Скобелев: исторический портрет - Валентин Масальский

Друг и единомышленник Скобелева, его восторженный почитатель, Новикова в 1883 г. написала на английском языке книгу «Skobeleff and the Slavonic cause» («Скобелев и славянское дело»). Книга имела в Англии шумный успех и высоко подняла авторитет Скобелева в этой стране. По свидетельству И.С.Аксакова, ее первое издание разошлось через месяц и издательство приступило к печатанию второго. Начался перевод книги и на другие языки. О впечатлении, произведенном книгой в Англии, писал Новиковой ее постоянный корреспондент С.Фруд: «Я прочитал, конечно, Скобелева и любуюсь искусством, с которым вы его изобразили. Вы больше бы удовлетворили англичан, если бы говорили только о Скобелеве, они ценят героя и готовились особенно ценить его, но джингоизм в их душе, и потому они воображают, что славянское дело — это вражда против них в Индии (опять панический страх за Индию. — В.М.). Они дураки, но на свете дураков большинство. Вы лишились Скобелева, но страна, которая могла иметь Скобелева, наверное, будет иметь еще многих героев, которым только и нужен случай, чтобы заслужить его славу».

Если справедлива пословица, что о человеке можно судить по его друзьям, то эти краткие характеристики достаточно характеризуют и самого Скобелева. Нетрудно разглядеть, что в них было общего: все они — люди мыслящие, интеллигентные, патриоты, почти все — либералы, сторонники той или иной формы народного представительства, все — славянофилы.

Представляют интерес взгляды Скобелева по такому острому, больному вопросу русской жизни, как польский вопрос. Скобелев симпатизировал полякам и осуждал разделы Польши. Но он подчеркивал, что русский народ не виновен в этой несправедливости, русский народ чист в этом деле. Скобелев выражал симпатии полякам с позиций славянского братства. В разделах Польши Россия, по его мнению, была виновата тем, что допустила участие в них немецких государств. «Я люблю поляков, — писал он одному из друзей. — Это народ, сохранивший героические традиции. Ошибка России не в том, что она покорила Польшу, а в том, что она дозволила ее разделить, выдала ее чужеземцам-немцам». Попутно заметим, что последняя мысль Скобелева не точна, а может быть, он просто и не задавался целью точного формулирования того, что сам для себя выяснил. Дело в том, что инициатива разделов исходила не от России, а от Пруссии и Австрии, в первую очередь лично от Фридриха II. Россия приняла в них участие лишь тогда, когда определилась их неизбежность. Предвидя военное столкновение с Германией, важность в связи с этим привлечения поляков на сторону России, Скобелев, как об этом уже упоминалось, представил правительству записку с предложением дарования Польше самостоятельности (с Краковом, входившим в состав Австро-Венгрии, и Познанью, составлявшей территорию Германии).

При характеристике общественно-политического лица Скобелева нельзя умолчать о бросающейся в глаза особенности его поведения, мы вскользь уже упоминали о ней. По родственным связям он принадлежал к самым высшим, аристократическим кругам, к правящей верхушке. Через одну из его сестер Скобелевы вошли в свойство с самой правящей династией. И несмотря на это, Скобелев держался вдали от двора, хотя, как причисленный к свите генерал-адъютант, иногда и должен был там появляться. Он чуждался придворных связей и не имел там друзей. Как рассказывал В.В.Верещагин (этому есть и многие другие свидетельства), когда Скобелев появлялся при дворе, вся его фигура съеживалась, фуражка оказывалась на затылке, шинель на боку, весь его вид выражал неуверенность и нетерпение поскорей покинуть это общество. На обед к государю под Плевной он, как мы помним, не явился, а когда за ним послали, сел сначала с краю, объясняя Кауфману: это ведь не в деле. Уверенный в себе, разодетый и надушенный перед войсками, он, видимо, боялся, что здесь щегольство поставят ему в вину, как ставили в вину храбрость. По верному наблюдению Н.Н.Кнорринга, он не только не искал контактов, но отталкивался от аристократии. Правда, когда было нужно, он нажимал на придворные связи, действуя через дядю, который обычно все улаживал. Но сам, лично, он все-таки предпочитал держаться от двора подальше.

