Светорада Медовая - Вилар Симона

– Это ли не повод, чтобы выслать против них аларсиев во главе с Вениамином? – вкрадчиво произнес Гаведдай. – Вряд ли мы возрадуемся, если русы дойдут до Саркела и его окрестностей.

Но у Овадии было иное на уме. Нет, бек Вениамин слишком умен, чтобы уводить силы ал-арсиев из Итиля, пока война будет идти где-то на отдаленных окраинах каганата. И, прознав о далеких стычках в степях с воинственными русами, он захочет, чтобы их встретили силы тех же черных ишханов или печенегов, обязавшихся по договору нести службу на границах Хазарии. А вот если войско русов подойдет к самой столице, тогда у него не будет иного выбора, как выступить против них с основными силами своих непобедимых наемников. Поэтому им не следует пока посылать весть в столицу. Они с Габо встретят русов, совершат несколько наскоков на них, даже подразнят Игоря, что их шад похитил у него невесту, а потом отступят, уводя их от Саркела в сторону хазарской столицы. И пусть Олег предусмотрительно поставил над ратью Ольгу-Хельгу, однако даже она не сможет удержать своих воинов, если перед ними будет уходящее войско хазар и заманчивая перспектива победы. Уж кто-кто, а горячий воитель Игорь принудит ее двигаться на Итиль. Вот тогда-то отступающие силы кара-хазар на своем хвосте подведут русов к столице, а бек Вениамин возглавит аларсиев и покинет Итиль. В результате столица сама падет в руки тарханов и Овадии. А уж у тарханов будет повод восстать против рахдонитов, сам каган Муниш даст им его, ибо у них с Овадией давно все сговорено.

И шад громко расхохотался.

– Клянусь небом, сам Йол-Тенгри[139] ворожил для меня, когда ты нашел Светлую Радость, из-за которой Игорь задумал этот поход! И теперь у нас все сладится.

Светорада ничего не знала о планах Овадии. Она просто злилась, что ее никуда не выпускают из становища, что рядом большой город, а ее вынуждают сидеть среди юрт и скота. В довершение ко всему налетел такой вихрь, что ее юрта ходила ходуном, и порывы ветра наметали песок прямо в постель Светорады, так что по утрам у нее хрустело на зубах. Да и жара стояла просто чудовищная. А эти наглые охранники только скалили зубы, когда она ругала и толкала их, пытаясь покинуть становище, чтобы сходить к реке и искупаться. С досады княжна даже поколотила больно подрезавшую ей ноготь служанку и выгнала взашей присланную певунью.

О матерь Макошь, какие же долгие и скучные песни у этих степнячек! И где, спрашивается, пропадает Овадия, словно забывший о своей шадё, едва впереди показались эти громадные стены крепости Саркел?

Овадия привез княжну в Саркел только после того, как ладьи стратига Херсонеса, пережидавшего этот невесть откуда налетевший песчаный буран, наконец-то смогли отбыть, растворившись в дымке за поворотом Дона. Шад сразу же послал за Светорадой пышные носилки, а сопровождавшие их люди пали ниц перед ее юртой, угодливо предлагая отправиться с ними в город. Однако княжна проигнорировала посланцев и предпочла ехать верхом, ибо среди них неожиданно оказался бывший ростовский тиун Усмар, которого она считала своим личным врагом.

Поэтому, едва улыбающийся Овадия встретил свою любимую шадё перед ступенями главной башни, она только сурово взглянула на него, делая вид, что не замечает его протянутой руки. Позже, когда он посетил жену в отведенных ей покоях, она вновь не поспешила кинуться ему на грудь. Царевич молча смотрел на нее, свою удачу и радость, свою любовь, такую милую, даже когда она была не в настроении, капризную… чарующую.

В следующий миг Овадия налету успел перехватить яркую подушку, которой разгневанная жена запустила в него.

– Эй-й-й-йе! – воскликнул Овадия в притворном испуге. – Всем бы моим воинам твоей храбрости и дерзости, моя Медовая! Какие батыры тогда ходили бы под моей рукой!

