Скажи пчелам, что меня больше нет - Диана Гэблдон

емкость с соленой водой: если кишка сохранилась в целости, она сгодится в качестве оболочки для колбас.

— Не знаю, мама, — неуверенно произнесла Бри. — Думаю, они уже порядком протухли. Хотя какую-то часть, наверное, можно спасти.

— Ну, нет так нет. — Я вытащила самую большую пилу для ампутации и проверила зубья. — В крайнем случае сделаем котлеты.

Колбасы в оболочке при надлежащем копчении хранились практически бесконечно. Котлеты на вкус не хуже, но с ними больше хлопот: для сохранности их необходимо укладывать в деревянные бочонки или ящики, перемежая слоями топленого сала. Бочек у нас не было, зато…

— Сало! — воскликнула я, поднимая взгляд. — Черт, совсем вылетело из головы! У нас ведь нет большого горшка, а кухонный котел мы занять не можем.

На вытапливание сала требуется несколько дней, а в котле варили по крайней мере половину пищи, не говоря уже о кипячении воды.

— А если попросить в долг? — Заметив шевеление за дверью, Бри повернула голову. — Джем, это ты?

— Нет, тетя, это я. — Жермен заглянул внутрь и осторожно принюхался. — Мэнди захотела навестить petit bonbon[86] Рэйчел, и Grand-père разрешил пойти, но только со мной или Джемом. Мы бросили монетку, и он проиграл.

— Хорошо. Тогда будь добр, сходи и принеси мешок с солью из бабушкиной хирургической.

— Там ничего не осталось. — Я взяла кабана за ухо и вставила пилу в складку на шее. — Последняя ушла на кишки. Придется и ее позаимствовать.

Я сделала первый надрез и с удовлетворением отметила упругость звериной плоти, хотя разложение уже тронуло соединительную ткань между мышцами и шкурой: кожа слегка отслоилась, стоило на нее надавить.

— Вот что, Бри, — сказала я, ощущая, как при нажатии зубья пилы цепляют шейные позвонки, — мне потребуется время, чтобы снять шкуру и расчленить тушу. Может, пока разузнаешь у хозяек в округе, не одолжат ли нам котелок для варки на пару дней и полфунта соли в придачу?

— Ладно. — Бри с явным облегчением ухватилась за подвернувшуюся возможность. — Что мне предложить взамен? Может, окорок?

— Что ты, тетя, за горшок это уж слишком! — потрясенно воскликнул Жермен. — Да и вообще не стоит торговаться, — добавил он, нахмурив светлые бровки. — Ты ведь просишь об одолжении. Когда-нибудь и тебя попросят.

Брианна глянула на племянника то ли с удивлением, то ли с недоверием, потом перевела глаза на меня. Я кивнула.

— Похоже, я слишком долго отсутствовала, — шутливо заметила она и, потрепав Жермена по волосам, отправилась выполнять поручение.

Чтобы отделить голову, пришлось повозиться, правда, всего несколько минут: пила вошла удачно, да и опыта мне не занимать, чего уж там. Я разрезала последние пучки мышечных волокон, и массивная голова с глухим стуком шмякнулась на столешницу, отчего поникшие уши дрогнули. Я прикинула ее вес — около тридцати фунтов, разумеется, с учетом языка и щековин. Пожалуй, лучше их срезать, прежде чем варить студень в котле. На это уйдет целая ночь, значит, овсянку надо замочить с вечера, а потом подогреть кашу на золе. Или пожарить с сушеными яблоками?

От физических усилий я слегка вспотела и перестала чувствовать холод. Отделив ноги, я бросила их в маленькое ведерко для последующего маринования, затем отложила пилу и взяла большой нож с зазубренным лезвием: свиная шкура, хоть и сырая, была жесткой. Сняв кожу наполовину, я остановилась, чтобы отдышаться и вытереть лицо фартуком. Опустив подол, я увидела Жермена: мальчик все еще сидел на бочке с соленой рыбой, которую Джейми выменял у Георга Фейнбека, одного из моравских братьев в Салеме.

— Знаешь, это тебе не увеселительное представление. — Я жестом подозвала Жермена и вручила ему маленький нож. — Вот, возьми-ка и помоги. Стягивай кожу. Не срезай слишком много, просто отделяй ее лезвием от мяса.

— Я знаю как, бабушка, — терпеливо сказал он, беря нож. — Все равно что свежевать белку, только очень крупную.

— Ну, в общем, да. — Я слегка повернула запястье внука, направляя лезвие под правильным углом. — Разница в том, что с белки снимают шкурку целиком, ради меха. А кабанью мы разделим на большие куски и потом их используем. С одной ляжки хватит кожи на пару ботинок.

Я показала Жермену линию среза — вокруг бедра и вниз по внутренней стороне ноги, — а сама приступила к передним конечностям.

Несколько минут мы работали в тишине. Видимо, внук так увлекся заданием, что забыл свою обычную разговорчивость. Вдруг Жермен опустил нож.

— Бабушка… — начал он, и что-то в его голосе заставило меня тоже остановиться. Я внимательно посмотрела на внука впервые с тех пор, как он пришел в коптильню.

— Ты знаешь, что означает фраза «voulez-vous coucher avec moi»? — выпалил он. Его бледное и напряженное лицо залила краска. Очевидно, сам он прекрасно знал.

— Да, — ответила я как можно спокойнее. — От кого ты ее услышал, милый?

И впрямь — от кого? В окрестностях Риджа, насколько я знала, никто по-французски не говорил. А если и говорил…

— Ну… от Фанни, — выдавил Жермен и побагровел. Он с такой силой стиснул нож для снятия шкуры, что костяшки его пальцев побелели.

Фанни? — ошеломленно подумала я.

— В самом деле?.. — Я медленно протянула руку, взяла у него нож и положила рядом с наполовину освежеванным кабаном. — Душновато здесь, правда? Пойдем-ка на улицу, глотнем воздуха.

Я не осознавала, насколько гнетущая атмосфера в коптильне, пока мы не вышли на свежий воздух. Желтые листья кружились на ветру. Жермен глубоко, судорожно вздохнул, а за ним и я. Вопреки только что услышанному, я почувствовала себя немного лучше. Он тоже: лицо обрело нормальный цвет, хотя уши все еще горели. Я улыбнулась ему, и он неуверенно изобразил ответную улыбку.

— Пройдемся до кладовой над родником, — предложила я и повернула к тропинке. — Не отказалась бы от чашки холодного молока, а дедушке к ужину захочется сыра.

— Итак, — непринужденно продолжила я, поднимаясь по тропе. — Где вы были с Фанни, когда она это сказала?

— У ручья, бабушка, — тут же ответил он. — Ей к ногам присосались пиявки — я их снимал.

Что ж, довольно романтичная обстановка, — подумала я, представляя, как девочка сидит на камне, приподняв юбку, а ее белые и по-жеребячьи длинные ноги усыпаны пиявками.

— Видишь ли, — Жермен поравнялся со мной и горел желанием объяснить, — она попросила научить ее, как по-французски будет «пиявка», «водоросли», а еще «дайте мне поесть, пожалуйста» и «пошел прочь, гнусный тип».

— И как же сказать «пошел прочь, гнусный тип»? — поинтересовалась я.

— Va t’en, espèce de mechant, — пожал он плечами.

— Надо запомнить. Кто знает, вдруг где-нибудь пригодится.

Внук не ответил: его мысли занимало слишком серьезное