Вне закона - Овидий Горчаков

— Столько слов,—  усмехнулся Кухарченко,—  столько тактики да стратегии, точно не

Ржавку, а Берлин брать собираемся!

— С ракетами как? — спросил Богданов.

— Красная над головой — «свои», белая — указывает местонахождение противника, три зеленые — сигнал отхода. Еще... Мой капэ, пункт связи, пункт медпомощи — на высоте. Там же — огневая позиция минометной батареи. Вопросы? Пропуск циферный: сумма шесть. Нет больше вопросов? Сборный пункт здесь. Исходные позиции занимать немедленно!

2

Ползком спустившись с высоты в лощинку, группа Богданова залегла в густой траве, на расстоянии гранатного броска от черневшего за пустырем и за редкими кустиками длинного одноэтажного здания школы с высокой железной крышей, на каменном фундаменте. За школой виднелись смутные очертания строя хат, крыши клунь и сараев. Крепко пахло полынью. Предвестницей близкого боя вспыхнула на востоке зарница. Сразу припомнилось — где-то там, далеко, далеко, — фронт...

Я услышал учащенное, хриплое дыхание Богданова — станкач тащить нелегкое дело, да еще ползком.

— Осталось четверть часа,—  шепнул он едва слышно. — Зря Самсонов этих птенцов в разведку послал. Хана им теперь. Самарин не хотел посылать без подготовки, особенно Милку, так Иванов сунул их в пекло...

Школа мутно сереет впереди. Она кажется огромной, грозной, бдительно охраняемой крепостью. Но каким-то неведомым путем, шестым партизанским чувством, я решаю вдруг, что школа... пуста. А так хочется быстрее сделать что-нибудь для Боровика, для Милы...

— Степа! — Сердце подскочило и забилось тревожно. — Была не была!.. Давай я разведаю школу.

— Тебе что — жизнь надоела? — Богданов помолчал с минуту. — Валяй! Только учти, на кону — твоя жизнь, а ты играешь втемную...

Я расстегнул кобуру, отвел предохранитель полуавтомата и пополз по-пластунски. Когда товарищи остались позади и я почувствовал себя наедине со школой, уверенность в том, что в ней никаких полицаев нет, стала быстро испаряться. Мне стали мерещиться подозрительные движения за темными окнами. Казалось, десятки вражеских глаз держат меня на мушке, неотрывно следят за мной. «Лишь бы собаки не учуяли! — сверлила мозг надоедная мысль. — Черт меня дернул на рожон сунуться!»

Сверху, с чердака, уставился на меня пустой глаз слухового окна. Удобное место для пулемета! Если вдарит, то капут — не уйти мне с этой полянки. Ветерок дует в мою сторону — это хорошо. В школе — ни звука. Полянку наискось перечертила тропинка. Когда я быстро переполз ее,—  на светлой земле меня легче было заметить, чем на траве,—  я подумал вдруг о том, что по этой вот дорожке бегали когда-то школьники... У самой школы мне пришлось переползать через рыхлую сухую землю, комки дерна, какие-то мелкие, недорытые, видно, окопы. Подкравшись к кирпичному фундаменту, я приподнялся и, положив палец на спусковой крючок, заглянул осторожно в окно. Стекла не было. За голыми рамами, темно и пусто. Пахнуло казенным, нежилым запахом. Что это стучит?! Тьфу, черт! Да это тикают на руке часы! Я подошел к другому окну. Темно и пусто.

Быстро передвигая руками и коленями, не оглядываясь на пустую школу, я пустился в обратный путь.

Богданов выругался.

Опять Иванов напартачил. Что делать будем?

Пойду к Самсонову, узнаю,—  предложил я.

— Дуй!

Сто метров — ползком, пятьдесят — быстрым бегом. Командир отряда лежал на вершине холма, неотрывно глядя на светящийся циферблат карманных часов. Жариков перебирал разложенные в траве мины, тут же стояла наша минометная батарея — два ротных миномета. Врач Мурашов рылся в сумке с медикаментами. В одной из санитарок; лежавших около него, я узнал Алесю...

Самсонов выслушал меня, взглянул еще раз на часы, встал.

— Четыре минуты! — вырвалось у него со вздохом. — Занять школу! — добавил он громче.

Я рванулся с места — и вспомнил вдруг...

— Да весь огонь по школе будет!..

Самсонов оторвался от часов.

Две минуты! — сказал он, волнуясь. — Что? Какой огонь?

: — Ну конечно! Дзюба, Кухарченко... Надо дать знать... Поздно!

Я плохо видел лицо командира, видел только, как зло блеснули его глаза.

— Указывать? Мне?! выдавил он с внезапным остервенением. — Выполнять приказание! Занять школу!

— Но, товарищ командир... — Я замолчал. Я и раньше видел Самсонова в этом состоянии. Он не уступит.