Объяснить этот факт застенчивостью или отсутствием уважения к своей особе нельзя. Хорошо известно, насколько Скобелев был уверен в своих силах, своем превосходстве, и как уверенно и свободно он себя чувствовал в любом обществе — военном, интеллектуальном, женском. Очевидно, двор и вообще знать были ему чужды идейно и, кроме того, он не находил в этих людях для себя ничего интересного. Гораздо больше его привлекало общество таких людей интеллектуального труда, как И.САксаков, В.И.Немирович-Данченко, В.В.Верещагин, и совсем простых людей, как крестник его деда, как бы второй отец И.И.Маслов, которому адресованы многие теплые письма Скобелева.

Независимое поведение Скобелева, которое, как увидим дальше, переходило в оппозицию к правительству и самому царю, имело и материальную основу. Скобелев был богат (правда, о размерах своего состояния он узнал лишь после смерти отца). Это позволяло ему ни в ком не заискивать и ничего не просить. Ему не было необходимости обращаться с просьбой о пособии, с какой обращался, например, к министру двора А.В.Адлербергу в 1874 г. М.И.Драгомиров (документ из ЦГИА): «Прав на него, кроме недостаточности средств и необходимости поддерживать свое официальное положение, — добавлял он, — не имею; позволяю себе только полагаться на начальственное внимание и милостивое предстательство Ваше перед государем императором, общим отцом нашим». Просьба эта, разумеется, нисколько не бросает тень на репутацию М.И.Драгомирова. Она лишь показывает, что материальная недостаточность заставляла его делать шаги, в которых не нуждался Скобелев.

Сделанные выше попутные упоминания об отношениях Скобелева с женщинами и необходимость знания не только его политического лица, но и связанных с ним человеческих качеств требуют, по-видимому, кратко остановиться и на этом вопросе. Скобелев и здесь был своеобразен. К женщинам он был весьма неравнодушен, но этот интерес был чисто мужской, интерес холостяка. И только. Женское общество Скобелева не интересовало, и он его не искал, даже избегал. Серьезных привязанностей у него не было (исключая одну, относящуюся к концу жизни, о которой расскажу ниже). Большого места в его жизни и мыслях женщины не занимали. Он не любил салонных разговоров, приемов и балов. Танцев он стеснялся с детства и, судя по всему, что нам известно, не стал их любителем и позже. Нет ни одного свидетельства о его участии в балах. Конечно, как человек воспитанный, он умел быть любезным и предупредительным с женщинами, умел поддерживать с ними и деловые отношения. Его обаянию они поддавались легко. Этому не приходится удивляться, если знать впечатление, производимое Скобелевым, когда он этого хоте, i. на окружающих, его умение не только подчинять себе людей на службе, но и очаровывать их в обычной, домашней обстановке. Английский журналист Форбс, например, рассказывал: «Солдаты, горожане, женщины — все были от него без ума. Я как теперь вижу его прекрасный лоб, украшенный каштановыми волосами; его голубые глаза, светлые, с проницательным взором, столь открыто и прямо смотревшим на вас; его прямой и длинный нос, указывающий на решимость, один из тех носов, которые Наполеон I любил видеть на лице своих генералов; прекрасно очерченный рот, одаренный необыкновенной подвижностью и выразительностью; его круглый, могучий подбородок с ямочкой посредине — словом, отчетливо вижу перед собой его мужественное, энергичное лицо, окаймленное шелковистою бородою, падавшею на его богатырскую грудь… Этот человек в тридцать три года все видел, все проделал, все прочел… Он знал на память Бальзака, Шеридана, Герберта Спенсера… Он имел свое мнение о фаворите на будущих скачках, о кухне Cafe Anglais и репертуаре г-жи Селины Шомон, точно так же, как об английской кавалерии и бродах Оксуса. Он был музыкант и однажды вечером пропел, Мак-Гахану и мне, прекрасным голосом, аккомпанируя себе на фортепиано, французские песни, а затем немецкие, русские, итальянские и киргизские… с подобающим произношением… Простившись с ним, я сказал себе, что видел в этот вечер самый прелестный образчик русского совершенства, или, вернее, космополитического, какой когда-либо мне удавалось встретить. А я не видал его еще в настоящей его сфере — на поле битвы».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});