В открытое небо - Антонио Итурбе

протягивает радиограмму: Мальо, летчик из Аргентины, работавший на разработке новой линии в Парагвай, упал и разбился в получасе лета от столицы.

Они смотрят друг другу в глаза.

– Парень не должен был очень страдать. Ты слишком занят, пытаясь выровнять машину, чтобы о смерти беспокоиться.

Мермоз соглашается.

– Семья – вот кто действительно страдает. Видел я однажды этого парня в Пачеко. На аэродром его подвозили мать с отцом – на телеге, запряженной мулом. Совсем бедные люди, месье Мермоз. Когда он шел к полосе, я видел, как они крестились. А теперь у них даже и последнего утешения не будет – сына похоронить.

– Но тело-то привезут на родину.

– Туда поезда не ходят, а с этой жарой никто ведь не станет ждать, когда бюрократия все бумажки выправит. Семье пошлют часы, если, конечно, какой-нибудь плут по дороге их не стащит.

– Дайте мне карту. Полечу в Парагвай. Доставлю его на самолете.

– Гроб не пройдет, у «Лате» – дверца узкая.

– Посмотрим.

Начальник аэродрома знает, что ничто не способно заставить его отказаться от принятого решения.

– Вылетите рано утром?

– Подготовьте мне самолет с полным баком горючего и омлет с кофе. Вылетаю через пятнадцать минут.

– Метеосводка…

Мермоз уже шагает к домику пилотов.

Сутки спустя над Пачеко раздается жужжание мотора мощностью в четыре сотни лошадиных сил. Работники наземной службы наблюдают за тем, как при сильном ветре заходит на посадку накренившийся в воздухе «Лате», весьма опасно раскачиваясь. Самолет на расстоянии имеет необычный профиль. Когда он приближается, механики, служащие конторы, работники наземных служб – все выходят смотреть, что такое движется на них с неба. С бока фюзеляжа, обеспечивая опасный боковой крен, вертикально прикрепленный к контрфорсам крыла, летит гроб. При особенно сильном порыве ветра самолет наклоняется в противоположную сторону, и Мермоз, выправляя машину, поддерживает гроб плечом. Садится он с таким наклоном, что едва не задевает крылом полосу, но все же ему удается сохранить равновесие, и после зигзагообразного торможения самолет с необычным грузом останавливается.

Когда удивленные лица заглядывают в кабину, Мермоз снимает шлем.

– Сообщите родным Мальо. Скажите им, что его товарищи вернули их сына домой.

Глава 47. Кап-Джуби (Марокко), 1929 год

К тому моменту, когда Женевьева просыпается, Бернис даже еще не засыпал. Утренний свет усугубляет запущенный вид комнаты с позеленевшими от сырости стенами. Женевьева с брезгливостью оглядывает простыню, на которой спала. С нотками отчаяния в голосе она вопрошает:

– Где я?

Бернис не запомнил название городка, но это и неважно. Зато он хорошо знает, где Женевьевы нет. Они оба это знают. Ее сейчас нет в ее мире, где все вещи вокруг красивые и надежные и служат заслоном от серости жизни. В этой каморке нет ничего, что ей принадлежит, и ничего, что могло бы принадлежать.

Он встает с кресла, чтобы подойти к ней, и Женевьева невольно отшатывается назад. Смотрит на него испуганными глазами оленя, и в этих глазах читается замешательство протрезвевшего.

Женевьева переводит взгляд в окно. Стекло такое грязное, что свет проникает еле-еле, словно не утро на дворе, а вечер. Бернис думал, что его любовь к ней все излечит, все озарит. Он ошибался.

Тони на мгновенье отрывает пальцы от клавиш своего рояля и думает о тех бочках, что пылают в ночи по сторонам полосы. И ему кажется, что любовь – это и есть маленькие костры, которые почти не дают света, которые всего лишь показывают безбрежность мрака, окружающего нас.

Бернис смотрит на нее, но она уже не с ним. И когда она заговаривает, он заранее знает, какие слова она произнесет:

– Отвези меня обратно домой.

И пока мешки с почтой в Кап-Джуби прилетают и улетают, пока продолжаются медленные и драматичные переговоры по выкупу Серра и Рейна, Тони продолжает в пустыне стучать по буквам пишущей машинки.

Сидя на стуле, он тяжко вздыхает. Нечего и говорить, что многим читателям, в особенности ему самому, гораздо больше пришлось бы по душе, если бы Бернис подошел к ней, взял за руку и, пристально глядя ей в глаза, сказал: «Давай вместе построим наш дом». Но он не может этого сделать. Бернис не может этого сделать. Оба они услышали тот пренебрежительный, даже презрительный тон, с которым она произнесла эти слова: «Отвези меня обратно домой», – как будто бы Бернис – часть преследующих ее бед. Женевьева хочет вернуться в свой мир. Создать свое лето.

На обратном пути в Париж они почти все время молчат. Она, тяжко перенося утрату сына, высоко держит голову, желая казаться дерзкой и исполненной достоинства, несмотря на боль утраты. Ее терзает мир, весь окружающий ее мир. В том числе и Бернис, потому что он тоже часть заговора посредственности, потому что он не маг и не чародей, не смог заставить вращаться земной шар по-другому.

И только когда они оказываются на бульваре, перед входом в ее дом, и он спешит выйти и открыть перед ней дверцу машины, Женевьева выходит из скорлупы своего отчуждения и поднимает на него взгляд. На мгновенье сдвигает пелену затмения и медленно проводит по его щеке тыльной стороной пальцев. Это ее прощальный подарок.

Дописав последнюю строчку и поставив финальную точку, он понимает, что Бернис и Женевьева ушли из его жизни и унесли с собой – багажом – его мятежные мечты.

Этим вечером механики сбежали