Удар гильотины - Павел Амнуэль

– Ну, – сказал он, – Манн, вы так и будете занимать мой стол, пошевелитесь, наконец, перед вами стул, садитесь. Я не буду включать лампу и направлять свет вам в глаза.

Манн опустился на стул и мгновенно заснул. Во всяком случае, женщина лет пятидесяти, в зеленом плаще, наброшенном поверх белого халата, возникла перед его взглядом в следующую секунду – или время провалилось в дыру, или его разбудил шум в кабинете, он тряхнул головой и услышал голос Мейдена:

– Дорогая госпожа Ван Карстен, посмотрите внимательно на эту фотографию… вот на эту, на экране…

– Это он, – решительно заявила госпожа Ван Карстен, обойдя стол и вглядевшись в изображение. – Так я и видела его – со спины, точно он.

– Он? – переспросил Мейден, показывая на сидевшего на стуле Манна, еще не вполне пришедшего в себя после короткого тяжелого сна.

– Он, – твердо повторила госпожа Ван Карстен, глядя теперь не на фотографию, а на Манна. – Я видела его в больнице и прежде, не только сегодня.

– Ваши коллеги, – сказал Мейден. – Я, конечно, вызову каждого, но, как вы думаете, они тоже опознают этого человека на фотографии?

– Естественно, – с легким превосходством улыбнулась госпожа Ван Карстен. – Мы говорили между собой, сравнивали: синяя рубашка, черные брюки, волосы ежиком, у нас хорошая профессиональная память…

– Безусловно, – буркнул Мейден. – Спасибо, госпожа Ван Карстен, я вас больше не задерживаю…

* * *

– А потом мы немного поговорили, – сказал Манн. – Если честно, я ни слова не помню из того, что говорил сам. А Мейден…

– Вы думаете, он поверил? – нетерпеливо спросил Ритвелд. – Поверил в то, что мы живем в мозаичном мире…

– Не знаю, – сказал Манн. – Понятия не имею. Когда вернулся сержант, отвозивший медсестру в больницу, Мейден сказал: «А теперь отвези этого. Куда скажет». Я сказал – сюда.

– Вы думаете, шеф, он оставит вас в покое? – с тревогой спросила Эльза.

Манн пожал плечами.

– Пятый час, – сказал Ритвелд, поднимаясь. – Вы как хотите, а я еду домой. Устал смертельно. Эльза, Эдуард – вы остаетесь?

– Едем, – сказал Эдуард. – Мне в восемь на работу. Может, успею час-другой подремать. Эльза, попроси шефа, чтобы дал тебе на сегодня отгул.

Эльзе хотелось остаться. Ей хотелось сидеть на диване и держать голову Манна на коленях. Ей хотелось, чтобы муж помолчал, и еще ей хотелось, если уж время существует только в нашем сознании, изменить собственные воспоминания так, чтобы в них не осталось ничего от скоропалительного замужества, и чтобы можно было вернуться лет на пять в прошлое, когда…

– Едем, – сказала она.

Манн с Кристиной остались вдвоем, и странным образом оказалось, что им нечего сказать друг другу. Кристина постелила Манну на диване, он скинул обувь и почему-то постеснялся стянуть с себя брюки, так и улегся одетым, хотел подвинуться, чтобы Кристина могла прикорнуть рядом, но не успел – то ли заснул, то ли переместился в какой-то иной кадр бесконечной ленты, изображавшей все возможные варианты его прошлого и будущего.

Он сидел в своем кабинете, за дверью Эльза что-то втолковывала очередному посетителю, а перед Манном в кресле устроился старший инспектор Мейден и говорил с мрачным видом, глядя не на собеседника, а в пространство над ним:

– …И получается, Манн, что теряет смысл всякое детективное расследование, вы понимаете это или нет?

– Я-то понимаю. Вы тоже?

– Знаете, Манн, почему я стал полицейским? Хотел справедливости? Бороться с преступностью? Приключений на свою голову? Дать выход собственной агрессивности? Чепуха, все это мне и в голову не приходило. В семьдесят шестом… Я окончил школу и думал, что мир вокруг такой зыбкий… Никакой определенности, а я хотел твердо стоять на ногах. Знать: вот это произошло по такой-то причине, а это случилось потому-то, и следствием этого будет то-то…

– Детективное расследование позволило вам отыскивать конкретные причины, связывать их с результатом…

– Да, и мир становился понятным, потому что передо мной лежало законченное производством дело, в котором, в отличие от окружавшей меня реальности, не оставалось темных мест, непроясненных ситуаций…

– Но не всегда же… – запротестовал Манн.

– Конечно, – согласился Мейден, – но даже провалы не приносили разочарования: я понимал, где и как преступник меня обошел, или где я не сумел найти нужное доказательство. Вы понимаете, Манн, моя работа помогала мне ощущать прочность и однозначность мира.

– Однозначность?

– Конечно, это главное! Мотивы человеческих поступков порой непредсказуемы, а преступления достаточно часто не мотивированы, но все равно, после того, как дело закончено и точки над i расставлены, даже поступок, который не удалось предсказать, или убийство, совершенное по глупости, а не по злому намерению, даже это, уложенное в рамки уголовного дела, поражает своей логичностью и – задним, конечно, числом – предсказуемостью. А теперь…

– Да, – Манн с любопытством посмотрел на собеседника, – что теперь?

– Все – прах! – с неожиданной ненавистью выкрикнул Мейден. – Я связал нить, нашел улики, построил систему доказательств, обвинил человека, довел дело до суда, а потом с удовлетворением узнал, что преступник осужден. Приговор был для меня подтверждением прочности мира. Как для математика доказательство сложной теоремы означает прочность и незыблемость мира, в котором он существует. А что сейчас? Я доказал, что некто Икс в семь часов находился в доме номер шесть, я обнаружил отпечатки его пальцев на множестве вещей в квартире, выяснил все обстоятельства, определил мотив – надежный, как дважды два… Но если прошлого и будущего не существует в природе, а есть лишь мозаичная система элементов, из которых я сам выбираю нужные, создавая себе то прошлое, которое отвечает мною же определенной последовательности причин и следствий…

– Не надо так сложно, старший инспектор, – вздохнул Манн. – Скажите проще: преступление могло быть совершено в одном мире, доказательства вы собирали в другом и на их основе обвинили человека, жившего до сих пор в третьем мире и представления не имевшего…

– Вчера я весь день провел в архиве, – перебил Манна Мейден. – Читал старые дела – те, которые вел сам, и некоторые другие, к которым имел доступ. В половине – половине, Манн! – случаев обвиняемые в ходе расследования и на суде отрицали свою вину, несмотря на очевидные улики. Некоторые просто не понимали, о чем их спрашивали. Ты был в одиннадцать часов в баре «Капитан»! Тебя видели – вот свидетели. «Нет, – отпирается он, – не был. Не убивал. Не знаю»… Его осуждают, потому что есть прямые улики – нож с отпечатками пальцев или фотография, – а он все равно твердит, что невиновен, и я вижу такой ужас в его глазах… Я всегда думал, что это ужас человека, осознавшего, что проиграл, что вся оставшаяся жизнь пройдет за тюремными стенами… А это был ужас человека, не понимавшего – за что?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});