Я повернулся и стал медленно спускаться с холма. Как может Самсонов так глупо рисковать жизнью своих людей? Нужно быть сумасшедшим. Или это не просто дурацкая блажь?.. Я остановился. Неужели... неужели Самсонов решил все-таки отделаться от меня вот таким образом? Не может этого быть! По всему его отношению ко мне я чувствовал, что он вовсе не считает меня опасным для себя. К тому же там Богданов и другие — целый взвод! Хотя... Богданов был с ним, когда он убил Богомаза. Теперь для него мертвый Богданов лучше живого Богданова. Не может быть! У страха глаза велики... Ошиблись разведчики, я же слышал, как они докладывали Самсонову, что в школе полиция. Просто заупрямился он, не хотел признать себя неправым! И Самсонов

— командир. Этот приказ не преступный, всего лишь ошибочный. Приказано занять школу...

Приказ Самсонова я передал без всяких отсебятин.

Мы добрались до школы как раз в тот момент, когда па краю села ударил первый выстрел. Ночь сразу же раскололась, рассыпалась в частой пальбе. Началось!. И время, ползшее до первого выстрела мучительно медленно, сразу полетело вперед с головокружительной быстротой.

3

Взяв четырех человек, я обшарил пустое помещение школы, пробежал но классным комнатам, влез даже на чердак — всюду пусто.

— Давай тут займем оборону! — предложил Трофимов, осторожно выглядывая в окно, следя за полетом трассирующих над селом.

— Что ты! — испугался я. — На нас навалятся штурмовые группы! Мы залегли в окопчиках возле школы и открыли пулеметный огонь по центру села. Мы не видели полицейских. Сквозь нашу огневую завесу, мы знали, полицаи не посмеют сунуться, не смогут занять школу. Слева и справа от нас бушевала стрельба. В черное небо взмывали осветительные ракеты, озаряя все вокруг призрачным, дрожащим светом. Из застрех крыш вылетали и бестолково метались воробьи и ласточки.

— Порядочек! — кричал Богданов пулеметчику,—  Поддай-ка еще, Евсеенко! Жарь, лупи по железной крыше!

Он быстро нагнул голову. С визгом пронесся рой пуль. За ближними домами — россыпь винтовочных выстрелов. Там полицаи... Совсем близко, слева и справа, загорелись хвостатые ракеты. Пулеметчик Евсеенко застрочил из ручника туда, куда они упали. Из трех наших пулеметных стволов вырывались трепещущие языки пламени. В ушах резало от непрерывного, давящего грохота. Я раскрыл рот, грохот стал глуше. С воем сирены пролетела жариковская мина. Справа высоко в небо вскинулось желтое пляшущее пламя. Его быстро заволокло дымом, оно стало багровым. Пламя росло ввысь, росло вширь... Его пронизывали зеленые стрелы трассирующих пуль. Чеканя каждый выстрел, стучал где-то слева станкач. Яростнее, частя, захлебываясь, заливались

«Дегтяревы». Рвали воздух судорожные автоматные очереди.

— Кончай! — закричал я пулеметчику Евсеенко. Он не слышал меня, и я легонько пнул его ногой. — Кончай! Наши подходят!

Прямо на нас, пылая ярче полуденного солнца, опускалась косматая ракета. Она упала усамой школы, зашипела, стреляя искрами, задымилась. И сразу завыли, завизжали пули, шлепали о бревенчатые стены, о кирпичный фундамент школы.

Ракету! Красную ракету! — завопил я, толкая Богданова.

Богданов ругался, прижимаясь щекой и плечами к земле,—  у нас не было ракетницы.

Уже не один пулемет, а, казалось, все имеющиеся в этом мире пулеметы решетили ржавскую школу. Они косили репейник и высокую траву перед окопчиками. Визгливо рикошетили пули. С шипением врезались трассирующие в дерн. Перед лицом вырастали фонтаны земли. Земля прилипала к потному лицу, забивалась в ноздри и уши, лезла в глаза. Я слился с землей, желал бы провалиться в нее. Нас спасали окопчики, но полицаи, сволочи, не успели их закончить, поленились — окопчики были слишком мелки. Отползать? Выбраться из этой чудесной ямы? Ну нет уж! Забыться, потерять сознание, переждать этот убийственный шквал...

— Пора бы, елки зеленые, и перекур объявить! — кричит мне на ухо Богданов. На душе становится легче. Я широко, хотя и не очень естественно, улыбаюсь ему:

— Может, белый флаг выбросить? Сдаться своим?

Чей-то раздирающий душу вопль возник неожиданно, покрыл на миг шум боя и так же неожиданно и страшно оборвался. Крик, казалось, подхлестнул атакующих. Град пуль с новой силой забарабанил по стенам школы.

— Нашего ранили! — прокричал Богданов, железными пальцами разгребая землю, плотнее прижимаясь к ней.