Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

вынуждающими меня нарушать установленные в замке порядки. Да-с!

– Вам мало предъявленных мною письменных полномочий? Распоряжения самого…

– Ни в коем разе! Готов слушать и преклоняться! Но все же, как мне кажется, смешение интересов тюремного ведомства и Собственной Его Императорского Величества Канцелярия может вызвать в обществе вопросы и даже нездоровые кривотолки! Вы представляете политическую полицию, господин полковник, а в Литовком замке содержатся уголовные преступники.

– И что же?

– Ничего-с! Сначала вы вынуждаете меня поместить в камеру к Ландсбергу какого-то лицедея без сопроводительных документов и статейного списка. Причем этому типу из бродячих актеров категорически разрешено иметь при себе личные вещи и вольную одежду. Потом вы требуете передать Ландсбергу письмо от его сиятельства графа Тотлебена – и непременно в вашем присутствии. К чему все это?

– Много хотите знать, Сперанский! – оборвал посетитель, снова берясь за графинчик.

* * *

Тем временем в камере № 18, куда конвойные и приставник вели оглушенного новым ударом Ландсберга, назревал большой скандал. На пороге возникли фигуры начальника отделения для благородных, приставника, и одного из его помощников, дежурившего в коридоре отделения.

– А у вас тут, как мне передали, довольно весело, господа! – криво улыбнулся начальник отделения, присматриваясь к Захаренко. Не дождавшись ответа, он повернулся к вернувшемуся от смотрителя Карлу. – Что скажете господин Ландсберг? Изволите ли быть довольным своим соседом?

Ландсберг, все еще оглушенный новым ударом судьбы, молчал.

– Арестованный Ландсберг! – возвысил голову тюремщик. – Извольте отвечать, когда к вам обращаются!

Карл поднял на приставника пустые глаза:

– Простите, вы у меня спрашиваете? Сосед? Да-да, премного доволен, господин начальник!

Приставник переглянулся с помощником, поднял плечи и развел руками. Калиостро тем временем в присутствии начальства продолжал сидеть в вольной позе, не делая ни малейшей попытки встать. И, мало того, совершенно недвусмысленно собирался раскурить длинную тонкую сигару, невесть откуда возникшую у него меж пальцев. При этом Калиостро словно бы не замечал предостерегающих знаков, подаваемых из-за спины приставника его помощником.

– А вы, господин лицедей, как я погляжу, не только дерзки, но и явно собираетесь нарушить еще один пункт уложения о содержании арестованных в Тюремном замке. – Добродушие из голоса начальника отделения все еще не исчезло, однако насупленные брови ясно давали понять, что ровный тон в любой момент может смениться окриком.

Захаренко же, словно не слыша, чиркнул спичкой, выпустил клуб ароматного дыма, разогнал его ладонью – и только в этот момент, словно пробудившись от глубокой задумчивости, заметил грозное тюремное начальство. С нарочито испуганным видом он вскочил на ноги, изо всех сил разгоняя дым сигары. Во время этих манипуляций сама сигара таинственным образом исчезла, а сигарный дым, растворившись в воздухе, превратился в цветочный резковатый запах.

– Я наслышан о ваших удивительных способностях, Захаренко. Но в стенах вверенного моему надзору отделения тюремного замка терпеть ваши вольности не намерен!

– Вы забыли добавить: «ваше сиятельство», – укоризненно подсказал ему Калиостро.

– Да-да, ваше балаганное сиятельство, – окончательно озлился начальник. – Не намерен-с! Потрудитесь отдать моему помощнику все курительные принадлежности, предъявите ему для осмотра ваш саквояж, а потом проследуйте в карцер! Двое суток на хлеб и воду, – начальник повернулся к помощнику, грозя почему-то кулаком ему, а не виновнику скандала. – Ты что, не обыскиваешь господ арестантов при водворении их в камеру?!

