Вторжение - Василий Соколов

Недолго длилась взбалмошная стрельба. И как только поутихла, лошадь поплелась усталым шагом, прядая ушами и косясь по сторонам.

"В вески!" - было первой мыслью Громыки. Тотчас же подумал о семье Шмелева. Как это случилось, кто и за какую провинность мог упрятать его? И что будет с его женой, детьми? Несдобровать им, если город займут немцы... Совесть подсказывала вернуться и взять с собой семью Шмелева. Оглянулся на город, понял - отъехал уже далеко, и все же повернул назад.

Подогнал лошадь прямо к двери и еще с порога крикнул:

- Хозяйка! И вы, хлопцы... Собирайтесь, пока не поздно!

Екатерина Степановна выскочила из сенцев, всплеснула руками:

- Ой, куда же нам? Волком все смотрят... Никому я но нужна...

- Не время мешкать. Поторапливайтесь! - сердито оборвал ее Громыка. Немцы могут дознаться... Детей загубите... Коли ласка, до моей вески! А ежели чего, у нас кругом леса - сховаемся. - Он забегал по комнатам, ища глазами, какие вещи можно взять в дорогу.

Через полчаса груженая бричка темным проулком выкатила на дорогу.

Громыка был озабочен артельным хозяйством; он шел за бричкой и думал: нелегко будет вот так, ночью, созвать колхозников и сказать: "Угоняйте скот в леса... Берите и прячьте жито..." Но уживались эти мысли в голове, а иного выхода но видел.

Рядом с ним шла жена Шмелева. Ее терзали свои заботы. Она сокрушалась, что так быстро потеряла мужа и радость, доставляемую детьми. Злая, ранящая душу судьба...

- Мам, куда мы едем? - в который уж раз спрашивала сидевшая в передке Светлана.

- Домой, дочка. К своим, родная...

Немного поотстав, плелся Алеша. Он был мрачен совсем по-взрослому, молчал и все время держался онемевшей рукой за плетеную спинку брички. Изредка оглядывался на город, вслушивался в отдаленные раскаты. Всплески зарниц на мгновение выхватывали из темноты отрезок дороги... С запада, все нарастая, катился к городу смутный гул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Напряжение этого дня Костров не мог превозмочь, усталость свалила его прямо в бронемашине, по пути в отдаленный полк. Услышав храп за спиной, Гребенников оглянулся - свесил сержант голову, покачивается - и не стал будить, только сказал водителю, чтобы сдерживал машину на ухабах и поворотах. "Не сдюжил парень. А крепкий! Целые сутки на ногах..." подумал полковой комиссар, и опять - перед глазами бомбежка, кровь на траве, доводка с одной рукой...

Все виденное заслоняло его думы о жене и сыне, которые в первых числах июня уехали отдыхать в Анапу. Он жалел, что ему но удалось поехать с ними и провести отпуск вместе, а теперь понял, что, будь семья здесь, она была бы для него обузой.

Подумал он и о раненых детях: куда их увезли? Сумеют ли погрузить в эшелон? "Надо было Кострова направить с ними. Все-таки надежнее", пожалел Иван Мартынович и решил, что сделать это еще не поздно.

Но как скоро удастся послать на станцию людей, он еще не знал, потому что полк, куда он ехал с намерением выяснить обстановку, мог надолго задержать его, и, обернись дело круто, ни о каком эшелоне некогда будет и подумать. К тому же поли был ближе других к границе и, в случае наступления немцев, первым должен был принять на себя удар.

На прежнем месте, в деревушке, упрятанной в редколесье, штаба полка не оказалось; пришлось ехать по свежим следам, что вели к лесу, в низовье болота. Но здесь путь преградила старая и, наверное, вязкая канава, пахнущая тухлой водой и заросшая ряской.

Гребенникову ничего не оставалось, как загнать машину под лохматые ветлы, а самому идти искать штаб полка. Он осторожно перебрался на ту сторону канавы, подошел к лесу и едва очутился на порубке, как из седого, пыльного орешника выскочил боец, покинул винтовку с примкнутым штыком.

- Стой! Твоя тут не ходит! - гаркнул он.

Оклик рассмешил было Гребенникова, но, увидев бойца с восточным разрезом глаз, грозно направившего на него винтовку, он как-то сник и не знал, что делать: повиноваться или идти дальше. Иван Мартынович спросил, где размещается штаб полка, но боец не ответил, глядел свирепо.

- Ходи до штаб! - скомандовал он.

И Гребенников подчинился, пошел впереди, чувствуя за спиной свой же, обыкновенный, но непочтительно направленный штык.

У шалаша, куда был доставлен полковой комиссар, над картой, разложенной на пне, сидел командир полка майор Набоков. Он не обратил внимания на пришедших и, казалось, пристыл к карте. Потом, привстав, Набоков, раньше чем разглядеть, кто прибыл, снял и медленно протер очки, так же неторопливо нацепил их дужки и, увидев полкового комиссара под ружьем, остолбенел.

- Неудобно как-то получается... - начал было Иван Мартынович.

- Туйгунов понимает свой служба! - перебил его маленький ростом боец узбек, по-прежнему грозно сверля глазами задержанного.

Командир полка раскатисто смеялся.

Оставшись наедине с полковым комиссаром, Набоков извинился, что так получилось, но тут же заметил, что одного лазутчика уже выловили в лесу: при появлении немецких самолетов он ракетой указывал им объекты для бомбежки.

Гребенников и раньше много раз виделся с Набоковым, порой сердился, находя, что он чересчур флегматичен, живет по поговорке: "Семь раз отмерь, один раз отрежь", - и вот встретился снова, в военной обстановке, и подумал: "Как он себя поведет, не будет ли волынить, когда нужно действовать?"

- Ну что, майор, на военный лад настраиваешься? - спросил комиссар.

- За нами дело не станет. - Набоков вздернул брови. - Появятся будем лупить и в хвост, и в гриву.

- Скоро? - Гребенников кивнул на дорогу, откуда вероятнее всего было ожидать немцев.

- Противник не слишком почтителен. Не изволит докладывать, улыбнулся Набоков. И в словах опять послышалась лихая и спокойная уверенность.

В это время связист, разматывавший провод, остановился и, не разгибаясь, проговорил:

- Эх и заваруха! Нежданно пришла...

Майор смерил бойца глазами.

- А тебя чему учили? - щурясь, с видимой наигранностью в голосе, спросил Набоков: - Форму зачем надел? Чтобы щеголять перед девками или воевать? - Майор сказал это с такой иронией, что связиста ударило в краску. Он поправил на спине карабин, сгорбился и потащил катушку дальше.

- С такими иначе нельзя, - заметил ему вслед Набоков. - Стоит только отпустить вожжи, как повернут оглоблями на восток... А что касается положения, - внезапно вернулся он к прерванной мысли, - то я должен по чистой совести сказать... И думаю, поймете, Иван Мартынович. Нельзя так воевать безрассудно...

Майор распахнул планшет и положил на колено. Под целлулоидом проглядывалась карта. Тыча в нее пальцем, майор пояснил, что немцы уже находятся в двадцати трех километрах, что все дороги и ближние селения подвергаются бомбежке, и, стало быть, срываться полку в эту минуту и куда-то двигаться, по меньшей мере, неразумно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});