерла первой — удар пришелся на правую сторону машины. Отец умер чуть позже. Я помню, он пытался выбраться из машины, что-то говорил, но я был слишком напуган, чтобы его услышать. Мама не была пристегнута ремнем безопасности. Она была беременна, на шестом месяце. Да и не думаю, что ремень безопасности что-то изменил бы. Я пытался открыть дверь — сначала с одной, потом — с другой стороны, но ни одна из них не поддавалась. Только через сорок минут подоспела помощь. Все это время я находился там и разглядывал… — Константин запнулся. — Мне трудно было не смотреть.

— Понимаю, — сказала Лия негромко.

— Меня забрал Салах, хороший друг отца. У Салаха, как водится у мусульман, была большая семья — много детей, еще больше родственников. У Салаха были деньги. Именно благодаря ему я получил достойное воспитание, и именно благодаря ему я оказался здесь. Если бы не он, моя жизнь сложилась бы иначе. Но я предпочитаю об этом не думать. Я не скоро понял, что он как-то связан с террором. Конечно, у него было до неприличия много денег, но их при желании можно заработать законными путями. Позже выяснилось, что он — один из руководителей крупной террористической группировки, база которой находилась на территории Сирии. Я знал английский, иврит, фарси и арабский и часто участвовал в переговорах в качестве переводчика.

— Итак, ты помогал террористам, — подытожила Лия.

— Да, — кивнул Константин, — Помогал до тех пор, пока меня не начали мучить мысли о правильности моих поступков. Разрешилась моя моральная дилемма неожиданно. Однажды мы гостили в доме у одного из друзей Салаха в Дамаске. Мы сидели за столом, ужинали и беседовали. И вдруг Салах, оглядевшись, обеспокоенно позвал своего сына Юсупа. «Посмотри, куда он забрел», сказал мне Салах. «Не в погреб ли?». Я обошел весь дом, но Юсупа нигде не было. Тогда я спустился в погреб. Свет там не было, мне пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Почти весь погреб был заставлен большими ящиками. Таких ящиков я повидал немало, и знал, что в них перевозят — там было оружие. Пока я раздумывал над тем, почему же погреб, полный оружия, оставлен открытым, я разглядел Юсупа. Он сидел рядом с одним из ящиков и держал что-то в руках. «Ну, вот ты где!» сказал я. «Пойдем наверх, тебя все ищут». Но Юсуп и не думал идти. Он до сих пор держал в руках странный предмет. Я приблизился и увидел, что это винтовка, завернутая в зеленый флаг, исламское знамя. «Отдай это мне, Юсуп», сказал я, «это не игрушка». Он поднял глаза, сжал винтовку еще крепче и покачал головой. Ему было пять лет, Лия. Всего лишь пять. Когда я увидел его глаза, у меня что-то перевернулось внутри. И я сказал себе, что сделаю все, что в моих силах — и умру, если понадобится — чтобы ни один ребенок не держал в руках оружия. С тех пор прошло много времени, а эта сцена мне до сих пор снится по ночам. И, если я сомневаюсь в правильности очередного принятого решения или думаю о том, что оно слишком жестоко, у меня в памяти возникает его взгляд. Причем не как воспоминание из далекого прошлого, а как что-то, что произошло на прошлой неделе.