OFF-LINE интервью с Борисом Стругацким - Борис Стругацкий

У молодого американского писателя-фантаста в его социальной антиутопии «Клинок Тишалла» есть несколько очень интересных мыслей. Вот, например, цитата из книги: «– Печатная страница – это предмет, понимаешь? Вот ее напечатали, и она у тебя в руке. И если лист подменить, подправить, выдернуть, это видно, заметно, где буквы выжжены или замазаны. А электронный текст, он же наполовину воображаемый, всякая сволочь может туда залезть и подменить все согласно последнему единственно верному курсу...» А каково Ваше мнение?

Игорь Соколов <[email protected]> Томск, Россия - 08/26/11 19:47:47 MSK

«Не ощущаю разницы». Конечно, «рукописи не горят», и это – красиво. Но искажаются они ровно с тем же успехом и так же «бесследно», что и тексты «виртуальные». Всё малопочтенное, но отшлифованное веками ремесло фальшивомонетничества тому порукой. Электронный текст уступает рукописному только в том, что уничтожается очень уж легко, он словно создан для уничтожения, и это с неизбежностью ведет к практически неизбежной и безнадежной смерти самого даже понятия «архив». С наступлением эры электронных редакторов литературоведы и исследователи художественных текстов вообще становятся необратимо безработными. Возможность наблюдать, как в авторских помарках и переделках текста выкристаллизовывается «единственно правильный порядок слов», исчезает безнадежно и, видимо, навсегда.

Уважаемый Борис Натанович! Прочитал на Вашей странице интересную статью С.Ястребова по ТББ. Там очень логично обосновывается опасность со стороны Святого Ордена для всего Запроливья, и утверждается, что подобную агрессию могли бы остановить только земляне. Как Вы относитесь к такому утверждению? Могла бы Земля дать императору Эстора или Арате Горбатому если не молнии, то хотя бы мушкеты и инструкторов?

Mikhail <[email protected]> Киев, Украина - 08/26/11 19:48:09 MSK

Земля времен Антона-Руматы (который прогрессором не был, а был научным сотрудником Института экспериментальной истории), разумеется, не могла дать Арате ни оружия, ни даже консультантов. Это противоречило всей этической парадигме этих людей. Полвека спустя, когда прогрессорство стало налаженной профессией, когда с неизбежностью должен быть возникнуть вопрос-вопль «Доколе!?» – (доколе наша вялая этика будет препятствовать доброму делу и обрекать на гибель ни в чем не повинных людей, которых мы могли бы спасти, если бы не были такими упертыми чистоплюями?) – в эти новые времена, да, стали бы возможны и более жесткие приемы вмешательства в исторические процессы. Другое дело, что землянам скорее всего пришлось бы на этом пути столкнуться со Вторым принципом теории исторических процессов: «Любое виртуальное движение истории более жестоко, кроваво и ведет к большим жертвам, нежели движение естественное, не порождаемое форсирующими усилиями». (Сегодня мы далеки от серьезного обоснования этого принципа, но намек на его справедливость дает нам история всех без исключения революций на Земле.) Поэтому прогрессорам в конце концов придется все-таки отказаться от форсирующих усилий, сохранив на вооружении только щадящую методику вмешательства.

Уважаемый Борис Натанович! Я читал много интервью с различными писателями. Некоторые из них, например, В.Пелевин или С.Кинг, утверждают, что, начиная писать, очень вредно заранее знать, чем все закончится. Постепенно текст начинает диктовать свои условия, и писателю только и остается, что подчиниться. Есть и другая точка зрения – вначале необходимо составить так называемый синопсис, т.е. краткое изложение сюжета, после чего приниматься за основной текст. Хотелось бы узнать Вашу методику. Продумываете ли Вы весь сюжет заранее или же отталкиваетесь от неких вводных обстоятельств, после чего постепенно создаете ткань повествования?

