Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

Королевич сидел со своим пилотом, поручиком Ростиславом Драгомирецким, на заднем сиденье и смотрел вниз. Вот он под ними, милый Киев, — от широкой синей ленты Днепра на востоке до зеленых полей за темной полосой святошинских лесов на западе.

Аэроплан шел в сотне метров над землей. Ландшафт внизу быстро менял свой вид. Кресты на церковных куполах вдруг вспыхивали под солнечным лучом и мгновенно гасли позади, точно ныряли в сумрак, гнавшийся за машиной среди бела для. Рыжий дым заводов на Подоле клубился только у самых труб, а выше расплывался и повисал пеленой между аэропланом и крышами домов. Тень машины перепрыгивала с крыши на крышу, пересекала улицы и просторы широких площадей.

Внизу копошился людской муравейник.

Когда на втором круге аэроплан пролетел над Софией, стала видно, что вся Софийская площадь запружена народом.

Королевичу было известно, что это за пышный праздник и вообще какие события волнует сегодня Киев.

На площади перед Софией — в завершение второго, вновь созванного войскового съезда — должен был быть обнародован первый “универсал” Центральной рады, только что изданный, вопреки категорическим возражениям Временного правительства.

Этот “универсал” оповещал украинский народ: ввиду того, что Временное правительство отклонило предложения, которые должны были гарантировать подъем национальной жизни, Центральная рада своей властью и по своему почину провозглашает автономию Украины.

На вопросы — война или мир, каким должно быть государственное устройство Украины и как же быть с разделом помещичьей земли — универсал ответа не давал: решение этих вопросов он откладывал до Учредительного собрания.

Текст “универсала” составил украинский писатель Владимир Винниченко: языковой колорит был безупречно выдержан в духе времен стародавней гетманщины…

Аэроплан уже летел над Печерском; он покачал крыльями девушкам в садах, заложил вираж над авиапарком и “Арсеналом”. Двор “Арсенала” тоже густо чернел маковыми зернами: рабочие в перерыв снова митинговали.

Королевич перегнулся через борт: ему хотелось на третьем кругу получше рассмотреть Софийскую площадь.

2

Пышное празднество на Софийской площади было точной копией парада, состоявшегося месяц назад, когда первый войсковой съезд принимал присягу от первой воинской части.

Как и тогда, вдоль тротуара выстроились казаки.

Только тогда стоял один полк — 1-й украинский гетмана Богдана Хмельницкого в три тысячи двести штыков, — а теперь полков построено уже два: в шеренгах стоил и 2-й украинский гетмана Ивана Полуботько, У полуботьковцев было пять тысяч штыков — их полк сформировали из маршевых батальонов прибывающих на киевский этап с Черниговщины, Полтавщины и Сумщины. Одеты полуботьковцы были не столь живописно, как богдановцы: обещанных жупанов им так и не дали, только пришили желто-голубые петлички к старым гимнастеркам.

Как и месяц назад, из устья Владимирской улицы торжественным маршем, в полном составе появился войсковой съезд.

Только на первом съезде было семьсот делегатов, а теперь две тысячи восемьсот — от всех сухопутных армий и морских флотов.

И снова у присутственных мест стояли крестьяне.

Только тогда присутствовала лишь группа делегатов крестьянского съезда, а теперь за спинами президиума Совета крестьянских депутатов и членов крестьянских союзов, огибая здание присутственных мест, толпился добрый десяток тысяч: послушать “универсал” пришел народ чуть не со всего Киевского уезда.

Центральная рада — как и тогда — расположилась на ступеньках памятника гетману. Только тогда членов Центральной рады было около двухсот, а теперь пять сотен.

Все свободное пространство — на тротуарах, на бульваре и на крышах окружающих домов — заполнили тысячи людей; такого в первый раз не было.

Петлюра, как и тогда, держал и руках бумагу и читал.

Только тогда он читал — “просим”, а теперь — “требуем”.

Сегодня Петлюра, был особенно осанист и величав. Ведь на первом съезде, месяц назад, его избрали председателем Украинского войскового комитета — организации, собственно, гражданской.

А после второго съезда он стал “генеральным секретарем по военным делам”, иначе говоря, военным министром, в составе только что, одновременно с изданием “универсала”, созданного Генерального секретариата, то есть кабинета министров будущей украинской державы.

Петлюра стоял между Грушевским и Винниченко.

Но теперь Винниченко был не только заместителем Грушевского. Возглавив Генеральный секретариат, он стал премьером украинского правительства.

