Я знаю, что ничего не знаю - Сократ

переживание качеств вещи с осознанием ее качеств как отличительных.

– Конечно.

– И вещь, на которую наводится, по цвету, не такова ли была бы, каково наводимое?

– Не понимаю, – сказал он.

– Да вот как, – продолжал я, – если бы кто золотистые твои волосы навел белильною краской, были ли бы они тогда или казались ли бы белыми?

– Казались бы, – отвечал он.

– Но хотя и была бы присуща им белизна…

– Да.

– Однако ж от этого они не более, вероятно, сделались бы белыми: напротив, по присущию белизны, были бы ни белы, ни черны.

– Правда.

– Когда же этот самый цвет наведен будет на них старостью; тогда они станут такими, как присущее, то есть по присущию белизны, – белыми.

– Как уже не стать?

– Так вот о чем я спрашиваю: то, чему нечто присуще, таково ли будет, имея это, каково присущее? Иди, когда это каким-нибудь образом присуще, – будет, а если нет, то нет?

– Скорее так, – сказал он.

– Следовательно, ни-добро-ни-зло иногда, только по причине присущего зла, еще не есть зло и становится злом, когда уже бывает таким.

– Конечно.

– Но как скоро оно, в присутствии зла, еще не есть зло, – самое это присутствие зла возбуждает в нем желание добра; если же, напротив, присутствие зла делает его злом, то вместе отнимает у него самое это желание и дружество с добром. Ведь тогда оно не есть уже ни-зло-ни-добро, но зло; а добро со злом у нас не было дружественно.

– Конечно, не было.

– Посему-то мы можем сказать, что и мудрецы, – боги ли они, или люди, – уже не любят мудрости; да и те также не любят мудрости, которые не знают, что они злы, так как ни один злой и невежда не есть любитель мудрости.

Уже не любят мудрости – Сократ проводит частую мысль, что есть те, кто выше философии (боги, полубоги и близкие богам мудрецы), и кто ниже философии (невежды). Точно так же, например, Аристотель будет в начале трактата «Политика» доказывать, что боги выше политики, потому что обладают всем тем, чего желают, тогда как животные и рабы ниже политики, так как ведут жалкий и совсем не гражданский образ жизни, думая лишь о своем выживании.

Следовательно, остаются те, которые, хотя и имеют это зло – незнание, однако же еще не сделались от него незнающими и невеждами, но продолжают думать, что не знают того, чего не узнали. Так поэтому любят мудрость, вероятно, и не добрые и не злые: злые же и добрые не любят ее; потому что ни противное противному, ни подобное подобному, по прежним нашим исследованиям, не показалось нам дружественным. Или не помните?

– Очень помним, – сказали они.

– Стало быть, теперь, Лисид и Менексен, – примолвил я, мы со всею точностью определили, что дружественно и что нет: положили, то есть, что, и по душе и по телу, ни-добро-ни-зло, ради присущего зла, всегда бывает дружественно добру.

Положили – выдвинули как несомненное положение. Для Сократа именно такое положение следует, если держаться только отвлеченных понятий, которые и приводят всегда к выводам, вроде «добро невозможно без зла, потому что иначе с чем бы оно боролось и на чем бы утверждалось». Такому механическому использованию отвлеченных понятий Сократ противопоставляет свою норму и свои навыки созерцания, для которого добро столь несомненно, что иным ему будет только сомнение, а не зло.

Они совершенно подтвердили и согласились, что это так.

Тут я и сам очень обрадовался, будто какой ловчий, любующийся тем, что поймал.

Как связаны мудрость и нравственность

(Ксенофонт. «Воспоминания о Сократе»)

Между мудростью и нравственностью Сократ не находил различия: он признавал человека вместе и умным и нравственным, если человек, понимая, в чем состоит прекрасное и хорошее, руководится этим в своих поступках и, наоборот, зная, в чем состоит нравственно безобразное, избегает его. В ответ на дальнейший вопрос, считает ли он умными и воздержными тех, кто знает, что должно делать, но поступает наоборот, он сказал:

Воздержный – тот, кто умеет сдерживать свои эмоции, рассудительный, а также тот, кто приступает к делу только после размышления и учета всех обстоятельств, и потому всегда хорошо делает дело.

– Столь же мало, как неумных и невоздержных: все люди, думаю я, делая выбор из представляющихся им возможностей, поступают так, как находят всего выгоднее для себя. Поэтому, кто поступает неправильно, тех я не считаю ни умными, ни нравственными.

Сократ утверждал также, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость. Справедливые поступки и вообще все поступки, основанные на добродетели, прекрасны и хороши. Поэтому люди, знающие, в чем состоят такие поступки, не захотят совершить никакой другой поступок вместо такого, а люди не знающие не могут их совершать и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. А так как справедливые и вообще все прекрасные и хорошие поступки основаны на добродетели, то из этого следует, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость.

Этот тезис Сократа, отождествляющий знание добродетели с самой добродетелью, часто критиковали еще в античности, указывая на леность и развращенность воли, мешающую перейти от признания разумности добродетели к практическому осуществлению ее самой. Например, полемику с Сократом можно увидеть уже в монологе Федры у Еврипида:

Уже давно в безмолвии ночей

Я думою томилась; в жизни смертных

Откуда ж эта язва? Иль ума

Природа виновата в заблужденьях?…

Нет – рассужденья мало – дело в том,

Что к доброму мы не стремимся вовсе,

Не в том, что мы его не знаем. Да,

Одним мешает леность, а другой

Не знает даже вкуса в наслажденьи

Исполненного долга…

(Пер. И. Анненского)

Образцовой здесь стала строка Овидия Video meliora proboque, deteriora sequor – «Я вижу лучшее и одобряю его, но следую худшему». К волюнтаристам, утверждавшим испорченность человеческой воли как первопричину любых пороков, в истории философии относятся, прежде всего, Аврелий Августин (блаженный Августин) и Мартин Лютер, считавшие, что только благодать, а не разум, может избавить человека от пороков. Но заметим, что Сократ доказывает свой тезис от противного – даже порочный человек поймет, что следовать пороку крайне неразумно со всех сторон: вредно для тела и души и невыгодно.

Сумасшествие, говорил Сократ, есть нечто противоположное добродетели; однако незнание он не считал сумасшествием; но не знать самого себя или воображать, будто знаешь то, чего не