Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

— Снадобье, — поправил Роб, и глаза его блеснули.

— Значит, свое шарлатанское снадобье. А звание хакима необходимо заслужить. И если ты к нему стремишься, то должен изнурять себя во имя учебы, изо всех сил стараться не отставать от других учащихся, а затем и превзойти их. Ты должен учиться с таким жаром, какой бывает только у святых — или проклятых.

Роб сделал глубокий вдох, не отводя горящих глаз от Ибн Силы, и сказал себе: не для того проехал он полсвета, чтобы потерпеть поражение. Он поднялся и стал прощаться, и вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль:

— А у вас есть «Десять рассуждений о глазе» Хунейна, господин главный лекарь?

Вот теперь Ибн Сина улыбнулся.

— Есть, — сказал он и поспешил в свою библиотеку за книгой для ученика.

41

Майдан

Рано утром, когда Роб собирался на занятия, к нему явились три воина. Он весь сжался и приготовился к худшему, однако на этот раз воины были предельно почтительны, а дубинки оставались за поясом. Старший из них, у которого на завтрак, судя по запаху, был зеленый лук, низко поклонился:

— Нас послали известить тебя, господин, что завтра после Второй молитвы состоится официальный прием при дворе. Приглашены все удостоенные калаата.

Так вышло, что на следующее утро Роб снова оказался под сводчатой позолоченной крышей Зала с колоннами.

На этот раз толпы зрителей здесь не было, и Роб сожалел об этом, потому что шахиншах блистал великолепием. На нем были тюрбан, ниспадающая складками богатая рубаха, остроносые пурпурные туфли, алые шаровары и подколенники, голову венчала тяжелая золотая корона искусной работы. Как всегда, на маленьком троне близ шаха восседал его визирь, имам Мирза-абу-ль-Кандраси, облаченный в черные одеяния духовного лица.

Удостоенные калаата стояли поодаль от тронов, как наблюдатели. Роб не увидел среди них Ибн Сины и вообще не нашел ни одного знакомого лица, исключая только Хуфа, Капитана Ворот.

Весь пол вокруг трона Ала ад-Даула был устлан коврами, в которых сверкали многочисленные шелковые и золотые нити. На подушках по обе стороны трона, лицом к шаху, восседало множество людей в богатых одеждах.

Роб подошел к Хуфу и тронул его за руку.

— Кто это? — спросил он шепотом.

Хуф неодобрительно покосился на чужеземца-иудея, но ответил спокойно, по давно укоренившейся привычке:

— Империя подразделяется на четырнадцать провинций, в коих насчитывается пятьсот сорок четыре города, управляемых из столицы: центры провинций, укрепленные города, крепости. А эти люди — мирзы, ханы, султаны и бейлербеи, которые управляют подвластными шаху княжествами.

Должно быть, церемония вот-вот начнется, потому что Хуф поспешил прочь и занял пост у дверей зала.

Первым из череды послов в зал въехал посланник Армении. Это был не старый еще человек, с черными волосами и бородой, но в остальном его высокое положение подчеркивалось цветом седины: ехал он на серой кобыле, одет был в серую шелковую блузу, отделанную серебристыми лисьими хвостами. В ста пятидесяти шагах от трона его остановил Хуф, помог послу спешиться и проводил к трону, где посол облобызал стопы шаха.

Выполнив этот церемониал, он преподнес шаху щедрые дары от своего повелителя. Среди прочего там были: огромная лампа из горного хрусталя, девять небольших хрустальных зеркал, оправленных в золото, двести локтей пурпурной материи, двадцать флаконов тонких благовоний, пятьдесят соболей. Ала, явно не очень заинтересовавшийся дарами, приветствовал представителя Армении при своем дворе и просил его передать своему благороднейшему повелителю благодарность за присланные подарки.

Следующим в зал въехал посол Хазарского кагана. Его встретил Хуф, и церемония повторилась заново. Единственное отличие состояло в том, что повелитель хазар прислал в дар трех чистокровных арабских коней и опутанного цепями неприрученного львенка, который от страха испачкал расшитый шелками и золотом ковер.

Зал замер, ожидая, как поведет себя шах. Ала не нахмурил брови и не улыбнулся, он просто подождал, пока рабы и слуги не убрали с глаз оскорбляющее царственный взор вещество, дары и самого хазарского посла. Царедворцы сидели на подушках у ног шаха, словно высеченные из камня статуи, не сводя глаз с царя царей. Они были лишь тенями, послушно повторяющими движения самого шаха. Наконец, последовал незаметный для непосвященных знак, все успокоились, и в зале, верхом на огненно-рыжем коне, появился новый посол.

