Роман о себе - Борис Казанов

Прораб, ступив из мокрости на сухое, предупредил мнимого еврея, над которым беззлобно подшучивал:

- Соломон, ж… береги!

- С чего-то? - натопырился Соломон.

- Если сядешь на полку, ж… спалишь. Будешь ходить, как с заплатами.

- Если такой пар, то ко мне в бане не приближайся.

- А чем ты сгрозишь? - приостановился Прораб.

- У меня в ж… замороженный взрыватель сидит, - ответил Соломон. - От фугаса, пощупай вот… Вынуждают обезвредить, да я операции боюсь.

- Врешь ты все, как сивый мерин…

Парилка была накалена, и ступени раздвоенного пьедестала, по которому поднимались на полки, уже высохли, аж гудели от жара, будто мастеровые и не сидели там. Незначительные старики рассаживались на нижних ступеньках, сбивались из-за многочисленности. Бульба, пригребая к себе сына, разместился полкой повыше. Единоличник, впадавший в думу в парной, сел напротив Бульбы. Я знал, что он, размякнув, одолеет ступеньки 2-3. Мы с Истребителем разлеглись наверху, пошевеливаясь, чтоб припечь кончики нервов, чувствительных на жар.

Внизу незначительные старики перебрасывались словами:

- Ну и пар!

- Волос начал курчавиться, вот пар!

- Соломон, твой взрыватель не бабахнет?

- Да не! Размораживается еще.

- Да ты совсем от него потек…

- Думаешь, я от пота потею? Я потею от страха перед Сарой.

Мнимый Соломон говорил с натуральным акцентом, без всякого юродства. Все время казалось, что он перейдет на нормальный язык и рассмеется. А он говорил и говорил так.

- Неужто и еврейки такие дурноголовые, как наши?

- Такие же, как ваши. А моя Сара еще почище ваших баб.

- Эх, до чего мы дожили! Войну прошли, а своей Сары боимся…

Так они переговаривались минуты три, а потом начали выбегать, что ощущалось по колебанию воздуха от открываемой и закрываемой двери. Меня не донимал жар, лежал совсем сухой, становясь еще суше. Поднял Истребителя, чтоб тот подкинул. Сейчас давление пара нарастало, но организм не спешил открывать краники и вентиля. Отощав и ослабев, я, по-видимому, как-то закалился, работая над рассказами. Может, что писал о северных льдах? Истребитель уже не отходил от печки, подкидывая и приседая от вылетавшего струями жгучего пара. Я добивался такого накала, чтоб Истребителю было легче со мной справиться. Сейчас он должен появиться в войлочной шляпе, в рукавицах, в рубашке без рукавов с двумя вениками для одновременного употребления. Истребитель умел возникать неслышно. Опять упустил, думая, что он где-то еще, а он уже трудился надо мной, окутывая атмосферой влажных веников. Потом начал сгребать вениками воздух и припечатывать хлестким ударом или мощным прижатием. Вот он пошел отплясывать чечетку по всей длине тела и внахлест. Нужно было войти в форму, день предстоял тяжелый. Не жалея Истребителя, я держал его, сколько он мог. Потом он лег, и я принялся за него. Трудился больше в воздухе, как бы видя силуэт воображаемого объема Истребителя, а не реального, который мне ничего не говорил. Истребитель как растапливался, пару раз я толкнул его веником, проверяя, что он живой. Доканчивал Истребителя, когда увидел, что Единоличник расположился на освободившейся после меня верхней полке, и подивился еще раз: поразительный старик!… Истребитель, очнувшись и увидев на соседней полке Единоличника, размахивавшего на полную длину руки веником в крепчайшем спиртовом жару, протер глаза: так высоко при нас Единоличник еще не забирался!…

- Сердце у тебя, отец, железное! Не слышишь, наверное, как стучит?…

Единоличник, никому не отвечавший, вдруг нарушил обет молчания. Он беспомощно улыбнулся, отчего печальные глаза, как крупные капли, выкатились из-под опущенных век, а уши забавно шевельнулись, как у осла:

- Разве оно стучит? - сказал он. - Оно плачет…

Больше он ничего не сказал.

Мастеровые терпеливо дожидались нас с Истребителем, чтоб сделать вторую ходку в парную. Мы вышли в раздевалку через моечную, снимая с тела прилипшие листья. Некоторые старики мылись, Бульба с сыном собирались уходить. Мальчик, уже одетый, отпивал глоточками лимонад, пузырящийся в стакане. Бульба кудахтал над ним: то ослабит шарфик, то затянет потуже, как только дунет из окна. Человек склочный, нетерпимый к людям, когда бывал один, Бульба совершенно менялся при сыне. Может, этот его поздно родившийся сын был от другого, любимого брака? Постоянно Бульба наставлял ребенка, и порой был способен на глубокие мысли. Как-то он сказал: «Все, чему научишься, сынок, все жизнь подберет, до последней крошки», - так мощно высказался он однажды! Если мальчик воспринимал такие слова, то ему повезло на отца-учителя.

Истребитель, соскребывая капли половинкой мыльницы со своей смугло-коричневой обвисавшей кожи, как будто он был в костюме, сказал мне виновато:

- Видно, я не смогу с тобой больше, Моряк. Раньше я все проверял по тебе, какой я. А ты было исчез, вот я и испортился.

- Был в плаванье.

- И еще здоровше стал, дай Бог тебе здоровья! Эх, и отпарил ты меня… Я как в белье переоделся! У нас в эскадрилье давали такое мягкое белье. Хоть в ухо закладывай вместо ваты. Я был молодой, здоровый, что ты. Во мне было 110 кг веса. Ей-богу, не вру.

- Вообще чувствуется, что ты был другой.

- Берия изменил мне комплекцию.

- Сидел?

- Нет, повезло.

Истребитель сказал, что он летал на тяжелых бомбардировщиках. Война кончалась, объектов бомбить оставалось мало, а бомб полагалось брать полный комплект. Садиться с ними опасно, он молодой пилот. На людей, хоть бы и немцы, тоже бросать жалко. Вот и начал в море метать, избавляться от них так. В самолете три человека, получилась вражеская группа. Совершенно случайно оказался следователем бывший инструктор из летного училища, знакомый по Испании. Месяц-полтора пытал он, не поднимая глаз, - и все же спас. После этого стал весить 78. Как отрубило - другая комплекция.

- Лучше быть худым, чем толстым.

- Ох, не говори! Как не с собой ходишь. У меня жена моложе на 21 год. Я ее боюсь, тяжело мне. Мне кажется, что тот, кем я был, скоро помрет. Как думаешь, останусь тогда жить?

Странный вопрос! Я не знал, что ответить.

- Я бы еще хотел пожить, - сказал он.

Истребитель напоминал одного летчика, аса, с которым я ехал в поезде «Россия». Этой схожестью он и подкупал, я мирился с таким напарником. На самом деле, схожести между ним и асом не было никакой. Уж, наверное, ас, замечательный пилот, не занимался бы бесцельным бомбометанием, как Истребитель. Получал бы медали и ордена, проигрывал в карты и получал новые. После Истребителя я не буду себя связывать никем, как и Единоличник. Мы еще побывали раз в парилке, а после обработали один другого на бетонной лаве, макая веники то в кипяток, то в холодную воду. Истребитель начал собираться: каждое утро он принимал бокал сухого вина на бульваре Шевченко и не изменял этой традиции.