Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера - Сергей Кремлев

А когда тут намечался просвет к лучшему, фюрера сразу же подшпынивали всякие там кайты….

С «Деропом» же, как и с общей ситуацией, становилось все хуже. По всей Германии слышалось: «Русский бензин — рассадник пропаганды».

Да так ведь и было. Но Литвинова больше волновали наскоки на сотрудников «Деропа» Ривкину, Когана, Ишлонского, а не судьба самого «Деропа». Советские евреи заполняли служебные помещения обреченного акционерного общества как будто специально для того, чтобы дать повод для погромов штурмовиков. Скандал был удобен.

А не хватало немецких подзуживалыциков — под рукой всегда были свои.

Вот как, читатель, это выглядело «в лицах»…

НОВЫЙ, уже прочно нацистский рейхстаг был избран 5 марта. Но его привычная резиденция сейчас лежала в развалинах и поэтому он разместился в гарнизонной церкви в Потсдаме.

21 марта в Потсдаме должен был состояться Штаатс-акт с обширной программой: богослужение, речь Гинденбурга, правительственная декларация Гитлера, парад рейхсвера, парад штурмовиков и СС, концерт, шествия, манифестации и гуляния.

Советские корреспондентки Кайт из «Известий» и Анненкова из ТАСС приглашений не получили. Корреспондент «Правды» Гартман за приглашением не обращался.

Накануне заместитель Хинчука Александровский пришел жаловаться заведующему IV отделом германского МИДа Мейеру.

Быка за рога Александровский взял сразу:

— Мы протестуем против дискриминации представителей советской прессы, исключенных из участия в потсдамских торжествах. Другие иностранные корреспонденты необходимые приглашения получили.

Мейер третьего дня вернулся из Женевы и был не в курсе, но Кайт и Анненкову вспомнил сразу:

— Так это же те, что пишут о Германии только плохое и не видят у нас ничего хорошего. И занимаются этим не со вчерашнего дня, а уже очень долгое время.

— Господин Мейер, это представители правительственного органа и официального телеграфного агентства!

— Ну, я попытаюсь связаться с отделом печати и что-то сделать, но…

— Что еще?

— Дело ваше, но ведь эти милые дамы так осветят Штаатс-акт, что этим только повредят советско-германским отношениям.

— А тут уж мы разберемся сами.

— Хорошо, я позвоню, а ваш пресс-атташе пусть позже зайдет в отдел печати.

Разрешение было дано, и яростная Кайт могла теперь на законном основании писать очередную статью о «попрании демократии» и «сборище мясников».

А впереди, как ты знаешь, читатель, ее еще ждали лейпцигские приключения…

СО ВРЕМЕНИ беседы Литвинова и Дирксена прошло три недели. 28 апреля Лев Хинчук входил в кабинет Гитлера. Фон Нейрат остановился в дверях кабинета рейхсканцлера, пропуская полпреда, и войдя следом, провел его к стоящему у стола хозяину.

— Мой фюрер, позвольте представить вам не только хорошего посла хорошей страны, но и посла, хорошо говорящего по-немецки, — начал, улыбаясь, Нейрат.

Гитлер протянул руку и сказал:

— Я тем более рад видеть вас, господин посол, что еще не истекли мои первые Сто дней. Как видите, едва-едва разобравшись с внутренними проблемами, мы тут же принялись выводить на широкую дорогу наши отношения с Россией.

Гитлер был любезен, улыбался и реагировал быстро и точно. Хинчук невольно наблюдал его и отмечал про себя, что рейхсканцлер явно умеет владеть собой, и при том обладает ярко выраженной индивидуальностью.

— Да, господин рейхсканцлер, Правительство СССР с удовлетворением восприняло ваше выступление 23 марта в рейхстаге. Однако вера моего правительства в будущее наших взаимоотношений за последнее время часто подвергалась суровым испытаниям.

— Суровым? Что вы понимаете, господин посол, под этим суровым словом?

— Неуважение к нашим гражданам, незаконные обыски…

— Возможно, возможно… — В голосе Гитлера возникли раздраженные и одновременно усталые интонации. — Видите ли, в Германии произошла революция. И хотя она не была кровавой, но как во всякой революции без эксцессов тут не обойтись. Вряд ли ваша страна уже забыла об этом, не так ли?

