Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский

в кулаке хвост быка, понуждая животное идти вперед – к гибели. Наше сердце стучит в такт отчаянно помахивающему хвостику барашка, положенного на стол, тогда как малый с бойни, не вынимая папироску изо рта и не переставая беседовать с приятелем, перерезает ему горло. Человек, питающийся мясом, – непременный соучастник убийства. «А те куры, цыплята, которые каждый день в тысячах кухонь, с срезанными головами, обливаясь кровью, комично, странно прыгают, вскидывая крыльями?» В статье появляется образ «нежной утонченной барыни», которая, по уверениям ее доктора, «так деликатна, что не может переносить одной растительной пищи», но «так чувствительна, что не может не только сама причинять страданий животным, но переносить и вида их».

Вспоминается забавный эпизод яснополянской жизни, когда Толстого, в отсутствие Софьи Андреевны, навестила ее сестра, Татьяна Андреевна Кузминская, нежно им любимая, но отъявленная «мясоедка». Толстой наполовину в шутку, наполовину, кажется, всерьез, привязал к ножке стула, на котором должна была сидеть за обедом гостья, живую курицу, а на тарелку прибора положил большой кухонный нож. Он предложил ей самой зарезать птицу, которую ей приготовят на обед.

Нравственное движение человечества совершается всегда медленно, как выводит Толстой. И для доброй жизни необходим известный порядок добрых поступков. В этом порядке первое, над чем будет работать человек, окажется воздержание, самообладание. Начальным станет воздержание в пище, и здесь первая ступень – отказ от «безнравственной животной пищи».

Толстому представляется, что движение к идеалу уже началось в мире. Заканчивая статью, он пишет: «Нельзя не радоваться этому так же, как не могли бы не радоваться люди, стремившиеся войти на верх дома и прежде беспорядочно и лезшие с разных сторон прямо на стены, когда бы они стали сходиться, наконец, к первой ступени лестницы и все бы теснились у нее, зная, что хода наверх не может быть, помимо этой первой ступени лестницы».

Глава 4

«Видно, опять жить надо»

Вдруг ясно представился конец

8 новогоднюю ночь с 1900 на 1901-й Лев Николаевич записывает в дневнике: «1 января нового года и столетия». Подчеркивает. И следом: «Е.б.ж.» Его обычное сокращение: если буду жив.

1 января нового века продолжает: «Пишу утром, потому что ничего не делаю, кроме чтения… Совершенно здоров, если не считать потери геморроидальной крови. Но нет потребности выражать мысли».

9 января: «Ничего не писал все это время, кроме ничтожных писем. Последнее время был нездоров и теперь еще не хорош».

Конец минувшего и первые дни наступившего года ознаменованы смертью маленького внука, сына Льва Львовича, рождением мертвой девочки, которой разрешилась Татьяна Львовна. Даже при «неодолимой, как кашель», постоянной потребности работать, эти события выбивают его из колеи. «Не могли пройти бесследно все горести семейные», – предполагает и Софья Андреевна.

В ее дневнике – систематически о здоровье Льва Николаевича:

«Л.Н. жалуется на нытье под ложечкой и боль печени. Он ест мало, не вовремя, много лежит, сонлив и вял… Пишет письма разным лицам и ничего не работает»… «Л.Н. болен, то зябнет, то живот болит, уныл и скучен ужасно»… «У Л.Н. печень болезненна; и он очень угнетен духом»… «Л.Н. худеет и слабеет нынешний год очень очевидно»… «Он три дня принимал хинин, по-видимому, ему легче, только ноги болят по вечерам. Умственно он совсем завял, и это гнетет его».

Физическое состояние и творческое, по обыкновению, сплавлены воедино.

О физическом сам Лев Николаевич пишет: «Нездоровье мое состоит в скрытой лихорадке, производящей большую слабость и временно усиливающей мою обычную болезнь печени».

Приглашен доктор Усов; по свидетельству Софьи Андреевны, он нашел положение пациента хорошим. Через несколько дней Толстой пишет своему другу Черткову: «Здоровье мое как будто поправляется, по крайней мере начинается умственная работа, и даже очень интересная».

На протяжении следующих нескольких недель Лев Николаевич все же чувствует слабость, у него увеличена печень, болят ноги и руки. По совету Усова он пьет карлсбадскую воду, принимает порошки от болей. Близкие замечают его похудание, слабость, унылое, мрачное настроение.

24 февраля 1901-го в газетах появляется Определение Святейшего Синода об отлучении Л.Н.Толстого от церкви. Это вызывает сильное волнение в обществе: студенческие демонстрации, издание гектографических и рукописных листков с возмущенными и сатирическими откликами, овации на площадях и улицах в честь Толстого, депутации, письма, адреса, телеграммы, подношение корзин с цветами и т. п. «Несколько дней продолжается у нас в доме какое-то праздничное настроение; посетителей – целые толпы…» – рассказывает Софья Андреевна. И спустя несколько недель (пропуск в дневнике) продолжает: «Здоровье Льва Николаевича лучше, если не считать еще боли в руках. Внешние события как будто придали ему бодрости и силы». И даже: «Со мной он ласков и опять очень страстен».

Лев Николаевич в те же дни подтверждает: «Здоровье хорошо. Хотел кончить «Хаджи-Мурата», но не работалось». «Я здоров, но очень осуетился. Нынче кончил ответ Синоду».

Но возбуждение проходит – он снова жалуется на боли в руках и ногах («ревматизм»), слабость, у него часто повышается температура («лихорадка»), ухудшается деятельность сердца. Такое состояние продолжается несколько месяцев, пока наконец, в последних числах июня та же ли самая болезнь или наслоившаяся на нее новая не принимает угрожающий характер.

Сперва сильный сердечный приступ, через неделю, в последних числах июня, тяжелое общее самочувствие, боль в груди и в боку, жар, пульс 150 ударов в минуту, боль и похолодание в ногах, слабость такая, что больного приходится на руках перекладывать, переворачивать; при этом – невыносимая тоска.

Первый прибывший врач, тульский, Рудольф Августович Дрейер, определяет малярию, прописывает хинин, а также кофеин и строфант для поддержания работы сердца. Следом выписывают главного врача калужской городской больницы Ивана Ивановича Дубенского, семейного знакомого Толстых. Доктор Дубенский сомневается в диагнозе малярии, предполагает желудочно-кишечное заболевание, от пульса у больного приходит в ужас: «пульс агонии».

Лев Николаевич говорит Софье Андреевне (она записывает его слова): «Я теперь на распутье: и вперед (к смерти) хорошо, и назад (к жизни) хорошо. Если и пройдет теперь, то только отсрочка». Задумавшись, прибавляет: «Еще многое есть и хотелось бы сказать людям».

Вызванный из Москвы известный терапевт Владимир Андреевич Щуровский (ему вскоре еще предстоит пользовать Толстого) подтверждает малярию. «Врачи все нашли, что причина общего заболевания и ослабления сердца – присутствие малярийного яда в организме, – записывает за медиками Софья Андреевна. – Давали хинин, предлагали впрыскивания мышьяком, от которого, к сожалению, Л.Н. упорно отказывается. Сейчас он очень худ и слаб, но аппетит прекрасный, сон тоже, болей нет, занимается он каждое утро своей статьей о рабочем вопросе».

Опекая оправляющегося от болезни мужа, итожит: «Слава Богу,