Миссия Винниченко — во главе делегации Центральной рады, направленной в Петроград, чтобы договориться с Временным правительством, — не дала никаких результатов. Керенский придержал делегатов в приемной три дня, а потом… отказался их принять. Не помогли и телефонные звонки по личному аппарату Керенского, когда по просьбе одного из старых киевских коллег Керенскому звонили его партийные товарищи из Петроградского совета.

На этот раз Винниченко не морщился и не предавался самобичеванию, когда широко распахнулись ворота Софии и оттуда появились архиерей, попы и дьяконы со всем причтом. С этим он уже решил примириться. Что поделаешь? Ведь надо строить государство! Надо поднимать нацию, — вот и приходится приспособляться и потакать исконным обычаям всех ее слоев: верующих в бога необходимо обратить к вере в государственность.

Только в тот раз под конец молебна ударили в колокола на Софии и в Михайловском монастыре. А теперь — вслед за Софией и Михаилом — зазвонили во всех киевских церквах: на Куреневке, Шулявке, Соломенке… Отозвался всеми своими древними церквами Подол, бухнул, наконец, и тысячепудовый колокол в лавре на Печерске.

Весь христолюбивый Киев служил в этот час молебны “о ниспослании и даровании благоденствия и мирного жития” автономной украинской державе, опекаемой ее первым правительством — Генеральном секретариатом и Центральной радой.

На шпиле Думы, рядом с красным флагом, взвился второй — желто-голубой…

Аэропланы завершили третий — приветственный и прощальный — круг над Киевом и взяли курс на зюйд-вест.

Пропеллер запел пронзительнее и тоньше. Ветер зашумел между брезентовых полотнищ “Мориса Фармана”, воздух, точно струя воды, бил в лицо в открытой гондоле биплана.

Киев остался позади. За зубчатой лентой приднепровских лесов, россыпью выкатываясь из-за горизонта, побежали под шасси аэроплана узкие полоски и заплатки крестьянских наделов. Потом поплыли навстречу широкие, необозримые даже с высоты нивы, пары и сенокосы на латифундиях земельных магнатов: графини Браницкой, графини Куракиной, графа Потоцкого, графа Шембека, господ Терещенко, Григоренко, Родзянко…

Хлеба уже желтели на полях, на сенокосах копошились люди — подходила к концу косовица.

Рядом с Королевичем, на заднем сиденье гондолы, прикорнул его напарник-пилот, поручик Ростислав Драгомирецкий.

Странная и сложили штука жизнь! Вот они двое — пилот и авиатехник — связаны между собой смертными узами: вместе идти в бой, вместе побеждать, вместе погибнуть, если придется врезаться с высоты в землю или вспыхнуть в небе факелом и сгореть вместе, смешав свой прах. Но думы и сердца у них — врозь.

Королевич возвращался на фронт с наказом военной организации большевиков: поднимать солдат против войны, а над окопами противника сбрасывать листовки с призывом к немецким и австрийским солдатам — повернуть штыки против своих генералов.

Не мелочами личного обихода был полон солдатский вещевой мешок Королевича, но листовками, отпечатанными в большевистской типографии на Думской площади.

А поручик Драгомирецкий должен был низвергать на головы австрийских и немецких солдат бомбы и гранаты.

3

За Бердичевом ландшафт изменился. Вместо перелесков и болотистых низин Житомирщины плыла навстречу живописная Подолия, с ее волнистым рельефом, широкими плесами прудов и веселыми грабовыми рощами.

Но переменился не только ландшафт. По дорогам на Шепетовку, Хмельник и Винницу бесконечной чередою двигались, длиннейшие обозы. Волы в ярмах медленно катили арбы, нагруженные тюками прессованного сена, — корм армейским лошадям. Их то и дело обгоняли военные тачанки с патронами и снарядами. За быстрыми тачанками катили возы запряженные крестьянскими клячами. На возах тесно, впритык, сидели мужики, свесив ноги за грядки, — точно собрались в луга, на косовицу. Только меж колен держали они не рукояти кос, а длинные черные ружья. Это были не современные винтовки: а старинные берданки времен последней турецкой войны — винтовок для армии не хватало. Да и не армия это была. Это были “ополченцы”, дядьки по пятому десятку — в домотканых холщовых штанах, в свитках или сермягах, а на соломенных брылях или бараньих шапках виднелись у них вместо кокарды крестик. Их так и прозвали — “крестики”.