Виктор <[email protected]> Киев, Украина - 08/26/11 19:48:32 MSK

К Вашему списку из двух имен можно было бы добавить еще и Станислова Лема. Он тоже признавался, что предпочитает начинать текст нового произведения, ничего толком не зная о его содержании, – по крайней мере, «Солярис» его писался именно так. Но сам же Лем отмечал, что такая методика неизбежно приводит к ненужному разрастанию стартовой главы, – слишком много слов приходится пустить в ход прежде, чем автору становится ясно, «про что кино». Мы опробовали оба возможные подхода и решительно остановились на таком порядке, когда основные контуры сюжета заготавливаются заранее, основные черты героев намечаются и – главное! – придумывается концовка вещи. При таком порядке никакой «лишней» работы не производится, отклонения от задуманного, разумеется, иногда возникают, но при этом носят не стратегический, а, так сказать, тактический характер и легко преодолеваются по ходу дела, движение вдоль сюжета к намеченной заранее концовке осуществляется самым естественным путем, как некое «провешивание от и до». Если же случается кризис, – задуманный сюжет рушится необратимо, то и это, в конце концов, не беда. Это просто означает, что возникла необходимость в УЛУЧШЕНИИ сюжета: старый перестал нас удовлетворять. К счастью (или к несчастью?), кризисы случаются редко. Они чрезвычайно мучительно переносятся, но зато означают, что удалось добиться существенного улучшения сюжета, а это очень и очень нелегко. Я не верю в существование (априори) множества сюжетов, из которых надлежит выбрать лучший. И точно так же не верю я «в единственно верное и самое точное слово», которое, якобы, автор должен найти. Точных слов – много, а точных сюжетов – раз-два и обчелся. Советую всем начинающим взять это наблюдение на заметку.

Здравствуйте, Борис Натанович. 9 января я задал Вам вопрос о степени Вашей эмоциональной вовлеченности в судьбы героев Ваших книг в процессе написания этих книг. Вы ответили в том смысле, что для всех Ваших знакомых авторов процесс написания книги – это бой на выживание, и здесь не до сантиментов и сладких слез, хотя возможны и исключения. А как же, в таком случае, чувства маленького мальчика, ждущего маму в холодном ленинградском подъезде из «Поиска предназначения»? А как же «злобные псы воспоминаний» и «подлый охлест по лицу» из «Волны гасят ветер», когда Максим Каммерер узнает, что теряет Тойво Глумова? А как же заключительные два абзаца из «Миллиарда лет» (окольные тропы)? Не верю я, хоть режьте, что ТАКОЕ можно было написать, не пропустив через сердце. Вот именно про эти три момента Вы мне ответьте, Борис Натанович: исключения это или нет? Дальше. А как же пушкинское: «Татьяна, милая Татьяна, с тобою вместе слезы лью»? А как же живые картинки, которые видел и записывал на бумагу герой «Театрального романа» Булгакова? А как же Багрицкий (И петь, задыхаясь, на страшном просторе...)? А как же струнка от сердца писателя к сердцу читателя? Неужели писатель – это факир, который играет на дудочке перед змеей? Та раскачивается в экстазе, а факир думает об аренде за помещение и о том, что чалма не по погоде...

Сергей Николаевич <[email protected]> Москва, Россия - 08/26/11 19:48:57 MSK

Да разве спорил я с очевидностью, – что автор через сердце пропускает многое и многое из того, что пишет? Разве можно спорить с тем, что если работа захватила (а она захватывает всегда, – в большей или меньшей степени, но всегда!), факир совершенно не способен думать ни о чалме, ни об аренде, он вообще НЕ ДУМАЕТ, он слит со змеей, он сам – змея, и если в этот момент мама тихонько входит и осторожно спрашивает, не пора ли обедать, факир ни черта не понимает этого простейшего вопроса, и слава богу, что это мама, а не кто-нибудь посторонний, – факир ведь в этот момент – змея, он может и ужалить... Это все банальности и очевидности. Каждый автор в момент работы – актер, он играет своего героя в меру таланта своего, и в меру таланта своего – он и есть герой. Не помню, о чем у нас с Вами шла речь в том письме, на которое Вы ссылаетесь, но, видимо, я там о совсем другом говорю: о якобы существующей «самостоятельности» героев, об их способности якобы выходить из-под контроля автора, – вот этого нет и быть, по-моему, не может, хотя и писал Пушкин (Вяземскому, кажется) про Татьяну свою, что «она удрала штуку – вышла замуж». Это все – фигуры речи, не Татьяна удрала штуку, а сам Александр Сергеевич, открывший вдруг совсем новый поворот сюжета. А насчет того, что процесс работы над книгой – это борьба за выживание и нет в этой борьбе места для сантиментов, то это тоже совершенно верно: нет у факира ни времени на сантименты, ни душевных сил. Он – змея, и цел остается, пока остается змеей. Так что нет у нас с Вами никаких сколько-нибудь существенных расхождений в представлениях наших о творческом процессе. И слава богу!