Роб продолжал стоять с почтительностью во взоре, однако в мыслях он удалился от двора и стал повторять заданное в школе. Четыре стихии: земля, вода, огонь и воздух. Качества, определяемые осязанием: холод, жар, сухость, влага. Темпераменты: сангвинический, флегматический, холерический, меланхолический. Свойства организма: природные, животные, обеспечивающие жизнь.

Он представил себе отдельные части глаза, как они перечислены у Хунейна, вспомнил названия семи трав и целебных составов, каковые считаются полезными против озноба, и восемнадцати — против лихорадки, даже повторил несколько раз первые девять аятов третьей суры Корана, имеющей название «Семья Имрана».

Роб стал уже испытывать удовольствие от такого занятия, когда его размышления вдруг резко прервали: Хуф ввязался в сердитый спор с величественного вида белобородым старцем верхом на кауром жеребце.

— Меня представляют последним, потому что я турок-сельджук, это умышленное оскорбление моего народа!

— Но ведь всегда кто-нибудь должен быть последним, о сиятельный Хадад-хан. Сегодня это выпало тебе, — спокойно возразил ему Капитан Ворот.

Разъяренный сверх меры сельджук попытался было двинуть рослого боевого коня мимо Хуфа и подъехать к самому трону.

Поседевший в боях старый воин сделал вид, что виновник дерзости — конь, а не всадник. «Тпру!» — воскликнул Хуф, ухватил коня за узду и несколько раз наотмашь ударил животное по носу дубинкой. Конь заржал и попятился.

Каурым занялись воины, а Хуф без лишних церемоний помог Хадад-хану спешиться и провел его к трону. Сельджук неохотно пал ниц, сразу же встал и дрожащим голосом передал привет от своего государя, Тогрул-бека, но без каких-либо даров.

Шах Ала не удостоил его ни словом, лишь небрежным мановением царской длани позволил послу удалиться. На этом церемониальный прием завершился. Роб подумал, как скучно при дворе, если не считать происшествий с послом сельджуков и с непочтительным львенком.

* * *

Для Роба было бы огромным удовольствием сделать свой домик в Яхуддийе более уютным, чем он достался ему от шаха, и работы было всего на несколько дней, но теперь он дорожил каждым часом. Поэтому и подоконники оставались неприбитыми, и трещины в стенах незаделанными, и абрикосовые деревья непривитыми, а садик совсем зарос сорной травой.

У Гинды, торговки с еврейского рынка, Роб купил три мезузы — небольшие деревянные трубки, содержавшие свитки пергамента с отрывками из Писания. Это было необходимой частью его маскировки. Мезузы он прикрепил к притолокам справа на дверях каждой комнаты, не меньше чем на ширину ладони от верха — так, он помнил, прикрепляли мезузы жители Трявны.

Он объяснил плотнику-индусу, чего хочет, и нарисовал на земле подобие чертежа. Ремесленник без труда изготовил для Роба стол из грубо оструганной древесины оливковых деревьев, а из сосны — стул в европейском стиле. У медника была куплена кое-какая кухонная утварь. В остальном же он уделял дому так мало внимания, будто жил в пещере.

Близилась зима. Днем еще было жарко, но по ночам в окна задувал более чем прохладный ветер, предупреждая о смене времен года. На армянском рынке Роб отыскал несколько овчин и, ложась спать, с удовольствием заворачивался в них.

В пятницу вечером сосед Яаков бен Раши, башмачник, уговорил Роба прийти в гости на ужин перед субботой. Дом у него был скромный, но уютный, и поначалу Роб искренне радовался гостеприимству. Наома, жена хозяина, закрыла лицо и прочла благословение над свечами. Пышущая здоровьем дочка, Лия, подала добрый ужин: речную рыбу, тушеную птицу, плов, вино. Лия старалась держать глаза скромно потупленными, но несколько раз улыбнулась Робу. Она уже вошла в возраст, и отец дважды во время ужина осторожно упоминал о немалом приданом. Хозяев весьма разочаровало то, что Роб поблагодарил их и почти сразу после ужина ушел к себе, чтобы засесть за книги.

Жизнь его приобрела размеренность. Всем учащимся медресе предписывалось неукоснительно соблюдать религиозные обряды, но евреям было позволено посещать свои молельные дома, так что каждое утро Роб отправлялся в синагогу «Дом мира». Древнееврейский язык молитв постепенно стал привычным, хотя большинство молитв оставались непонятным набором бессмысленных звуков. Все же чтение молитв нараспев и мерное раскачивание успокаивали его в начале дня.