Кирза и лира - Владислав Вишневский

— Бра-во! Бра-во!!

Дирижер, от обиды на нас, красный как рак, еле сдерживая гнев, резко повернулся и ушёл со сцены. Даже не поклонился…

…На-ас посети-ила больша-ая ла-ажа! — Как обычно говорят наши музыканты.

«Сволочи!..» Это же надо, так брякнуть. Какой кошмар, какой ужас!

Первое оцепенение быстро проходит, и нам, вдруг, становится беспредельно смешно и весело. Нас раздирает дикий хохот, дёргает икота, и истерические повизгивания со сжатыми зубами. Хор едва держится на своих скамейках, а духовики, тем хорошо, они прячась за свои инструменты, почти открыто хохочут. «Ну, хохма! Кто бы мог подумать!.. Ну, майор!» Кто был за кулисами, те просто — я вижу! — лежат, дергаясь в судорогах дикого смеха. «Сволочи!..» Такого у нас ещё не было. «Ну, майор, ну молоток. Ну, дал!..» У нас у всех непозволительно красные от сдавленного смеха и напряжения лица. А у меня даже спазмы в желудке от такого идиотского смеха. «Ну, надо же!..» Ик…ик!..

Но смеяться нельзя — занавес не закрыт. Идёт концерт… Вот так и стоим… Пухнем от еле сдерживаемого смеха.

«Ну же, занавес!.. Дайте, скорее занавес!»

«Так и сказал в микрофон — сволочи!» Смех и судороги долго не проходят. Это ужасно… Достаточно, только случайно, кому-нибудь переглянуться между собой, как истерический смех вновь вспыхивает снова и снова, в любом месте концерта. «Сволочи!..» Ну, майор, ну, хохмач, ну выдал…

40. Мы не сеем и не пашем…

Что такое грибок?.. Откуда он берется, падла?

Этой неприятной, вонючей проблемой я мучаюсь уже дней десять или двенадцать. Между пальцами ног, в кирзовых сапогах, все сопрело, кожа расслаивается, чешется, неприятно пахнет… Никак не заживает. Портянки, мы их меняем один раз в неделю, и раньше-то, к концу недели, становились грязными-прегрязными, от жары и пота, а сейчас вообще… Даже смотреть противно, не то, что в руки их брать. Хоть стирай их, хоть не стирай, один черт. Ф-фу!.. И вроде, ведь, каждый вечер, после отбоя мою ноги в раковине холодной водой с мылом… Не помогает. Уж на что хозяйственное мыло всё смывает-отмывает, а тут, хоть бы хны — не берёт. Не проходит этот грибок. Банным мылом можно и не пробовать. Ребята говорят, оно гораздо слабее, женское, в общем, это во-первых, а во-вторых, его просто у нас и нет. Таким мылом у нас моются только старики, готовясь на дембель. Такое мыло у них точно есть, но не будешь же просить, да? В лучшем случае пинка получишь. а то и просто уши надерут. Засмеют. Да и зачем, если оно слабое… А у нас, у молодых, денег даже на сигареты нехватает, не то, чтобы ещё и на банное мыло. Хха! К тому же, просто смешно, иметь мыло, и не иметь сигарет. Ещё раз — ха! Впрочем, у нас ни того, ни другого через три-четыре дня после получения солдатской зарплаты, вообще уже нет. Я уже говорил об этом.

А грибок не проходит. Придется идти в санчасть. А не хочется… Да нет, не лень. Как-то стыдно ходить показывать свои болячки. Еще, хрен его знает, возьмут, да какие-нибудь уколы пропишут. О! А я, откровенно говоря, их страшно боюсь. Вернее, не люблю. Вот поэтому, в общем-то, и тяну сейчас с походом в санчасть. Тяну до последнего. Надеюсь, а вдруг, оно само пройдет. Ну, а вдруг… Ну?.. Нет, вижу сейчас — не проходит, даже вроде хуже стало. Что ж, придется идти записываться. Эх!..

Жара. Конец июня, начало июля.

Днём — плюс тридцать пять, ночью — на пять градусов меньше. Железо нагревается почти до тысячи градусов или около того. Плюнешь — шипит. Бетон жжёт, асфальт — плавится. В классах и помещениях душно и влажно. Жара…

Мы, солдаты, целый день, с утра до вечера в сапогах, плотной хэбешке (застегнутой на все пуговицы) и пилотке. Всё — насквозь в поту.

Окна нашей казармы, с одной её стороны — на плац, круглые сутки распахнуты настежь. В роте, как кисель, висит влажный, душный воздух. Гимнастерки, галифе, портянки, сапоги — всё влажное и совершенно не просыхает ни днем, ни ночью. Только становится толще от пота, плотнее, и неприятно хрустит потом.

Из окон казармы хорошо виден плац. Он метрах в пятидесяти от здания. За ним, ещё дальше, вглубь территории, ряды воинских складов перпендикулярно расположенных к основному зданию полка. Ещё дальше, за дальним забором, круглосуточно охраняемым часовыми, видны чахлые деревья, между ними ряд старых жилых двухэтажных скособоченных, заваливающихся бараков. Там живут люди! Не просто люди, а строители коммунизма, такие же, как и мы. Их там много! Мельтешат, в своём обвальном фонде, когда смотришь в бинокль, как в муравейнике. Но живут… И еще дальше, где-то за бараками, говорят, незастроенные глубокие овраги. Там пролегают наши тайные солдатские тропы. Там удобно бегать в самоволку. Я об этом пока знаю только теоретически. А от теории, до практики, как у нас говориться… дай только срок. Из нашей казармы, с высоты пятого этажа, видны зелёные шапки деревьев. За ними, и над ними, далеко вдаль уходит высоковольтная линия электропередачи. Дальше, к горизонту, видны какие-то промышленные сооружения сверху придавленные облаками. Облака, как и сооружения, разной плотности и конфигурации, сливаясь, уходят за горизонт.

