Колумбы российские - Виктор Петров

Бывая с Шемелиным, Головачев много шутил, смеялся, часто подтрунивал над степенным пожилым купцом. Ему нравилось разговаривать с Шемелиным, выслушивать его суждения и советы. Шемелин обладал незаурядным умом и исключительной наблюдательностью. Это был настоящий самородок. Нередко замечал Шемелин, что стоило Головачеву остаться одному, как он задумывался… Он знал, что мучило молодого лейтенанта. Не раз Шемелин клал руку на его плечо и говорил ему:

— Не мучайте вы себя… Все уляжется и успокоится.

— Как я могу забыть, что происходило на корабле, — возражал ему Головачев, — когда посланник возглавлял нашу экспедицию. Это был позор… бунт на военном корабле Императорского Российского флота, и виновником всего этого был ни кто иной как сам капитан… Как я могу теперь вернуться в Россию?.. Ведь, вероятно, сам государь приедет на корабль приветствовать нас… мне будет стыдно смотреть ему в глаза…

— Вы сами знаете, — успокаивал его Шемелин, — что его превосходительство решил не давать делу хода… Он в Петропавловске принял извинения капитана и решил не портить ему карьеры….

— В том-то и беда, — горячо добавил Головачев, — капитан не только окажется безнаказанным, но он будет награжден за это первое кругосветное путешествие российских кораблей — как-никак, а ведь это достижение, и если бы не поведение Крузенштерна, то я бы искренне радовался завершению нашего путешествия. И, поверьте мне, благодарная Россия еще и памятник поставит Крузенштерну. Стыд, стыд… — и Головачев отошел от Шемелина.

Однажды, когда корабль был еще недалеко от мыса Доброй Надежды, Головачев вышел из своей каюты и направился к Шемелину, который в эти теплые дни проводил большую часть времени на палубе, грел руки и ноги, — он сильно страдал от ревматизма. В руках Головачев держал небольшой бюст с изображением его самого, выполненный по его заказу в Кантоне китайским скульптором.

— Возьмите, пожалуйста, этот бюст к себе, — обратился он к Шемелину, — в мою каюту часто попадает вода, и я боюсь, что он испортится.

Шемелин в изумлении посмотрел на него, но бюст взял. Через три дня Головачев снова подошел к нему и передал большой конверт, солидно запечатанный двумя именными печатями лейтенанта:

— Это те бумаги, о которых я вам говорил и просил сохранить, если со мной что-нибудь случится.

Шемелин удивленно посмотрел на него: он забыл о разговоре на эту тему, который произошел несколько дней тому назад.

— Что это вы все говорите о таких грустных вещах. Я уверен, все мы целыми и невредимыми вернемся в Кронштадт. Столько месяцев провели вместе и ничего с нами не случилось…

Головачев посмотрел ему в глаза и тихо сказал:

— Пожалуйста, возьмите это, — и торопливо отошел.

Шемелин постоял на месте, несколько раз задумчиво погладил свою волнистую бороду и отправился в каюту. Прежде чем уложить конверт в солидный сундук, стоявший в углу каюты, он еще раз внимательно посмотрел на конверт. На нем было написано: «Приезд в Кронштат может разкрыть сию печать, и каждому отдастся по принадлежности».

Шемелин в недоумении повертел пакет, решив, что в нем, наверное, находится несколько писем, адресованных разным лицам. Стал читать надпись ниже: «Содержать верно и небезпечно, и в Кронштате мне отдать»… И под этим приписано: «бюст мой старшему по чину принадлежит».

Шемелин совсем растерялся. «Что за вздор, — подумал он, — то он пишет распечатать конверт и отдать содержимое, кому принадлежит, то он требует возвратить конверт ему в Кронштадте!… Ничего не понимаю».

Он вышел из каюты и пошел искать Головачева, которого нашел на шканцах.

— Я вижу, у вас прежние химеры не вышли еще из головы, — улыбнулся Шемелин, — вы все еще собираетесь умирать… Что это за премудрая надпись на конверте?

Головачев простодушно рассмеялся:

— Не смущайтесь, друг мой, это я на всякий случай. Я уже вам говорил, что мое здоровье сильно расстроилось за время путешествия, да и все эти события на корабле тоже повлияли.

Он вдруг стал серьезным и добавил:

— Мой изнемогший организм едва ли в состоянии будет перенести сей путь. Дай Бог, чтоб я жив был… но ведь все это делается на всякий случай… так что не беспокойтесь…

Шемелин и в самом деле успокоился и больше не поднимал вопроса о странной надписи на конверте.

