Роман о себе - Борис Казанов

Вот и все, пожалуй, из первой очереди, если не считать незначительных стариков, составлявших большинство. Они добились первого пара многолетним посещением лазни.

Назвав тех, кто стоял, спохватился, что не вижу мастеровых, ходивших одной компанией. Опытные парильщики, я ничего бы не имел против них, если б не старшой - Прораб. Меня он не касался, но был противен своим поганым языком. Порадовался, что мастеровых нет. Впрочем, они могли еще появиться.

Так и не достоял возле кассы, увидел через стекло, что парикмахерша, поговорив в вестибюле по телефону, направилась к себе. Отдал деньги Истребителю, прошел мимо проверяльщика. Тот знал меня и пропустил до открытия. Я был знаком и с заведующим лазни, который в преклонном возрасте начал писать стихи. Теперь он считался молодым белорусским поэтом и, быть может, состоял в Союзе писателей СССР. В парикмахерской неожиданно оказался клиент. Уже подстриженный, помывшийся в «люксе». По виду сельский «киравник», приехавший из глубинки. Парикмахерша прикладывала к его лоснящемуся лицу массажное полотенце. Трудясь в склоненной позе, парикмахерша подцепила грудью юбилейную медаль на пиджаке знатного колхозника. Эта медаль так улеглась на ее груди, что я думал, что это ее собственная медаль. Колхозник никуда не торопился, веселил парикмахершу и еще одну женщину, прибиральщицу «люкса». Даже при короткой стрижке под «бокс» на его затылке остался примятый след от околыша фуражки. Парикмахерша пыталась взрыхлить выемку и так и сяк. Вот наступила церемония расчета и прощания. Знатный колхозник удалился, провожаемый поклонами. Я с отвращением сел в кресло, отсыревшее под его задом, удивляясь про себя: чего я невзлюбил знатного колхозника? Или этих людей не знал по поездкам от радио и телевидения? Прекрасно знал и всегда с ними ладил. Просто я стеснялся бывать в парикмахерской и завидовал, как этот колхозник умеет себя вести.

Парикмахерша не торопилась ко мне, обсуждая с прибиральщицей новый фасон женских рейтуз. Вынув рейтузы из целлофановой упаковки и развернув, они по очереди прикладывали к себе. Наконец, сунув в кармашек халата расческу, шаркая войлочными туфлями с приставшими к подошвам волосами, парикмахерша подошла. Выяснив, как стричь, она была приятно удивлена, что уже второй клиент с утра с зачесом волос на левую сторону. Парикмахерша усматривала в этом примету удачного дня. Я же зачесывал волосы как раз наоборот, пытался устранить этот наклон - некое подобие генетической адольфовской челки. Немало тратил труда, чтоб волосы лежали прямо. Когда сказал, что «виски косые», тотчас был определен холостяком, желающим познакомиться. Я боялся уже вымолвить слово. В море мы стригли один другого. Перед плаваньем, чтоб долго не зарастать, заказывали такие прически, что не могли друг друга узнать. Ничего мучительнее не было для меня, как сидеть истуканом, отдав голову в чьи-то руки. Никогда я не стригся по два раза у одной парикмахерши. Бродил от одной к другой, и вот нарвался на такую, что сидел надутый, краснел и вздрагивал, когда она прикасалась. Вел себя так стесненно, что парикмахерша перестала со мной заигрывать и достригла при полном молчании.

Зато баня! - тут я не упускал ничего.

Колдовство, начавшееся с выбора веника, продлилось в раздевалке, выкрашенной в зеленый цвет, с полом, выложенным плиткой. Тут были ящики для одежды и белые весы, установленные на видном месте, рядом с зеркалом и лавками для отдыха. У каждого свой ящик, никто не захватывал чужой. Банщик прошел с кипой простыней, я заспешил к нему, не дораздевшись.

- Голубенькую тебе?

- Ага, подсиненную.

Банщик был вот такой мужик! Правда, выглядел страшновато. Приземистый, с расплющенным носом и погнутыми, прижатыми к черепу ушами борца. Он взял пачку простыней, повернув их к себе корешками и, держа так, чтоб корешки разошлись, выдернул отличающуюся по цвету, слипшуюся от крахмала и глажения.

- Новую угадал!

- Порядок, - сказал я.

Я выразил свое удовлетворение простыней, а банщик воспринял, как оценку себе, и даже округлил до масштаба лазни.

- В бане и должен быть порядок, - ответил он. - А где еще, если не тут? - и показал рукой на открытое окно. - Это там бардак.

Преимущество первого пара было уже в этой, удачно выхваченной простыне. Ведь другие парильщики будут брать из остатка: укороченные, в ржавых пятнах, с заплатами, а то и с дырой. Веник отменный, новая простыня, ящик легко закладывался изнутри на скобу. Я бережно повесил в нем новое пальто, купленное во Владивостоке. Темно-серое, в елочку, югославское, из качественного драпа. Раздевшись, прошел по чистым плиткам пола, оставляя на запотелости следы босых ног. В моечной увидел тех, кто стояли у окошечка кассы. Теперь они выстроились возле двери в парилку. Оказывается, мастеровые, которых не досчитал, явились заранее, чтоб раскочегарить печку. В прошлый раз котел вел себя странно: сверху вода кипела, а внизу была ледяная. Мастеровые, должно быть, все наладили и вкушали первейший пар. Выходит, я от своих не отстал, побывав в парикмахерской. Люди, уже в голом виде, были мне более знакомы, чем в одежде. Сейчас, наверное, и надо было здороваться. Истребитель казался неполным: не худым, а именно неполным. Он как бы не добирал того объема, что рисовался вокруг его тела. Раздетый Бульба походил на моржа. Живот с жировыми складками казался кожаным, низко нависал над ногами, почти заслоняя их; от этого большие ступни представлялись ластами. Образ моржа больше гармонировал с усами и не мешал беспредельной любви к детенышу. Это был тоненький, просвечивающий косточками, рахитичный мальчик, который с ужасом смотрел на дверь парной. Великолепен Единоличник: с круглой головой, остриженной под «ежик», с мускулистым пропорциональным телом и с нормальным пенисом рабочего вида, а не каким-то сморщенным члеником, как у Соломона. Но даже с таким члеником подвижный Соломон выглядел посвежее незначительных стариков.

Пока парилка была занята, я выполоскал тазик и запарил веник в кипятке. Веник сразу ожил, расправил листья, набухая влагой, поднялся горой над тазиком, непередаваемо запах. Обменялись с Истребителем мыслями насчет того, как будем меняться на полке. Истребитель имел эвкалиптовые капли для придания аромата в парилке. Мастеровые тоже позаботились: из парной пахло чабрецом. Вот они начали появляться оттуда: свекольные, нагловатые, с общей для них чертой, отличающей людей не одаренных, а лишь освоивших узкое ремесло. Постигнув какое-то крошечное дельце, они чванились своим превосходством над теми, кто знал нечто большее, до чего не поднимался их ум. Ясно, они были недовольны, что, наладив печку, постарались не только для себя.