Потом княжна поведала, отчего сердита. Как оказалось, отнюдь не потому, что он держал ее в отдалении, заставляя перенести неудобства песчаной бури. Виной всему был слуга Гаведдая, некий Усмар, который когда-то поступил с ней подло и жестоко. В чем конкретно его вина, Светорада не объясняла, но Овадия понял, что дело и впрямь серьезное, ибо княжна заявила, что вновь полюбит мужа лишь после того, как голова этого Усмара украсит острие кола у нее под окном. На меньшее она не согласна.

Однако она одарила его своей лаской куда раньше. Овадия все же смог усмирить ее, хотя поначалу они катались среди пуховиков, и она царапалась и кусалась, как дикая кошка. О мать Умай, каких сыновей она ему родит! Уж он-то постарается сделать все от него зависящее, чтобы его семя как можно скорее дало ростки в ее лоне. До того как ему придется оставить ее ради дел. Ради своего великого дела!

Поздно ночью, оставив умиротворенную и обласканную Медовую сладко спать, Овадия прошел к Гаведдаю. Он расспросил своего верного горбуна об Усмаре, поняв из его слов, что Светорада ненавидит бывшего ростовчанина за то, что именно этот Усмар навел его людей на Ростов. Однако Гаведдай неожиданно заступился за своего раба, сказав, что тот на редкость смекалист и ловок, прекрасно образован, знает несколько языков, а умение Усмара вести подсчеты очень помогли новому тудуну наладить дела в столь неспокойной торговой крепости, как Саркел. Поэтому Гаведдай даже возвысил смекалистого русского, дав ему положение мшарейта[140] подле себя, сделав его своим приближенным.

Овадия надолго задумался, услышав столько похвалы в адрес врага своей жены.

– И он очень дорог тебе, мой Гаведдай? – спросил он, наконец, поглаживая на запястье массивный наручень.

– Все мое – твое, – ответил горбун и склонил свою бритую голову. – Но этот человек достаточно способный, чтобы его казнить как нашкодившего раба.

– Ну а если мы найдем ему другое применение, а, Гаведдай? – сузив до щелочек свои раскосые глаза, спросил Овадия.

Гаведдай понял, о чем речь. Выдохнул воздух несколько раз, прежде чем решился произнести:

– Ты хочешь, чтобы Усмар стал убийцей кагана Муниша?

Овадия кивнул. Лицо его было погасшим, голос звучал глухо:

– Да, Гаведдай, ты ведь в курсе наших планов. Когда аларсии выйдут из Итиля, когда наши ишханы будут ждать сигнала, чтобы взять город… Что объединит их? Смерть кагана. Пока мой отец жив и срок его правления не истек, мы не сможем захватить власть так, чтобы это не выглядело надругательством над его божественным правлением. Если же Муниш неожиданно умрет, вот тогда-то у кара-хазар появится повод захватить дворец, где уже не будет кагана. Это давно сговорено между нами… мной и отцом. Он ждет этого, ибо жизнь его безрадостна и одинока, а смерть может возвысить его детей и вернуть каганату его былое величие. Мне нужен человек – новый при дворе, ни с кем не связанный, чтобы даже рахдониты не сочли подозрительным его присутствие при Мунише. Возвысившийся при тебе сметливый Усмар как раз и может стать таковым. Он не должен знать, к чему его готовят, просто преподнеси это как дальнейшее его возвышение. Пусть этот Усмар будет мшарейтом при кагане Мунише и однажды отравит правителя. И погибнет. Но готов ли ты пожертвовать им, раз так расхваливаешь?

Гаведдай согласно закивал, так что даже закачались серьги в ушах.

– Конечно, конечно! Однако… Ты и впрямь считаешь, что Мунишу пора умереть?

– Самое время, мой верный Гаведдай. Лучшего у нас не будет. Да ты и сам знаешь, что моего отца все равно бы удушили по обряду. Его срок на исходе… Да примет его великое небо и мудрый небесный воин Тенгри-хан!

На другой день Гаведдай сообщил Усмару о его возвышении и отправке в Итиль. Бывший тиун Ростова отбыл в столицу каганата во главе пышной свиты, довольный и счастливый.

Вскоре уехал и Овадия. С большим войском, так как вести о боях в степи с русами уже дошли до Саркела. К самой крепости на Дону начали стекаться толпы беженцев, которые оседали вокруг стен Саркела. Женщины, старики и дети оставались следить за скотом, а воины садились на коней и скакали вслед за Овадией.