А Головачев опять развеселился и шутливо спросил его:

— Не отгадаете ли, кому бюст мой предназначается?

Шемелин, позже записал этот разговор в свой дневник, который приблизительно звучал таким образом:

— Отгадать кому!.. Конечно, ежели случится, что вы и в самом деле умрете, то кому ж другому приличнее, как вашим родителям…

— Нет.

— Или брату?

— Нет.

— Ну так непременно какому-нибудь любезному вам предмету.

— Никак нет.

— Ну так я уже тогда ничего больше не знаю.

— Николаю Петровичу Резанову.

— Да ему на что? Что ему будет в бюсте вашем?.. Неужели вы думаете, что вы записаны уже в вельможные друзья?

— Нет, я не думаю, но Николай Петрович сам будет знать, для чего я это делаю…

Остальную часть пути Шемелин редко видел Головачева. Тот был очень занят. После вахты он обычно удалялся в свою каюту и что-то долго писал.

«Дневник свой пишет, наверное, — подумал Шемелин, — все теперь пишут свои дневники».

Приблизительно дня за два до прихода на остров Святой Елены Головачев вышел из каюты и весело сказал Шемелину, как обычно прохлаждавшемуся на палубе:

— Ну слава Богу, я все закончил…

Шемелин в недоумении посмотрел на него:

— Что такое вы закончили, писали что-нибудь?

— Да писал, но больше писать не буду…

Шемелин рассмеялся:

— Опять умирать собрались и писать больше не будете? А вы, мой молодой друг, лучше забудьте об этих разговорах… Вот почти перед глазами нашими лежит остров Св. Елены, где вы, без сомнения, найдете новые предметы, достойные вашего пера…

— Может быть, и так, — как-то безразлично и, пожалуй, бесцветно сказал Головачев.

Погода баловала русский корабль в южной части Атлантического океана — условия для плавания были идеальными. «Надежда», подгоняемая легким теплым ветерком, 3 мая подошла к острову Св. Елены. Был уже поздний вечерний час, и Крузенштерн не решился входить в гавань. Поэтому «Надежда» пролежала всю ночь в дрейфе. Только на следующее утро корабль смог войти на рейд и бросить якорь уже после полудня. С якорной стоянки открывался прекрасный вид на город.

2

В тот же день, 4 мая, капитан Крузенштерн побывал на берегу и представился губернатору английской колонии. Он привез тревожные вести о том, что начались военные действия между Францией и Россией. Капитан, известив об этом офицеров корабля, сказал им, что в целях безопасности он предполагает не идти Английским каналом, а пойти вокруг Англии, обойдя ее с севера.

— Торопиться пока не будем, подождем «Неву». Если через несколько дней «Нева» не появится, тогда отправимся домой сами, одни!

В тот же день Крузенштерн с несколькими офицерами корабля сошел на берег и поселился в квартире английского моряка… решил хорошо отдохнуть от трудного многомесячного путешествия. Лейтенант Головачев не стал этого делать, оставшись в своей каюте. Однако он несколько раз был на берегу, прогуливался по улицам города, живо интересовался постройками, людьми. Он часто брал с собой Шемелина или кого-либо из офицеров.

5 мая Головачев, сменившись с вахты, провел весь день в городе, до позднего вечера. Его подавленное настроение, видимо, прошло, и он часто шутил со своим приятелем, степенным Шемелиным. Никаких разговоров об инциденте с Резановым он больше не поднимал.

Шемелин с удовольствием наблюдал за такой переменой своего молодого друга. 6 мая в восемь часов утра сменившись со своей вахты, Головачев был особенно весел, он все время шутил и дурачился с Шемелиным. Тот стоял на палубе корабля около астронома Горнера, зарисовавшего виды города, и только отмахивался от своего друга:

— Идите прочь… что вы ко мне пристали?.. Подите от меня… вон, играйте с молодыми…

Головачев смеялся:

— Что вы возмущаетесь! Смотрите, какой сегодня чудесный солнечный день… ведь в такой день и умирать стыдно было бы… Ну, да ладно, оставлю вас в покое… пойду в каюту, займусь кое-какими делами… а потом посплю часа два, отдохну после вахты… А позже поедем с вами в город, поболтаемся по улицам — хорошо?

Он быстро пошел в свою каюту и захлопнул дверь.

Прошло не больше получаса… было около девяти часов утра, как где-то недалеко грохнуло, как будто что-то тяжелое упало на пол в одной из кают. Шемелин в недоумении посмотрел на Горнера:

— Уж не Головачев ли уронил что-то в каюте!