Гитлер умолк, собираясь с мыслями, взмахнул рукой, убирая челку, тут же спавшую опять на лоб. Словно смахнув что-то еще невидимое, вновь поднял руку уже предостерегающе, и начал:

— Господин Хин-чук, — он выговорил трудную фамилию раздельно, но тщательно. — Мы действительно только становимся на ноги. Однако уже теперь стоим твердо и устойчиво. Время перемен проходит, и наступает время работы. Это нужно констатировать как факт. Оба наших государства должны признать непоколебимость фактов взаимного существования на долгое время и исходить из этого в своих действиях. Наши страны — полноправные хозяйки каждая у себя. А хорошие хозяйки не вмешиваются во внутреннюю жизнь друг друга…

Гитлер на мгновение остановился, и Хинчук тут же вставил:

— Такое невмешательство всегда было нашим руководящим принципом и строго осуществлялось…

Гитлер испытывающе посмотрел на Хинчука, потом на Нейрата, потом опять на Хинчука. Потрогал себя за нос, опять посмотрел на Хинчука, теперь уже подольше и продолжал:

— Власть национал-социализма установлена раз и навсегда! Наши внутренние враги оказались крайне слабы. Честно говоря, я сильно переоценил силу и социал-демократов, и Тельмана. Партийная масса у коммунистов была неплохой, да и социал-демократы…

Гитлер прервал сам себя, засмеялся и с вызовом в голосе сказал:

— Вот если бы во главе их партий стоял я, то дело могло выглядеть совершенно иначе! Для рядового человека в коммунизме есть немало привлекательного… Но независимо от разности миросозерцаний, нас связывают взаимные интересы, и эта связь носит длительный характер. Причем я имею в виду и экономическую область, и политическую. Трудности и враги у нас одни… Вы должны заботиться о своей западной границе, мы — о восточной.

Напомню тебе, уважаемый читатель, что на запад от России была панская Польша. И она же была на восток от Германии.

Хинчук повел бровями то ли соглашаясь, то ли нет, но Гитлер как бы не заметил этого и продолжал:

— У Германии нелегкое экономическое положение, но и у Советов оно нелегкое. Думаю, нам надо всегда помнить, что обе страны могут дополнять друг друга и оказывать взаимные услуги. Наша эпоха трудна, господин посол… Чем явилось бы для Германии падение национал-социалистского правительства? Катастрофой! А падение Советской власти для России? Тем же! В этом случае оба государства не сумели бы сохранить свою независимость. И что бы из этого вышло?…

Хинчук увлекся слушанием, сам не замечая того. Гитлер был совершенно не похож на лощеного фон Папена, скользкого фон Шлейхера. Он был прост, естественен, а главное — за его словами была мысль, а не протокол.

А Гитлер, довольный вниманием этого «большевика», повторил свой же вопрос:

— Да, что бы из этого вышло?…

И сам же ответил:

— Это привело бы ни к чему другому, как к посылке в Россию нового царя из Парижа. А Германия в подобном случае погибла бы как государство.

Фюрер помолчал, а затем уже деловым тоном закончил:

— Что касается конкретных вопросов… Нейрат, вы разбирались с ними?

— Да, мой фюрер! И говоря откровенно, считаю претензии господина Хинчука справедливыми.

— Разберитесь… Конечно, нам надо все это уладить. Что еще?

— Я уж не знаю, к кому с этим и обращаться, господин рейхсканцлер, — развел руками Хинчук. — Мы уже много раз обращали внимание германского правительства на гибельность его мероприятий для нашего экспорта. Мы много покупаем — особенно у вас. Значит — должны много платить. А основное средство платежа для нас — экспорт.

— Нейрат! — Гитлер повернулся к министру, — надо серьезно заняться этим. Сесть и поговорить, как быть дальше.

Затем он вновь посмотрел на Хинчука:

— Я поручу Гугенбергу связаться с вами и искать пути для согласования наших интересов. Рад был знакомству с вами, господин Хинчук. Если возникнут трудности, вы всегда можете обратиться ко мне лично. Лучший посредник — крепкое рукопожатие. И я буду к вашим услугам…

ЧИТАТЕЛЬ! Я не придумал этих монологов Гитлера. Они почти точно повторяют официальную запись об этой беседе Хинчука. И в этой речи Гитлер был несомненно искренен.

Со времени установления его канцлерства не прошло и трех месяцев. После того, как на волне дестабилизации он получил личную власть, фюрер крайне нуждался в стабилизации. И внутренней, и внешней. Тем более, что формально высшая власть все еще была у Гинденбурга — до его смерти 2 августа 1934 года оставалось еще больше года. Только после нее Гитлер провозгласил себя руководителем Германского государства, а Вооруженные силы принесли ему присягу на верность.

Положение Гитлера тогда еще не было абсолютным, хотя он уже стал единственно мыслимым фактором стабилизации Германии. Укрепить свои позиции ему надо было быстро, причем так, чтобы не накренить страну ни влево, ни чрезмерно вправо. Хотя пришел он к власти в процессе сдвига Германии вправо, а его политическую борьбу финансировал антикоммунистический Капитал, нередко враждебный по отношению к СССР.