Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству - Виктория Кирдий

на полу собаку, резко перенес тяжесть на другую ногу, получил растяжение мышцы и упал.

Детка немедленно вскочила и бросилась лизать стонущего на полу хозяина.

– У тебя инсульт?! – истерически трясла я кормильца, пытаясь добиться от него членораздельных слов и одновременно отогнать стремительную сардельку с его лица.

Сарделька очень сопереживала и улеглась ему на грудь.

Когда боль притихла, кормилец горестно предположил, что порвал мышцу, связку, нерв и сустав, при- чем одновременно, потому что адски больно. Пальпированием я установила, что он просто переигрывает, и приложила к болючему месту щенка. Щенок сразу же уснул, не шевелясь, и сыграл роль компресса, через час боль утихла.

– От кошки в жизни не допросишься, – с несказанным умилением сделал вывод муж. – Это мой валидол!

Еще один год прошел, первый год с собакой, подаренной мне моим ребенком на Рождество – каждое слово в этой фразе изумительно.

Самое же поразительное – чудо, в которое я давно не верю, а оно случилось.

У мамы тоже были золотисто-ореховые глаза с застрявшим солнечным светом.

И я говорю твердое «прощай» гру́сти, – извини, Франсуаза, – и рассматриваю подгнившую деревянную раму в своей деревенской комнате без укола в сердце – книги на полках давно потеряли надежду быть поглаженными, и местами обложки подернула голубая плесень, я даже не вздыхаю, а вместо этого глажу сливовое дерево, плоды с которого можно было рвать прямо из окна, самые спелые иссиня-черные хлопались на мягкую землю, их подъедали наши собаки поочередно – Бим первый, Букса, Леди, Бим второй, Рокки, их нет, сейчас целых четыре новых, двое из них любили маму, остальных не знаю, кур уже нет, кроликов нет, есть воздух, есть сине-зеленый вид с пригорка, есть папоротник, есть моя исчезающая земля силы, и там качается воображаемый гамак, и тунговое дерево с отполированными ветками, и пожелтевшие книги на траве, между ними отбрасывают колючие тени каштановые ежики, и тонко пахнет земляника на травинках, и все это у меня никто не заберет.

Артем Гаямов

Ломоносовское равновесие

Снежинки поднимались с асфальта и, неторопливо кружась в свете фонарей, улетали в небо. Глядя, как они возвращаются домой, я застыл, не шевелясь, и улыбался. Радостно, в предвкушении. Как в детстве, когда просыпаешься рано утром в первый день каникул. Или бежишь в игральные автоматы с полными карманами мелочи. Или видишь под елкой пакеты с подарками, но еще не знаешь, что внутри.

Круглый носок массивного ботинка ткнулся мне в подбородок, разрушая сон. Я нехотя пошевелился и тут же задрожал от холода. Заморгал, закрутил головой.

– Знаешь, – размеренно произнес начальственный голос, в расплывчатой пелене сурово блеснули сержантские лычки, – чем отличается бомж от выгребной ямы?

– Ничем, – ляпнул я, на четвереньках выползая из-под трехметровой ели.

– Неверно. Есть одно отличие. Выгребная яма лучше пахнет.

Туман перед глазами наконец рассеялся, и моему взору предстал заснеженный парк Зарядье со всеми его холмами, низинами, уникальными объектами, ценными деревьями и креативными скамейками. Уже почти рассвело, но фонари еще горели. Узкоглазый уборщик противно скреб лопатой мощеную дорожку, а надо мной нависал угрюмый широколицый сержант и грозно сверкал глазами. Смущенно пошатываясь и цепляя драным пальто колючие еловые ветки, я поднялся с земли. Не решаясь смотреть стражу порядка в глаза, хрипло поинтересовался у кокарды на его шапке:

– Могу быть свободен?

– Можешь, можешь. Только вначале объясни кое-что, – подозрительно вежливо попросил сержант. – Скажи-ка мне, чего ты здесь позабыл? – Он развел руки в стороны и заговорил быстрее, раздраженней: – Все приличные бомжи давно по своим норам зазимовали. А вы тут развалились под елками. Подарочек мне на Новый год – две палочки «Твикс»!

Он подошел к Вале и пнул его ботинком под зад. Какого-либо эффекта это не оказало. Валя, не просыпаясь, рыкнул, словно старый «жигуль» в безнадежной попытке завестись.

– И я еще вот должен, – сержант распалялся все сильнее, – бегать по парку и проверять, живые вы тут или подохли. А знаешь, чем отличается мертвый бомж от живого? Правильно – ничем. Потому что и так и так валяется и воняет.

– Неверно. Есть одно отличие, – я умышленно передразнил сержанта, чувствуя, как язык начинает предательски заплетаться. Такое случалось всякий раз, когда кровь приливала к голове. – Мертвый бомж в ответ на пару тупых шуток промолчит. А живой пошлет в жопу!

Последние слова, выкрикнутые стражу порядка в лицо, эхом разлетелись по пустому парку. В ту же секунду я получил короткий, сильный удар под дых. Согнулся пополам, закашлялся, но к своей чести остался на ногах и повис на сержанте, вцепившись обеими руками.

– Ну, тихо, тихо, – проворчал он.

Почти заботливо усадил меня в снег. Постоял, потоптался рядом, покашливая, а потом строго произнес:

– В общем, чтобы через десять минут здесь ни левой, ни правой палочки «Твикс» не было. – Сержант указал пальцем вначале на меня, потом на ворочающегося под елкой Валю, развернулся и ушел.

– Вечно оказываюсь чем-то левым, – вздохнул я, поплотнее запахивая пальто и пряча руки в карманы.

Сердце отчаянно билось в груди, желая выбраться наружу и сбежать куда подальше от своего полоумного хозяина. Вот только деваться ему было некуда. Как и мне теперь.

Словно по щелчку, погасли фонари. Напряженно глядя в спину удаляющемуся сержанту, я размышлял о том, почему всегда вначале делаю, а потом думаю. Ну а что, если он заметит пропажу уже сейчас? Доводить дело до конца? Вот прямо так? Прямо здесь? Даже не попрощавшись с Валей. Обидится ведь.

Я покосился в его сторону – Валя сонно потягивался и глухо зевал. Дважды плюхнулся своим вытянутым обезьяньим лицом в снег, прежде чем наконец сумел подняться на ноги. Сунул между зубов мятую сигарету и поучительно заметил, глядя в сторону Кремля:

– Фраза «пошел в жопу», адресованная представителю власти, может быть воспринята как проявление неуважения. Тем более что в целом он прав. На кой черт нам сдался этот парк?

Валя повернулся ко мне, шмыгнул носом и вопросительно прищурил черные, глубоко посаженные глаза.

– Вчера мэр сказал по радио, что каждый москвич перед смертью должен хоть раз побывать в парке Зарядье, – объяснил я, пожимая плечами.

– А ты все делаешь, что по радио скажут? – Валя недоверчиво хмыкнул. – И потом, перед какой еще смертью? Не сказал бы мэр такого.

Он натянул шапку поглубже на уши, помог мне встать, и мы пошли вдоль хвойного лесочка в сторону набережной.

– Ну, может, не «перед смертью», а «за свою жизнь», – поправился я. – Не суть.

Крупными хлопьями повалил