Мечты камня (ЛП) - Паренте Ирия

Я так и слишком долго это откладывал.

Арельес заперта в своей спальне с той самой ночи, когда напала на меня, и ей ещё предстоит ответить на наши вопросы. Жак сказал, что не горит желанием разговаривать с ней, но всё-таки идёт со мной и Линн (которая категорически отказалась оставаться в наших покоях, пока я общаюсь с сумасшедшей, пытавшейся меня убить), когда я направляюсь допросить её и вынести приговор. Я замечаю, с каким отчаянием он смотрит на меч на моём поясе, и рефлекторно кладу руку на рукоять.

Мне жаль Жака, потому что он готов был целовать землю, по которой ходила его обожаемая супруга, но мне больше ничего не остаётся. Он признался, что именно она настаивала на том, чтобы он заявил свои права престол, когда узнала, что её муж — внебрачный сын короля. Уверяла его, что нужно дать их будущему сыну то, что он заслуживает. Чтобы он получил блестящее образование и в будущем мог занять самый высокий пост, о котором только могут мечтать люди.

И Жак, конечно же, пошёл у неё на поводу.

Я не могу винить её в том, что она желала лучшего своим будущим детям. Понимаю, почему она могла считать, что её муж мог бы стать лучшим королём, чем я. Но это не оправдание её преступлениям: убийство моего отца, если она к этому причастна, сговор с Кенаном, несколько попыток покушений на мою жизнь.

И как бы ни было это тяжело для Жака, он должен понимать, что после получения короны он, вполне возможно, мог стать следующим.

И всё это… ради короны? Не думаю, что её заботит судьба Сильфоса так же, как меня. Скорее всего, её интересовали только деньги и власть. В конце концов, всё зло в мире сводится к этому: люди платят, убивают или манипулируют, чтобы получить власть над остальными, не понимая, что для счастья достаточно иметь власть над самим собой.

Ах, Артмаэль Философ. Как вам такое? Некоторым нравится размышлять о таких вещах…

Когда стражники у дверей, ведущих в покои Арельес, впускают нас внутрь, мы обнаруживаем, что она спокойно сидит за туалетным столиком. Она едва ли обращает на нас внимания, продолжая безмятежно расчёсывать свои золотые кудри. Это показное спокойствие выводит меня из себя. Кенан вёл себя так же. Это сбивает с толку. Лишает уверенности.

— Простите, что не встаю, ваше величество, но женщинам в положении нельзя перенапрягаться, — она откладывает расчёску и смотрит на меня в зеркале. А затем подпирает рукой подбородок, будто заскучав.

— Арельес… — Жак делает шаг к ней, не в силах сдержаться.

Дурак, нельзя устраивать сцену, как бы сильно тебе ни хотелось.

— Жак? — она разворачивается на табуретке, кладёт руку на живот, а взгляд становится таким, как у потерянного ребёнка. Горько вздыхает. Кого она пытается одурачить этим представлением? — Где ты был? Почему не заходил ко мне? Я же твоя жена, а ты два дня держал меня запертой в клетке, как дикое животное. Ты уже забыл, что я ношу твоего ребёнка?

Помнит, ещё как помнит. Он старался не поднимать эту тему, но его безумно волнует вопрос, что будет с ребёнком.

В глазах моего брата мольба, мне приходится отвести взгляд. С другой стороны от меня стоит Линн, обхватившая себя руками, и хмурится. Догадываюсь, о чём она думает: у неё всё на лице написано.

В итоге я снова перевожу взгляд на изменницу, которая сидит с таким видом, будто она здесь королева. Отец позволил ей поселиться здесь. Она делала вид, что заботится о нём, в то время как сама медленно его убивала. Теперь я уже не сомневаюсь в том, что это не было простым совпадением. Он стоял у неё на пути, и она избавилась от него.

На меня накатывает усталость. Хочу уже покончить со всем этим.

— Ты и Кенан… — начинаю я. — Почему вы объединились?

Она закатывает глаза и фыркает. Знакомый жест. Линн так делает, когда считает, что я веду себя глупо или что вокруг одни идиоты. В целом, во время нашего путешествия, она повторяла это от двух до четырёх раз в день.