– Виноват-с, господин начальник! – торопливо оправдывался тюремщик, потроша саквояж. – Однако осмелюсь напомнить, что относительно арестанта Захаренко имеется специальное разрешение смотрителя замка и Попечительного о тюрьмах общества. И оно, полагаю, подразумевает…

Голос помощника по мере обыска вещей Калиостро становился все тише и растеряннее, а под конец обалдевший тюремщик и вовсе смолк. И не удивительно, ибо у его ног к концу обыска появилось множество самых разных предметов – ярких гуттаперчевых мячиков, разноцветных лент, кошельков, трубок, странных геометрических фигур и даже горшка с полузасохшим растением.

– Оно и видно, как вы, господин помощник, исполняете свой долг, – презрительно обронил приставник, направляясь к двери и доставая на ходу массивный оловянный свисток на цепочке.

Между тем Калиостро, дерзко подмигнув помощнику, начал насвистывать. Крыса Мотька не замедлила вылезти из-под цилиндра, поднялась на задние лапы и, раскачиваясь, сама тихонько завизжала – очевидно, не в состоянии определить объект очередной «атаки». Обернувшийся на шум приставник при виде Мотьки вытаращил глаза и засвистел в свисток что было мочи.

Громкая пронзительная трель, очевидно, явилась для крысы каким-то сигналом. Неуклюже ковыляя на задних лапах, визжа уже изо всех сил и угрожающе размахивая короткими передними лапками с прозрачными коготками, она двинулась к тюремщику.

Калиостро громко хохотал, помощник приставника, забившись в угол, торопливо крестился. Выскочивший в коридор начальник отделения продолжал наполнять помещение свистками почти без перерыва.

Пронзительный сигнал тревоги, меж тем, быстро нашел отклики. Засвистели приставники смежных отделений, тюремщики во дворе. Забухал во внеурочное время замковый колокол, и даже в приемной смотрителя замка поднялся неясный шум.

* * *

Самое малое время погодя из отделения для благородных арестантов показалась процессия – к начальству вели Калиостро. Впереди под охраной конвойного торжественно шагал приставник с узлом, наполненным конфискованным имуществом Калиостро. Сам лицедей двигался чуть позади, причем двое конвойных удерживали его под локти, а несколько солдат шли полукругом, держа ружья наизготовку. Тут же суетились несколько приставников других отделений.

Судейкин легко поднялся из кресла, и, подойдя к окну, чуть сдвинул тяжелую штору, с любопытством прислушиваясь к растущему во дворе тюремного замка шуму. Смотритель, подавляя раздражение, метнул на посетителя недобрый взгляд и резко позвонил в настольный колокольчик. Всунувшемуся в двери чиновнику в форме тюремного ведомства было велено немедленно узнать о причинах «бедлама», а самое главное – немедленно прекратить его.

Чиновник исчез. Сперанский, столь же недовольно поглядывая на высокопоставленного жандарма, крупными глотками выпил стакан воды из графина.

– Не сомневаюсь, что весь этот шум и суматоха во вверенном моему попечению тюремном заведении имеют отношение к вашему требованию приватного разговора с наглецом-комедиантом, – неприязненно предположил смотритель и снова налил себе воды. – Извините, но, похоже, от вашего ведомства мне одно беспокойство.

Судейкин от души рассмеялся.

– От моего ведомства? Помилуйте, ваше превосходительство, при чем тут мое ведомство? Я явился к вам с самой обычной просьбой, подкрепленной, кстати, письменным распоряжением вашего непосредственного начальства. Письменным! – Судейкин легко постучал пальцами по гербовой бумаге с витиеватой подписью председателя Попечительного о тюрьмах общества. – А ваши, извините, остолопы превратили привод сюда арестанта в какой-то шумный и неприличный балаган! И мы же, голубые мундиры, еще и виноваты! Знаете, господин Сперанский, случись подобное в моем учреждении, пара-тройка виновных уже была бы на гаупвахте!

– К счастью, здесь не жандармское управление, – буркнул Сперанский и налил себе третий