Великий мертвый - Андрей Степаненко

Едва вырвавшись из ущелья и увидев два огромных войска, Кортес понял, что все закончилось. Поняли это и остальные, а поэтому израненные, измотанные трехсуточным, почти без сна и еды переходом солдаты просто сгрудились вместе, закрыли головы щитами и начали молиться.

Вот тогда и прогремел боевой клич кастильского воинства:

— Сантьяго Матаиндес!

Кортес поднял голову и оторопел: оба войска уже сшиблись, и во главе одного из них он явственно видел штандарт крещенного лично им, как дона Эрнана, Иштлиль-Шочитля из Тескоко. И битва дяди и племянника была настолько жестокой, что даже трое суток подряд преследовавшие кастильцев мелкие разношерстные отряды замерли там, где встали.

А потом была победа и стремительный, более похожий на бегство переход в Тлашкалу, и ни Кортес, ни всю дорогу сопровождавший его индеец дон Эрнан вовсе не были уверены, что не найдется кто-нибудь еще, мечтающий принести ненавистного Малинче в жертву своему кровожадному богу дождя.

И лишь перейдя тлашкальскую границу, Кортес остановился и подсчитал оставшихся в живых: 20 лошадей из 97; 12 арбалетчиков из 80; 7 стрелков из аркебуз из 80; 440 солдат из 1640 и полная потеря всей артиллерии. Павших на его стороне индейцев Кортес даже не считал, — полегли почти все.

И даже две самые главные женщины в его жизни — бывшая Сиу-Коатль донья Марина и дочь вождя Тлашкалы донья Луиза уже не могли гарантировать ему ничего — ни поддержки, ни защиты, ни будущего.

* * *

Пленных разбудили рано поутру.

— Выходите, — на приличном кастильском языке произнес Топан-Темок — мажордом дворца Мотекусомы.

— Ты знаешь по-нашему?! — обомлел сидящий прямо против прохода «старичок». — Мерзавец! Так, ты все понимал?!

Мажордом пригляделся к солдату и пожал плечами.

— Я мажордом и казначей. Я должен понимать, что говорит враг.

Израненные пленные со стонами зашевелились.

— Сеньор! — плачуще протянул кто-то из молодых. — Скажите, нас убьют?

— Не сейчас, — на секунду прикрыл глаза мажордом. — Выходите быстрее, вас ждут.

Пленные со стонами поднялись и один за другим потянулись к выходу. Моросил мелкий, теплый дождь, сквозь пелену белых, размазанных по небу облаков просвечивало слабое желтое солнце, и «старичок» вздохнул:

— Пораньше бы этот дождик… мы бы еще держались.

— А толку? — недобро одернули его.

«Старичок» улыбнулся.

— Дурак ты, да простит меня Сеньора Наша Мария. Мы бы еще жили…

Здоровенные, изрытые шрамами индейцы быстро построили пленных в одну колонну, затем долго и кропотливо сцепляли их друг с другом рогатинами — от шеи к шее и, раздвигая мгновенно собравшуюся толпу, повели по улице.

— Черт! Смотрят… — зашептались пленные, прижимаясь один к другому.

— Не подавай вида, что боишься…

— А я и не подаю…

Но не показывать чувств было сложно, ибо в каждых глазах они читали одно и то же — свой смертный приговор, а потому вскоре все до единого опустили головы, стараясь не видеть ничего, кроме поясницы впереди идущего земляка. А потом их вывели на храмовую площадь, и кастильцы обмерли.

Чуть более чем полгода назад именно здесь индейцы слушали «Рекеримьенто», молчаливо соглашаясь, что отныне и навсегда все их земли принадлежат Священной Римской империи, а особенно — Кастилии и Арагону. Они и теперь сидели на тех же трибунах, и были столь же молчаливы и внимательны. И лишь кастильцы, лишенные плюмажей, воротников и сверкающего оружия, черные от сажи и липкие от холодного пота вносили явный диссонанс в это воистину торжественное молчание.

— Стоять! — приказал мажордом, и кастильцы послушно встали.

— Отойдите, пожалуйста, за линию поля, — попросил мажордом, и кастильцы послушно отошли.

От одной из трибун вышел в самый центр важный старый индеец, щелкнул трещоткой, зачитал короткую энергичную речь, и лишь тогда через ворота Орлов и Ягуаров на поле выбежали две группы индейцев — по пять человек.

— Чего это они?! — охнули новички Нарваэса. — Чего это?

Индейцы и впрямь выглядели странно: массивные, обтянутые кожей шлемы, округлые наплечные щитки, панцири из дерева и кожи, наколенники…

— Эй, друг! — затолкали «старичка» в бок. — Чего они делать-то будут?

Тот поджал губы.

— Не знаю. Но может быть, и распинать…

Пленные охнули.

— Как мучеников, что ли? За что?

«Старичок» пожал плечами. Он видел только одну игру, ту самую, что остановил сеньор Педро де Альварадо, а потому особенно хорошо запомнил именно крест — настоящий, деревянный, с обильными потеками крови.

— Эй, сеньор! — наперебой заголосили пленные, обращаясь уже к мажордому. — Нас распинать будут?

Тот повернулся.

— А вы постились?

— Нет…

— Тогда может быть, вы говорили весь год одну правду и не касались женщин?

Пленные обмерли… если бы это было ценой спасения, они бы и постились, и женщин бы избегали, а теперь врать было уже поздно, — их грехи видели чересчур многие из индейцев.

— Конечно, если бы вы постились, — серьезно продолжил мажордом, — ваша смерть была бы более почетной. А так… не рассчитывайте на распятие. Это не для вас.

Пленные с облегчением вздохнули. Хотя бы что-то было лучше, чем они ожидали.

* * *

Совет столичных жрецов лучше многих понимал ставки в этой игре: случись выиграть сборной провинциалов, и Союз просто рухнет. А потому, когда Куит-Лауак внезапно слег, у его постели сошлись ведущие лекари страны.

— Что это? — рассматривали они высыпавшие по всему телу Верховного военного вождя страшные язвы.

— У нас раньше такого не было…

— Наши боги таких болезней не насылают.

И лишь тогда до них дошло.

— Ты что — крестился в кастиланскую веру, Куит-Лауак?

— Не-ет… — выдохнул вождь.

— Тогда, может быть, держал в руках изображение их богов?

Куит-Лауак сосредоточился… и вспомнил.

— Да… держал, — нехотя признал он. — Малию, родившую Иисуса.

— Но зачем?

— Я выносил кастиланский алтарь из нашего храма, — выдохнул вождь.

Лекари переглянулись.

— Мы думаем, кастиланская Малия тебе отомстила. Мы не сможем помочь.

И тогда наступила очередь совета жрецов.

— Куит-Лауак, ты сильно болен. Поставь вместо себя замену. Ты имеешь на это право. Мы даже игрока тебе найдем. Самого сильного.

Куит-Лауак болезненно скривился.

— А потом я умру, и вожди начнут говорить, что победил не я, а купленный за мешок с какао чужой игрок? Это моя игра. И победа должна быть моей…

Наутро, накачанный по совету жрецов жуткой смесью из особого отвара бобов какао и семян травы, растущей только на людоедских островах, он вышел на поле, перехватил первый же мяч и более его не выпускал.