— Кенан был марионеткой. Он бы всё равно долго не протянул, особенно из-за этой одержимости твоей шлюхой, — она кивает на Линн, и я прищуриваю глаза. — Не поймите меня неправильно: я не имею никакого отношения к тому, что он сделал. Пока он не зациклился на ней, он не казался мне таким уж плохим. Он организовал мне встречу с теми, кто хотел тебя убить, Артмаэль. У него всегда была… интересная точка зрения на чужие несчастья. Как известно, отчаявшийся человек за определённую плату способен на всё. Взамен Кенан просил немного: чтобы ему никто не мешал вести его не совсем законные дела и немного моего будущего политического влияния, — она облизывает губы. — Если бы не ты, корона уже была бы в хороших руках.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она показывает нам свои ладони. Жак стискивает зубы.

— Как вы познакомились?

Важно ли это? Мне нет, но ему, видимо, да… Его жена заключила сделку с владельцем борделя.

Кладу руку ему на плечо. Возможно, ему не стоило приходить. Сможет ли он потерять её? Сможет ли смотреть, как она умирает, приговорённая его собственным братом?

Я открываю рот, чтобы попросить его уйти, но Арельес усмехается, и все слова застревают у меня в горле.

— Это всё, что ты хотел мне сказать? Я убила твоего отца, Жак, — признаётся без капли сожаления. — Я травила его прямо у тебя под носом, медленно, постепенно. «Ещё вина, милорд?» — дразнит она, повысив голос, и кокетливо хлопает ресницами. — «Вы так много работаете, ваше величество. Почему бы вам не сделать перерыв? Я принесу что-нибудь поесть».

— Да ты!..

— Он был такой же идиот, как и его сыновья. У вас есть возможность задать мне любые вопросы, но вместо этого вы устраиваете сцены ревности, — она ухмыляется, глядя на Жака. — Или, может, ты хотел спросить, спала ли я с ним? Думаешь, я настолько дёшево продаюсь?

Мой брат краснеет, и я сжимаю его плечо чуть сильнее: опасаюсь, что он может напасть на неё. Хотя сомневаюсь, что он в принципе способен обидеть кого-то, в то же время я ещё никогда не видел его таким униженным. Его жена не просто использовала его, но и злорадствует теперь.

Ещё и не останавливается:

— Ну, раз уж тебе так интересно, то раскрою секрет: именно Кенан научил меня всему, что я знаю. В своём борделе. Ещё когда я была совсем девочкой, — на этих словах Линн вскрикивает от потрясения, и Арельес переводит всё внимание на неё, хотя Линн не единственная поражена таким поворотом. Жак весь побелел, он будто на грани обморока. А я оцепенел, не зная, как реагировать. — Сколько тебе было, когда он нашёл тебя? Мне было тринадцать, когда он подобрал меня с улицы и привёл в свой бордель, чтобы я сдала одной из его дешёвых шлюх, хотя я там особо не задержалась: мне хватило двух лет, чтобы доказать Кенану, что способна на большее, чем просто удовлетворять его клиентов. Я всегда была хорошей актрисой, и не только когда нужно было сымитировать оргазм. Я могла показать интерес. Заботу. Обожание. Я научилась раскрывать чужие секреты, чтобы потом использовать их в своих интересах… Ах, мужчинами так легко манипулировать, когда есть компромат… Было не так уж сложно обвести вокруг пальца доверчивого старика, завсегдатая борделя, достаточно богатого, чтобы обеспечить красивую жизнь, и достаточно скромного, чтобы не привлекать внимания. Я добилась того, чтобы он женился на мне и тем самым вытащил из той дыры. Кенан уступил в обмен на деньги и девочек, что я ему присылала. Старик об этом, конечно же, не знал: он был счастлив, что рядом с ним красивая пятнадцатилетняя девочка, исполняющая все его желания. Он протянул дольше, чем я ожидала. Спустя четыре года мне пришлось поспособствовать его скорейшему уходу в мир иной.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она смеётся. Смеётся без малейших угрызений совести над тем, как использовала бедолагу. Смеётся над моим братом, глядя на него с ухмылкой. Во мне поднимается отвращение. Как ей всё сходило с рук до этого дня? Как вообще можно верить в справедливость в мире, где такие люди счастливо живут?

— Дальше всё было просто: я начала целиться чуть выше. Сблизиться с подходящим мужчиной, давя на жалость к бедной юной вдове, которую выдали замуж за человека, годящегося ей в прадеды, и которая прожила с ним в четыре года, постепенно полюбив, и теперь скорбит, потеряв то немногое счастье, что у неё было… Жалость движет миром. Жалость порождает любовь. Не обольщайся, милая, — снова обращается она к Линн, горько усмехаясь. — Наш будущий король тоже хочет тебя лишь потому, что от этого он гордится собой. Ты его благое дело.