С нашего этажа хорошо слышны крики команд на плацу, завывания моторов грузовых и легковых автомашин. Днём почти беспрерывный топот солдатских сапог, отдельные команды. Чуть глуше слышен шум погрузки или разгрузки на наших складах. Они гораздо дальше, там, за плацем и спортгородком.

Довольно часто, это хорошо слышно после отбоя и перед подъёмом, где-то вдалеке тарахтит, «чухает» поезд, и, круглые сутки, почти над нами, взлетают или заходят на посадку большие пассажирские самолеты. О, эти самолеты!.. На каждый взлетающий над нами самолет, кто-нибудь из дембелей обязательно громко заметит: «Эх, скоро и меня ириктивный тапочек домой повезет!» И обязательно хохотнет, прихлопнув на радостях ладонями. «Скорее бы, бля!..»

Будни, будни…

Тягостные солдатские будни… Долгие и длинные, как резина. Хуже резины.

Воскресенье. Вечер.

Закончился очередной душный осенний день. Сегодня, по расписанию, он был спортивным. До обеда мы, музыканты, вместе с ротой, проторчали на спортгородке. Хорошо пожарились на солнце. Форма одежды — майка, галифе, сапоги. Полоса препятствий. Турник. Шест. Брусья. Прыжки через «коня». Метание гранаты. После обеда — волейбол. Перед ужином — соревнование на лучшего по разборке-сборке автомата на время с закрытыми глазами. Я результат показал только на полосе препятствий и разборке-сборке. Тут меня никто не смог обогнать. А турник, шест, брусья, волейбол и прочее, там, где на пальцы нагрузка, я и не старался. Мне нельзя! Нужно беречь пальцы. Хотя, конечно, азарт брал своё, и я иногда рвался на волейбольную площадку, но…

Перед призывом, я успел поиграть в волейбол за молодежную сборную города Братска. Рита Крикуненко, тренер сборной, совершенно случайно вычислила меня однажды в пионерском лагере. Я там баянистом работал. Пацан еще совсем был, после восьмого класса. Я тогда ещё не знал, что она тренер, что заслуженный мастер спорта, бывшая член сборной страны по волейболу. Ничего этого я не знал. Она вообще, если посмотреть, выглядела неказистой и не спортивной. Совсем невысокая, увальнистая, чуть сутулая… Я и не обратил на неё никакого внимания там, на площадке, не заметил её вовсе. Ну прыгает себе кто-то там в кружочке с девушками, и прыгает, делов-то. Там было, извините, на кого посмотреть, и гораздо моложе девчонки были, и симпатичнее. Ну и я, решив отличиться перед незнакомыми ещё девчонками-вожатыми, в первый же после приезда свой вечер, встал к ним в общий круг, чтоб познакомиться. Эффектно, как мне казалось, попрыгав, точь в точь как в киножурнале «Советский спорт», я пару раз в прыжке срезал мяч, жестко врезав им, почему-то по близко от меня стоящим девчонкам! Сбил их мячом, естественно, наповал. Вот же конфуз! Вот, чёрт! Я ж не так хотел. Попал-то я совсем не туда, куда целил. И не так всё получилось весело, как хотел. Получилось грубо и некрасиво. А я и сам не ожидал, что так получится, бил-то я совсем в другую сторону, я ж знаю. Мне тоже было не по себе, ещё и ладошка от удара вспыхнула болью, горит как от наждачки. Но, делаю вид, что так и хотел, мастер, мол, я такой. Ну и, в ответ, от этой вот незнакомой и неказистой женщины, тоже для себя совсем неожиданно, столько же раз получил резких, жестких мячей. Причем, не куда-нибудь, а точно в нос! Да так резко, что даже глазом моргнуть не успевал. И тоже с грубой посадкой на заднее место. Естественно, под весёлое одобрительное ликование остальных девчонок. Разбить мячом нос не разбила, но настроение испортила напрочь, на неделю, не меньше. Обидела она меня тогда, очень обидела!

Потом уже, чуть позже, весело и чуть смущаясь объяснила мне, кто она, и почему я получил по носу. Так сказать, не умеешь, не берись, а то… «штаны потом приходится отряхивать от пыли, то сё, сам знаешь». И пригласила на тренировку. Хоть я и дул на нее губы, но самолюбие заставило прийти на площадку, попробовать, и… у меня получилось. Вернее, всё стало получаться. Очень игра мне понравилась, а осенью я уже ходил к ней в спортзал. А там пошли и официальные соревнования. И так далее. Рита, красавица Ритуля, как звали её старшие ребята из сборной края, для меня была какое-то время второй моей мамой. Она от души гоняла меня на площадке, как и остальных, впрочем. Но, какой-же, оказывается, она была красивой и изящной на площадке, кто видел, — это не передать! И прыгучесть, и гибкость, и реакция, и техника у неё, и площадку видит — всё есть, всё при ней. Одно слово красавица. Заслуженный мастер спорта, бывшая член сборной страны, медалистка и всё такое прочее. А, вот после игры, вроде и не она — угловатая, сутулая, вялая… Как спущенный мяч. Но мы ее любили. Я её любил. Она была тренер! Ещё какой!